В конце тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года в Московском отделении Союза художников России на улице Беговой секретариат творческой организации и президиум Академии художеств оценивали картины мастеров кисти и карандаша с целью решения вопроса об их принятии в Союз.
Геннадий Добров принёс на рассмотрение пять портретов. Секретарша Сюзанна провела художника в актовый зал и указала на простенок между окном и возвышающейся эстрадой:
– Вот тебе участок около сцены. Извини, конечно, место тут неудобное, идут ступеньки на сцену.
«Всем другим хорошие, выгодные места отвели на стенах, где они уже развесили свои работы, а мне как бы самый худший участок дают», – с грустью подумал Геннадий.
– А кто тебя будет защищать? – спросила любопытная секретарша.
– Никто меня не будет защищать, – ответил Добров.
– Как никто не будет защищать?
– Да никто не будет, сами работы должны защищаться.
Сюзанна удивлённо пожала плечами и удалилась с чувством честно выполненного долга, а Геннадий стал расставлять принесённые портреты. Пока не пришла комиссия, по залу слонялись коллеги по цеху, рассматривая экспозицию. Среди них был небезызвестный Дмитрий Жилинский. Со скучающим видом он бегло осматривал работы соискателей, пока не заметил картины Доброва. Возле них он застыл, как вкопанный, точнее, словно зачарованный.
– Это ваши портреты? – спросил он Геннадия.
– Да.
Вдруг Жилинский повёл себя как-то странно – он обнял Доброва, поцеловал и тут же отошёл. К нему сразу подбежал какой-то художник:
– Посмотрите мои работы, я был на Кубе, я там нарисовал Фиделя Кастро, – мужчина подвёл Дмитрия к своим полотнам, среди которых висел портрет кубинского лидера в профиль. Рассмотрев картину, Жилинский ничего не сказал и ушёл.
Вскоре всех из зала выгнали – пришло высшее художественное руководство для отбора лучших мастеров в члены Союза. Геннадий вместе с другими претендентами удалился в холл, ожидая своего приговора. Помещение заперли от посторонних до окончания рассмотрения.
Упёршись спиной в стену, Добров задумался: ему было уже тридцать семь лет. Он невольно сравнивал свою судьбу с жизнью других художников, знакомых ему по школе и институту, живших в Москве или сумевших путём выгодной женитьбы ловко устроиться в столице. Приятели легко получили дипломы в институте. Одни остались на кафедрах, другие нырнули в мастерские при академии. Кто-то работал в живописных и графических комбинатах, некоторые пристроились в издательствах, кто-то преподавал. Все они обросли знакомствами и связями и давно уже были членами Союза художников, получив персональные мастерские. Геннадий же пошёл отстаивать свою независимость в искусстве сложной дорогой – всего, начиная с диплома ему пришлось добиваться самому.
Пока невесёлые мысли роились в сознании Геннадия, в аудитории шло серьёзное обсуждение работ живыми классиками. Самые жаркие дебаты разразились вокруг пяти необычных карандашных портретов. Одни мэтры были категорически «против», другие – решительно «за». Но по окончании словесных баталий за самобытного графика проголосовало большинство, и Добров был принят в Союз художников России.
Геннадий с удовлетворением отметил, что после поездки в Валаамский монастырь, выбранный им путь в искусстве, оказался для него судьбоносным и всё дальнейшее творчество незаурядного портретиста проходило уже в новом направлении.
А за полгода до этого значимого для художника декабрьского события на улице Беговой Добров обсуждал с приятелем Александром Кибриком – какие работы ему лучше выставить для приёма в члены Союза.
– Знаешь, Гена, – сказал товарищ, – время ещё есть, я бы на твоём месте нарисовал что-нибудь новое, не традиционное. Конкуренция намечается очень серьёзная – многие талантливые художники будут выставляться вместе с тобой. Тебе нужно выдать нечто убойное, вроде «Герники» Пикассо, «Капричос» Гойи, «Слепых» Брейгеля или «Апофеоза войны» Верещагина.
– Шутишь?
– Вовсе нет. Ты прекрасный график со своеобразной манерой, у тебя получаются чудесные портреты. Вот только нужно найти подходящих натурщиков, чьи лики сразу будут бить не только по глазам, но и в самое сердце. Я не случайно перечислил картины великих мастеров, связанные с войной. Эта тема всегда актуальна, тем более что раны от Великой Отечественной ещё долго будут заживать в душах людей.
