В комментариях к моей конкурсной работе "Ода малому барабану" я пишу, что она представляет заключительную часть рассказа, посвященного моим музыкальным воспоминаниям, - "Feelings", а также высказал предположение, что, может быть, опубликую его внеконкурсно.
Подумав ещё несколько дней, я спросил себя: "А почеиу бы и нет? Это ведь не противоречит конкурсным Правилам?"
Представляю вам начальную часть воспоминаний, которую решил обозначить просто: "Музыка в моей жизни"
Да, вот так – на фоне разной музыки и проходит жизнь.
А мы и не задумываемся о возможном ее влиянии на нас.
(Автор)
Я как-то писал, что со стороны отца род у меня очень музыкальный. И хотя профессионально музыкой занимались только четверо, музыкальный слух — это одна из характерных наших черт, как, впрочем, по мнению некоторых (в большинстве своем — «примкнувших» родственников), и упрямство.
Писал, что и бабушка — «царская» гимназистка, и отец с дядей, не получившие такого классического музыкального образования,— все прекрасно играли на музыкальных инструментах, а в нашем доме часто звучала музыка.
Надо сказать, что в «мои» послевоенные сороковые и в начале пятидесятых годов далеко не во всех семьях были радиоприемники. У многих были только репродукторы различного вида и размера, подключенные к сети городского вещания, по которой целый день — от утреннего 6-часового до ночного 12- часового государственного гимна — передавали новости, литературные и музыкальные передачи. У нас тоже была такая «точка», но мы ее включали только иногда, когда транслировали литературные чтения, концерты, постановки.
Очень хорошо помню радиопостановку «Хижины дяди Тома» на грузинском языке; особенно — сцену, где дядю Тома избивает надсмотрщик. Этот свист кнута при замахе и звук удара... эти стоны избиваемого старика так подействовали на меня, что я долго не мог заставить себя прочитать эту книгу!
А как я ждал, когда объявят: «Передаем концерт по заявкам радиослушателей»! Концерты, обычно, начинались или с народных песен, или, наоборот, с классической музыки. И эти мелодии часто повторялись, были «на слуху», и многие, слава Богу, запомнилось!
Еще до того, как меня, дошкольника, повели впервые в Оперный театр, я уже знал наизусть все основные темы из «Евгения Онегина», «Аиды», «Риголетто». А «Травиату» я знал полностью, потому что это была любимая опера моего дяди Пако. Знал ее от первой до последней ноты. Знал, после какой мелодии опера прервется для переворачивания или смены пластинки. Знал, в каком месте произойдет небольшой сбой из-за случайной царапины (пластинки были старые и Павлик никого к ним не подпускал после того, как кто-то неосторожно опустил на диск острую стальную иглу патефона). Кажется, он не пропускал ни одной ее постановки и меня тоже повел как-то с собой.
Конечно же, сама обстановка (а театр действительно был одним из красивейших в Союзе), живой оркестр уже произвели на меня большое впечатление.
А когда на сцене запели живые герои, уже «знакомые» мне!.. Вот сейчас должен быть выход Виолетты…сейчас начнется бал…появится Альфред… вот их первый дуэт… второй…Так и прослушал и «пропел» оперу — и никакого шипа пластинки и привычных перерывов в «проигрывании»!
А потом были «Риголетто», «Севильский цирюльник», «Даиси», «Жизель», «Лебединое озеро», «Кето и Котэ», другие постановки…
И каждый раз это была встреча со старым знакомым, но каждая встреча была по-своему новой и запоминающейся.
Помню, как совсем особо воспринимался марш из «Аиды», услышанный «вживую», с этими трубными «та-та-та-та-та», или выходная ария герцога из «Риголетто»! А увертюры в «Кармен», «Руслане и Людмиле», «Даиси»!
А танец несравненного Чабукиани в «Отелло»!
Ну и, конечно, оперетта! Ее тоже часто транслировали по радио, да и пластики у нас были — «Сильва», «Принцесса цирка», «Летучая мышь», «Цыганский барон». Помню гастроли Рашида Бейбутова и его арии и куплеты из спектакля «Аршин Мал Алан» («Ах, спасибо Сулейману..») Но почему-то на оперетты мы не ходили.
А какие были тогда музфильмы! «Волга-Волга», «Девушка с гитарой», «Свадьба с приданным», «Весна на Заречной улице»... Фильмы о детях-музыкантах: «Прелюдия славы», «Призвание»... Американский фильм «Рапсодия»… А когда шли «Привидения в замке Шпессарт», «Серенада Солнечной долины», или «Возраст любви» с Лолитой Торрес, — то их смотрели по несколько раз!