– Нарисовать ветеранов войны? Но их уже и так немало написано.
– А ты сделай портреты тех героев, которые будут отличаться от фронтовиков, традиционно присутствующих на всех парадах Победы девятого мая.
– Это каких?
– Тех калек, которые всего лишились и оказались без присмотра, кто своим нереспектабельным видом бросает тень на благопристойных победителей. Тех несчастных, которых в пятидесятом, словно уличных дворняжек с подачи Сталина отловили и вывезли из Москвы, как и из других крупных городов, чтобы поместить в специализированные интернаты, хотя, более подходящее название для этих заведений – новые лепрозории, максимально скрытые от человеческих глаз.
– Ты так считаешь? – задумался Геннадий. – Может ты и прав. Но куда мне поехать в творческую командировку?
– На остров Валаам, что на Ладожском озере, я посещал его пару раз. Купив билет на Ленинградском речном вокзале, ты туда легко доберёшься.
– А что там?
– Там старинный мужской монастырь, в который ещё со времён Ивана Грозного ссылали на покаяние провинившихся иноков и заблудших иерархов. Позже монастырь стал традиционным объектом паломничества царской семьи. В настоящее время в монашеских апартаментах размещается Валаамский дом инвалидов. Это то, что тебе нужно.
Совет Кибрика заинтересовал Доброва. До назначенного места теплоход плыл целый день, вечер и ночь, к Валааму добрались только утром. Из окна виднелись гигантские валуны, а вода озера разбивалась о крутые берега. Остров был покрыт густыми лесами с высокими елями, сквозь которые прорывались деревянные церквушки, а точнее, монашеские скиты. До революции там жили послушники, но сейчас постройки пустовали. Когда-то работой русских зодчих любовалось императорское семейство, щедро спонсируя монастырь, однако в настоящее время здания имели жалкий вид. Внешние следы былого величия соборов кое-где сохранились, но внутри царила полная разруха. Ободранные иконостасы, валяющийся на полу битый кирпич и прочий мусор совсем не радовали глаз.
Центральный монастырь с противоположным берегом связывала дорога, вдоль которой находилось большое кладбище. Там стояли удивительные часовни и возвышались мраморные кресты. Но если взгляд скользнёт на землю, от него не укроется брошенный кем-то огромный холст с изображением лика Христа, над которым в непогоду издевались дожди, а путники шагали по нему в грязных башмаках. Такое кощунственное отношение к церковному убранству ужасало. Но художник приехал сюда не для ознакомления с местными достопримечательностями, ему не терпелось как можно скорее увидеться с инвалидами войны.
С письмом-ходатайством от Союза художников Геннадий подошёл к директору дома-интерната Королёву, который разместил командированного в одной из келий. Потом директор провёл Доброва по комнатам трёхэтажной монастырской гостиницы, где жили инвалиды, сообщив всем о цели приезда художника. Но постояльцы заведения ещё обитали и в расположенном на небольшом островке, так называемом, Никольском скиту. Однако этот удалённый особняк Королёв посещать не разрешил, сославшись на то, что там проживает «психически ненормальный контингент».
Находящиеся в интернате инвалиды войны – особые люди. После Великой Отечественной эти фронтовики по воле судьбы остались без жилья, без денег и без семей. К тому же они лишились рук, ног или глаз – у каждого своё увечье. Раньше им приходилось нищенствовать и бродяжничать, пока они не оказались в Валаамском приюте.
Не тратя время попусту, Добров пошёл рисовать. В первой же большой палате он увидел размещённые по двум сторонам ряды коек, а проход между ними упирался в окно, за которым цвела сирень. Внимание Геннадия привлёк, сидящий на кровати мужчина, выглядевший совсем молодым. Обложенный подушками, он опирался на столик. Вражеская пуля пробила ему голову навылет. Только это были не маленькие зажившие отверстия, а две огромные дыры, затянутые кожей. Звали солдата Саша Подосёнов.
– Можно я тебя дня три порисую? – попросил художник.
– Пожалуйста, рисуйте, я всё равно никуда не тороплюсь, – равнодушно ответил солдат. – Вот так сижу целый день, а затем меня укладывают на подушку, и я ночь сплю. А днём опять сижу.
Геннадий поставил планшет и начал рисовать фронтовика, это был его первый портрет инвалида войны, который по завершении был назван «Ранен при защите СССР».
Ночью художнику приснился странный сон, будто он вошёл в здание колокольни и увидел там человека без рук и ног, сидящего на самодельной тележке. Нестриженный, но гладко выбритый мужчина, которого Добров никогда раньше не видел, посмотрел Геннадию в глаза. В этом взгляде был такой молодецкий задор, что дух захватывало, а хитрый прищур выдавал фантастически-философскую иронию, повидавшего жизнь мудреца. Утром Геннадий пожалел, что такой колоритный образ ему только привиделся, а то мог бы выйти очень неплохой портрет. Под впечатлением сновидения, рука машинально потянулась к карандашу, чтобы сделать по памяти, пока не забыл, эскизную зарисовку.
Геннадий обходил все комнаты гостиницы, делая карандашные наброски фронтовиков, чтобы потом выбрать из них самые интересные для написания больших портретов. Когда работа уже велась на втором и третьем этажах, в гостиницу стали привозить совсем других инвалидов – из тюрем и колоний. Если фронтовики никогда ничего не просили, то бывшие заключённые вели себя нагло, постоянно что-то требуя. Были в интернате и семейные пары. Добров как раз рисовал одного из супругов, инвалида войны Виктора Попкова, когда одноногий уголовник решил приударить за его женой. Кончилось тем, что супруга фронтовика не устояла перед настойчивыми домогательствами ловеласа, после чего любовники сбежали. Виктор очень переживал. Ходили слухи, что парочку заметили на материке, но вскоре беглецы вернулись. Попков простил блудную жену, а когда художник закончил портрет, то решил его назвать «Новой войны не хочу».
Потом Добров рисовал Александра Амбарова. Этот инвалид жил в отдельной комнате и был наполовину слепой. Геннадий спросил:
– А почему у вас всё лицо изрыто какими-то оспами?
– Это не оспы, это следы пороха от разрядов, которые рвались рядом со мной, около моего лица, дробинки впились глубоко в кожу, их невозможно уже оттуда вытащить, – с улыбкой ответил фронтовик.
И, вообще, Амбаров оказался очень весёлым и жизнерадостным человеком, невзирая на то, что лицо ветерана покрывали многочисленные шрамы, и не было левого глаза. Художник поинтересовался:
– А почему вы всё время улыбаетесь?
– Да как же мне не улыбаться, меня ведь четыре раза хотели похоронить под землёй. Вот было такое место Невская Дубровка, там проходила линия обороны Ленинграда, когда его взяли в кольцо. Мы держали эту оборону, а немцы всё время нас обстреливали. И вот снаряд взрывается, и вверх сразу поднимается огромная куча земли. А потом всё оседает, и нас накрывает с головой. Мы начинаем откапываться, а командир по очереди всех окликает, кричит: Амбаров, ты живой? Я откапываюсь и кричу: живой! А он: ну ладно, молодец. И так четыре раза меня всего засыпало, из-под земли вылезал, как из могилы. Такие свирепые шли бои в этом узком месте обороны. Как они бомбили нас, как обстреливали, столько народу там погибло – не счесть. И всё-таки мы Дубровку эту отстояли, не пропустили немцев. Потому я и довольный такой, что жив остался.
Неправильно думать, что у фронтовиков всегда угрюмые, мрачные лица – вовсе нет. Люди и шутили, и улыбались, и подкалывали друг друга анекдотами, всякими рассказами, шутками, прибаутками – это давало возможность отвлечься от тяжкой реальности, душу повеселить. Улыбчивый портрет Амбарова художник назвал «Защитник Невской Дубровки».
После этого Добров познакомился с Серафимой Николаевной Комиссаровой. Она была радисткой на фронте в Карелии, где её и подстрелил немецкий снайпер. Войска ушли вперёд, а она из-за ранения оказалась где-то в болоте. К утру вода стала замерзать, и девушка уже не могла даже пошевелиться, настолько вмёрзла в лёд. Идущие следом части обнаружили её и привезли в медсанбат. Однако обморожение было настолько сильным, что сохранить ноги не удалось.
Во время рисования Геннадий сдружился с отважной радисткой. Он даже как-то помогал ей и её соседкам по комнате добраться на каталках до бани, когда их нянечка запила и не явилась на дежурство в помывочный день. Ещё Добров как-то возил героическую женщину на кладбище, где был похоронен её муж. Четвёртый портрет так и назывался – «Комиссарова Серафима Николаевна».