А первые индийские фильмы с Раджем Капуром — «Господин 420» и «Бродяга»! Все (по крайней мере, мы, дети) пели на чистом хинди — «Авара му, у-уу-у, авара му!» (Если верить русскому варианту песни — «Бродяга я, а-аа-а…!»)
Помню, мы были в Туапсе, когда на экраны вышел цветной австрийский фильм «Золотая симфония». Показывали его в летнем кинотеатре «Победа», расположенном недалеко от нашего дома, — в Ленинском сквере, граничащим с пустырем, на котором мы обычно допоздна гоняли мяч. Нам было все слышно, но не видно. Можно было взобраться на деревья в парке, или на фонарный столб, и смотреть оттуда через забор, но нас, естественно, гоняли.
Я с первого раза запомнил некоторые мелодии и уговорил наших пойти на другой день в кино. Мелодии («Дон-диги, дан-диги», тирольскую песню) помню до сих пор.
А еще — я хорошо умел насвистывать мелодию из фильма «Вернись в Сорренто», и наш добрый знакомый и тогдашний сосед дядя Боря часто просил меня ее «исполнить»
А кто не помнит основную музыкальную тему из американской «Великолепной семерки» с Юлом Бриннером! Мне казалось, что она звучит ничуть не хуже марша из «Аиды»! «Та-таа, там-тара-та-таа...»!
«Карнавальную ночь» с Гурченко знал наизусть уже и мой двоюродный брат, Петька, который, кажется, еще не умел говорить,
а песни (причем, чисто — сказалась-таки порода!) пел со своими «словами», например, в «Песенке про пять минут» вместо «Разобраться если строго...» он произносил «дага-дага еси тога».(Кстати, он один из тех, кто пошел по «музыкальной» линии, закончив хородирижерское отделение музучилища).
Как и я, он вырос на наших пластинках с песнями Петра Лещенко («Чубчик»,«Марусенька», «Прощай, мой табор»), «Лимончики» Утесова, романсов, опер и пр.
Ну и, естественно, на магнитофонных записях его отца.
Надо сказать, что у бабушки была мизерная зарплата машинистки (так же, как потом и пенсия по возрасту), да и пенсия первой группы, которую получал Павлик по болезни, была не на много большей, поэтому беби подрабатывала тем, что буквально за копейки за страницу печатала на пишущей машинке «Оптима» всё, что ей приносили (чаще всего — медицинские научные статьи и диссертации). И как-то умудрялась так вести хозяйство, что у нас была и первая магнитофонная приставка МП-1, и рижская радиола «Балтика» — вместо довоенного немецкого приемника «Telefunken» (который папа увез с собой в Туапсе, куда его распределили после окончания мединститута). А потом купили и первый телевизор КВН с большой увеличивающей призмой, которую устанавливали перед экраном величиной с ладонь. Помню, что еще задолго до начала трансляции у нас собирались все соседи с балкона… Приходили со своими стульчиками и занимали «своё место».
Так вот, на этих маленьких, бешено вращающихся кассетах, на первых советских, все время рвущихся (в отличие от немецкой «Agfa»), магнитофонных пленках, были записаны и мои первые скрипичные «концерты», и Петины песни.
А играл я (самую первую записанную вещь помню и сейчас) «Сурок» Бетховена, а потом уже и Концерт для скрипки Вивальди (три части!) Аккомпанировала, естественно, беби.
Записывал Павлик, конечно, не только нас, но и популярные песни и мелодии, передаваемые по радио. А приемники были тогда такие, что принимали передачи, транслируемые на волнах только выше 25 м, причем, «вражеские» станции, вещавшие в «открытом» диапазоне, нещадно глушились. А это значит, что практически вся зарубежная музыка и информационные передачи, транслируемые на более коротких волнах, были для большинства советского населения недоступными.
«Концерты зарубежной эстрады» ограничивались, в основном, выступлениями артистов или коллективов из стран соцлагеря и Югославии, или «разрешенными» французами — Эдит Пиаф, Ивом Монтаном, Шарлем Азнавуром, или американским певцом-негром Полем Робсоном (помню, как всем Советским Союзом боролись за его права, так же, как за свободу Микиса Теодоракиса и Анджелы Дэвис. Кстати, последняя, отбыв тюремный срок, работала профессором престижного университета!
Я упоминал, что папа перевез старый немецкий «Telefunken» в Туапсе, где друзья-радисты, сменив перегоревшие лампы, его реанимировали и теперь многое стало для нас доступным. Меня же больше всего привлекало то, что на побережье приемник чисто ловил полюбившуюся мне радиостанцию Бейрута в районе средних, 250 м, волн, которая, начиная с 22 часов, передавала эстрадную музыку.