О сердобольном художнике, помогающем инвалидам, узнал один молодой парень, не фронтовик с парализованными ногами. Как-то он остановил Геннадия и говорит:
– Можно вас спросить? Я вот тоже на коляске, не отвезёте ли вы меня в одно место? Там за пристанью на каменистом откосе наверху растёт лес, и мне сказали, что в этом лесу есть большая муравьиная куча. А ко мне приезжала родственница из деревни, и она говорила, что существует поверье – если сесть на муравьиную кучу раздетым, посидеть и потерпеть, пока муравьи искусают до крови, то ноги могут вылечиться и начнут ходить. Но никто не хочет помочь мне добраться до этой муравьиной кучи. Может, вы мне поможете?
– А давай, – согласился Добров, хотя в поверья он не верил, но у парня был настолько несчастный вид, что отказать ему было просто невозможно.
«Мальчишка с характером, – подумал Геннадий, – а вдруг он сам решит туда добираться, да и разобьётся где-нибудь по пути, сорвавшись со скал».
Как и следовало ожидать, сидение голой задницей на муравьиной куче юноше не помогло, однако тот надеялся, что чудо всё-таки произойдёт, но немного позже. «Тёмный у нас ещё народ, – размышлял художник, – верит во всякие поверья и мистику».
Добров проживал в бывшей келье монастырской гостиницы, а совсем рядом под крышей была комната, в которой как-то останавливался знаменитый пейзажист Шишкин, когда делал свою дипломную работу «Остров Валаам», за которую получил золотую медаль Академии художеств. А ещё это место вдохновило Петра Ильича Чайковского на создание симфонии. Геннадий был несказанно рад, что послушался совета Кибрика и приехал сюда. Однако для полного удовлетворения художнику хотелось попасть ещё и на Никольский скит, но туда не пускал директор.
Наслаждаясь природой острова, Добров не мог смириться с варварским отношением к памятникам архитектуры. Недалеко от монастыря стоял величественный собор, но открывали его не для молитв, а чтобы нарубить мяса на обед. Когда Геннадий туда попал, то был поражён – кругом висели огромные ободранные коровьи и бычьи туши, а на стоящем рядом широком пне их тут же разделывали. Пройдя вглубь собора, художник был шокирован ещё больше. Такого издевательства над фигурами святых, украшавших стены он никогда не видел. С левой стороны собора была написана большая фигура в полный рост княгини Ольги, первой христианки на Руси. Неизвестно, кто здесь занимался вандализмом – то ли финская армия, базировавшаяся на острове перед войной, может побывавшие в храме немецкие захватчики, а возможно и наши красноармейцы, но лицо несчастной Ольги было беспощадно исцарапано и порублено, а между ног ей не то штыками, не то долотом пробили огромную дыру. Так же изуродовали фигуры и других святых. Получается, что Валаам, святой остров, святыня верующих – попал в руки случайных людей, полнейших безбожников, которые творили на нём всё, что хотели.
Однажды директор интерната на несколько дней уехал по делам в Петрозаводск, и Добров решил, воспользовавшись ситуацией, отправиться к обитателям Никольского скита. Там он, словно какой-то шпион начал осматривать комнаты. В одной из них Геннадий обнаружил человека без рук и ног. Сразу вспомнился недавний сон. Однако у инвалида из сновидения торчали хоть какие-то обрубки, а этот был начисто лишён конечностей. Несчастный лежал, укрытый маленьким одеяльцем на белой простыне с подушкой – всё очень чисто и аккуратно. На вид это был молоденький новобранец, но присмотревшись Добров понял – не такой уж он молодой, просто у него лицо застыло в том состоянии, когда парня контузило, и с тех пор солдат не стареет. Калека смотрел на Геннадия и ничего не мог сказать. Потом нянечка объяснила, что бедолага ничего не слышит и совсем не разговаривает. Его забрали с поля боя без каких-либо документов, так что кто этот человек никому неизвестно. Художник сел напротив фронтовика, достал планшет, бумагу, карандаш и начал рисовать, хотя это было совсем не просто – приходилось сжимать зубами губы, чтобы они не кривились от боли, и из глаз не потекли слёзы. Боец смотрел на Доброва таким ясным, чистым и проникновенным взглядом, что создавалось ощущение, будто перед художником лежит его брат или близкий родственник, поэтому Геннадий пытался изобразить незнакомца как можно правдивее. Рисунок художник так и назовёт «Неизвестный солдат», правда, позже, когда Добров уже покинет Валаам, выяснится, что это Герой Советского Союза лётчик Григорий Андреевич Волошин.