Далида (Love In Portofino), Поль Анка (You Are My Destiny; Put Your Head On My Shoulder; Diana) , Адамо, Жак Брель… Гарри Белафонте… Френк Синатра! Твист (Let's Twist Again)... буги (Baby Sitter Boogie)… Как я ждал, когда начнется Kiss Me Honey Honey, или Itsy Bitsy Teenie Weenie Yellow Polka Dot Bikini; Мустафа; Малага … А какие были оркестровые мелодии: «Вишневый сад», с его фантастически затяжными «американскими горками» глиссандо трубы; «Маленький цветок» с раздумчивым соло кларнета; медленно бредущий по бесконечной пустыне «Караван»!
Одно время, когда учился в Туапсе, я ходил в секцию водного поло. В Туапсе даже приезжала тренироваться сборная Союза. (Тогда в городе была сильная школа подготовки пловцов и ватерполистов. Мой одноклассник, Юра Митяев, стал сперва основным вратарем команды МГУ, а потом и сборной Союза!)
Так вот, пока мы тренировались, накручивая на дорожках километры, радиорубка стадиона включала свою «музыкальную программу», естественно, с советскими песнями. Эти записи мы знали уже наизусть и часто по ним рассчитывали время заплыва.
Например, когда я только начинал занятия, то проплывал «свою» дистанцию за время проигрывания песен «Ландыши» (Ландыши, ландыши, светлого мая приве-ет! Ландыши, ландыши, белый букет), «Мой Вася» (...и даже первый будешь на Луне, мой Вася!..) и «Поезда» (...почтовые и скорые, пассажирские поезда…). Финиша я касался почти перед ее последним куплетом. Так что «А у нас во дворе» я слушал, выбравшись на помост. Со временем, я вылезал уже перед «Поездами». До половины «Васи» я не дотянул, так как похолодало, а потом перестал ходить в секцию.
Нет! Так можно бесконечно рассказывать о «музыкальном сопровождении» последующей моей жизни — о впечатлении, произведенном скрипичными Introduction & Rondo Capriccioso, Op 28 Сен-Санса, или Shöne Rozmarin Фрица Крайслера…
А гастроли перуанской певицы Имы Сумак в начале 60-х гг! Эта ее коронная «Дева Бога Солнца», которая начинается высоко, голос забирается еще выше и выше и вдруг, почти мгновенно, скатывается чуть ли не в басовые низы, а потом так же внезапно взмывает к ультразвуку!
Собственно, Сумак не пела, как мы привыкли, песни со словами, а это были необычно звучащие мелодии в сопровождении индейских инструментов, в которых ты слышал птичьи переливы и щелканье, завывание ветра, какое-то бормотание и шорохи в зарослях, шелест листьев... Я воспринимал это как гимн дикой природе. Выступала она в платьях с широкими юбками диаметром, думаю, не менее двух метров. И хотя тогда еще не было принято петь «под фанеру», некоторые шептались, что, наверное, у нее там спрятаны какие-то приборы, т.к. казалось невероятным столь непринужденно петь таким сильным голосом и уникальным диапазоном — в 5 октав!
А концерты ансамбля Марино Марини! Более двух часов наслаждения итальянскими песнями! И их переводчица и конферансье, к которой восторженный Марино, исчерпав весь запас итальянских комплиментов («беллиссима», «грациоза», «примавера» и пр.), обращался уже по-русски: «Фантастична… симпатична Льюдмилла!» Надо признать, что, действительно, Людмила была не модной нынче оголенной «шваброй», а очень статной девушкой с ярко выраженными «выпукло-вопуклостями» в положенных местах.
По-моему, я уже учился в институте, когда один больной, которому мама делала массаж, расплатился с ней привезенным из Японии новым кассетным магнитофоном-приемником «Sanio». В комплект входила и пробная кассета, на которой были записаны две мелодии. Одну из них я не помню, а вторая была «Любовь к Парижу» в исполнении оркестра п/у Поля Мориа. У папы была большая бобина с записями симфоджаза Джеймса Ласта, исполняющего прекрасно аранжированные классические и популярные мелодии, но «Парижа» там не было. А насколько выигрывает вещь при стереофоническом звучании! До сих пор это одно из моих любимых эстрадных оркестровых произведений.
Можно долго и подробно вспоминать «гитарный бум» после появления ливерпульской «четверки», песнями «первопроходца» Булата Окуджава («Полночный троллейбус» — «...и боль, что скворчонком стучала в виске, стихает, стихает...»).
На первый взгляд — что за нелепое сравнение!
Не знаю как на других, но по эмоциональному воздействию на меня они не уступали друг другу. Тогда еще говорили не «бардовские», а «самодеятельные песни», которые, думаю, оказали очень сильное влияние и на наше, и на следующее поколение.