В итоге портретист сделал пять больших рисунков. Была начата ещё одна работа – «Валаамский гармонист», но натурщик попался уж больно неугомонный. Он минуты не мог сидеть спокойно. К тому же к нему со всей округи слетались голуби, садясь фронтовику на плечи, руки и гармонь. Но весельчак лишь улыбался, продолжая играть в окружении ставших ему почти родными птиц. Этот жизнерадостный гармонист рассказывал:
– Я здесь живу с самого основания интерната – столько отважных, несгибаемых, весёлых ребят тогда прибыло. Теперь уже кто где – кто сам умер, кого убили, в общем, нравы тут царили ещё те. То, что сейчас осталось, – нет никакого сравнения, то поколение уже ушло. Это всё были солдаты, которые ходили в рукопашные бои с немцами – смелые, бесстрашные. И даже потом, когда они лишились возможности двигаться, то и тут они, и в этой жизни, совершали какие-то отчаянные поступки. Вот, помню, мы сидим во дворике около этого собора, играем тут в домино, а рядом колокольня высокая. И как это он так смог? Без рук, без ног, и забрался на самую вершину этой колокольни, залез там как-то на подоконник и кричит оттуда: ребята! Вот он я! И все на него туда обернулись. Смотрим – и вдруг он оттолкнулся и летит вниз с этой высоты. И упал прямо к нашим ногам. И разбился насмерть. Так, понимаешь, умирали раньше мои товарищи.
Геннадий под впечатлением недавно нарисованного «Неизвестного солдата», услышав про колокольню, совершенно интуитивно вытащил из папки с эскизами набросок портрета из своего сна, который тут же показал гармонисту:
– А этот фронтовик вам никого не напоминает?
– Так это же тот самый сиганувший отчаянный молодец, про которого я только что рассказывал!
– Точно?
– Точнее не бывает, я его хорошо запомнил.
«Вот и не верь после этого в мистику», – задумался Добров.
Уже у себя в комнате Геннадий пытался понять, как так получилось, что ему приснился давно умерший неизвестный, но вполне реальный человек. Что бы это могло значить? А тут из Петрозаводска как раз вернулся Королёв, директор интерната. Естественно, ему сразу доложили, что на Никольском скиту был художник, который рисовал неизвестного солдата. Королёв пришёл в ярость. Он тут же велел позвать к себе наглого рисовальщика.
– А кто вам разрешал туда ходить, на этот остров? – гневно спросил «король Валаама».
– Мне просто любопытно было, – с наивным видом ответил художник.
– Знаете, что, лучше вам уехать, больше не надо ничего и никого рисовать. Уезжайте, раз вы меня не послушали, и так уже достаточно, что вы тут полтора месяца. Достаточно. Уезжайте. Больше я вам не разрешаю ничего рисовать.
– Ладно, хорошо, я узнаю, когда пароход, кажется, через два дня.
– Вот через два дня и уезжайте.
Времени у Доброва оставалось совсем мало, и он решил осмотреть на прощание весь остров по периметру. За помощью он обратился к знакомому, проживающему здесь мужичку:
– Володя, я скоро уезжаю и хочу вокруг острова проплыть, ты мне можешь показать лучший путь?
– Ну давай, бери лодку, – согласился приятель.
Добров взял лодку и сел на вёсла. Из монастырской бухты шлюпка свернула налево и стала плыть вдоль острова. Над головой – отвесные скалы, а на них сосны тоже растут вверх. Где же там земля? Как же держатся эти гиганты? Зрелище удивительное! Просто растут неизвестно откуда огромные деревья, наверное, из расщелин камней. Плывут дальше. На правой стороне появляется отдельный остров, там тоже тёмные деревья, дорожки тянутся наверх, и церквушка стоит на вершине. Много интересных мест увидел Геннадий. Кое-где деревья подходили к самой воде, а иногда большие валуны преграждали дорогу, поэтому лодка довольно медленно двигалась вдоль берега. Потом понемногу стало темнеть.
– Володя, долго ещё нам плыть? – спросил художник.
– Да это только начало, нам ещё весь остров надо обогнуть, – ответил проводник.