Можно бесконечно перечислять авторов, песни, вспоминая что-то, связанное с ними, но мне особенно дороги встречи с Вероникой Долиной и впечатление от мюзикла «Али-Баба и сорок разбойников» В.Берковского и С.Никитина на слова В.Смехова, отрывки из которого слушал на авторском концерте в Душанбе. (Кстати, мои дети знали наизусть весь мюзикл, так же, как и такие чудные музыкальные мультфильмы, как «Голубой щенок», «Волк и семеро козлят» и др).
В свою очередь, и дети внесли лепту в мое музыкальное образование, познакомив с творчеством Фреда Меркьюри и Бориса Гребенщикова. Они знали и напевали все песни (с сольными инструментальными партиями!) из всех альбомов и разбирали их со своими друзьями у нас дома под гитару. И помню, какое это было большое горе для всех них, когда сообщили о кончине Меркьюри!
Очень трогательно воспоминание моего сына, опубликованное им в годовщину смерти певца: «...А ещё вспомнил почему-то один из самых ценных, добрых и искренних подарков, полученных когда-либо. В 92-93годах у меня было много учеников. Один из них был с особенностями в развитии, очень классный четвероклассник — с постоянно сопливым носом и волосами дыбом. Зная, что я фэн «Queen», он гордо объявил, что и он сам не меньший фанат, подтвердив это подаренной мне на Новый Год аудиокассетой. Он сам напел на неё весь альбом «Иннуэндо», причём,не зная ни слова по-английски. Просто пел так, как слышал, — весь альбом от первой до последней ноты, с музыкальными соло... Это была большая работа, уважение и любовь. Незабываемо и трогательно».
Естественно, я мог бы написать и о грузинской музыке — как классической и народной, так и эстрадной. Конечно, она уступает всему мной упомянутому по своему объему, но никак не по важности влияния на формирование моего музыкального «развития» и вкуса. Особенно, в детские годы.
Они менее известны не грузинской публике, но от этого ничуть не теряется красота мелодий Захария Палиашвили (опера «Даиси», с ее прекрасной увертюрой, ариями, музыкой к танцам), или Виктора Долидзе (музыка к комической опере «Кето и Котэ», с бесподобными куплетами Сако и Сико, Ханумы).
А кто не помнит песни в исполнении маленькой Ирмы Сохадзе! Её «Оранжевая песенка» звучала, может чуть реже, царствовавшей в то время «Джамайки» юного Робертино Лоретти!
Или победа Гюлли Чохели на одном из первых доступных советским телезрителям музыкальных фестивалей из Сопота! Тогда она пела замечательную песню тбилисца М. Таривердиева «Музыка». Уже ничего не буду говорить об ансамблях «Реро», «Орера», хоре «Рустави», «Мзиури» и об отдельных исполнителях тех лет.
Как-то я видел один фильм, но никак не вспомню ни название, ни музыку, исполняемую в нем, — и ни у кого пока что не смог это узнать. Помню только сюжет.
На сцене разложены и расставлены инструменты оркестра.
Выходит музыкант, берет свой инструмент и начинает тихо наигрывать печальную мелодию.
Выходит другой музыкант и присоединяется к первому…
Появляется третий, за ним — четвертый…
Голос Первого инструмента звучит увереннее, веселее...
И так, поодиночке, все музыканты подключаются к мелодии, начатой первой инструментом…
То один, то другой инструмент начинает солировать, а потом голос его опять сплетается с другими.
Музыка звучит все громче, веселее. Разливается все шире…
Играет уже весь оркестр. Голос Первого инструмента иногда прорывается, но, в общем, он ничем не выделяется на фоне других.
Вот один музыкант, закончив свою партию, кладет инструмент и уходит.
Затем к нему присоединяются другой, третий...
И так, постепенно, один инструмент за другим выключаются из слаженно звучавшего хора и музыканты покидают сцену…
Музыка звучит все тише и все печальнее...
И вот уже предпоследний инструмент замолкает…
И вновь, как в начале, звучит одинокий Первый инструмент…
Мелодия звучит все печальнее... и тише…
Но вот и она замолкает…
И Первый музыкант, ставший Последним, покидает сцену.
Так и жизнь каждого человека в отдельности — «соло в оркестре»
Неужели никто не напишет комментарий? Никому мои воспоминания ничего не напоминают? Это же не конкурсная работа, чтобы волноваться о конкуренции, о победе? Пишите!
Благодарю. Если есть время и желание, то прочтите, пожалуйста, и заключительную часть моих музыкальных воспоминаний — " Оду о малом барабане",представленую на этот же конкурс. Очень интересно узнать Ваше мнение по ее поводу. С уважением, И.
Помочь сайту
Поздравления