– А что нам теперь делать? – испугался Добров. – Где мы будем ночевать?
– Я не знаю, обратно тоже далеко плыть. Давай тут поищем, может быть, избушка где-нибудь есть, – ответил Володя.
Поплыли дальше, пока совсем не стемнело. И вдруг в густых сумерках Геннадий заметил какую-то протоку между большим островом и маленьким, а на более крупном стоит какая-то деревянная постройка.
– Володя, давай уж сегодня дальше не поплывём, заночуем в этой избушке, – предложил художник.
Лодку затащили на берег, чтобы её не унесла вода, привязали и дальше пошли в полной темноте. В домике ничего не было, кроме двух топчанов, маленького окошка и двери. Стали укладываться спать. Добров долго ворочался, но заснуть никак не мог. Тогда он решил выйти наружу подышать свежим воздухом. Открыв дверь и сделав пару шагов вперёд, художник замер от неожиданности. Прямо над ним завис инопланетянский* корабль. В голове зашуршали тревожные мысли: «Глазам своим не верю – боже мой! Этого не может быть!»
Геннадий никогда не верил ни кораблям никаким, ни всем этим фантазиям, ничему – и вдруг сам увидел на небе какие-то металлические серебристые приплюснутые сферы с лампами. Там и красные, и синие, и зелёные огни вперемежку. А сам корабль будто стоит над озером на четырёх подпорках, а мощные прожектора светят прямо в воду. Добров так смотрел на возникшее чудо, что раскрыл рот от удивления и только повторял: «Боже мой! Что же это такое? Неужели все эти рассказы об инопланетянах, что их многие видели, правда?»
Художник кинулся в избушку, неистово крича:
– Володя! Володя! Вставай скорей! Вставай скорей! Иди сюда, посмотри!
Но пока мужичок просыпался, а потом неторопливо вставал, Геннадий опять выскочил наружу. Смотрит, а корабль лучи убрал и потихоньку начинает удаляться. Добров опять зовёт:
– Володя! Володя! Иди же скорей!
А корабль всё быстрее удаляется. И вот он уже пропал, но без шума моторов, совершенно беззвучно. Наконец Володя вышел. Геннадий спрашивает:
– Ты ничего не видел?
– Нет, ничего.
– Это ведь кому сказать – ни за что не поверят, – разочарованно вздохнул Добров.
Геннадий так и не спал до самого утра, а потом напарники чуть свет сели в лодку и двинулись дальше. Плыли они почти двенадцать часов.
В последний день Добров уже ничего не делал, просто гулял. Идя по краю бухты, он увидел на берегу много детей. Ребята сидели и что-то рисовали, а среди них ходил учитель. Геннадий подошёл к этой компании.
– Я слышал о вас, – неожиданно обратился к Доброву педагог, – из Москвы приехали? А я здесь, в Сортавале работаю в художественной школе, а это мои ученики. Мы приехали сюда порисовать. Меня зовут Кронид Гоголев. А можно я посмотрю ваши рисунки?
– Ну пойдёмте, – пригласил Геннадий.
Педагог предупредил учеников, чтобы те не расходились, а сам с приезжим москвичом пошёл в гостиницу. Добров вынес на улицу планшет и стал поочерёдно выставлять рисунки. По мере того, как он их демонстрировал, лицо школьного учителя бледнело всё сильнее. Посмотрев последний портрет неизвестного солдата, Кронид Гоголев, слегка заикаясь, еле слышно произнёс:
– Ой, страшно. Вы их кому-нибудь уже показывали? А вдруг их кто-нибудь увидит? Что тогда будет? – дрожащей рукой учитель вытер со лба выступивший пот. – Знаете, я пойду, мне надо сейчас идти.
Геннадий, проводив взглядом быстро удаляющуюся, какую-то ссутулившуюся фигуру напуганного педагога начал собирать рисунки в большую папку. Время пожимало и командированному художнику нужно было уже готовиться в обратную дорогу.
Когда Добров собирался на Валаам, то планировал сделать хотя бы три портрета, а не пять, как у него получилось. Для показа на выставке обычно берут один-два рисунка. Так что Геннадий возвращался домой с отрадным чувством честно выполненного долга. Теперь есть материал для худсовета, ну, а что будет дальше – покажет время.
Примечание:инопланетянский*– орфография слова из Валаамского дневника Геннадия Доброва.
Замечательно написан рассказ. Тяжело было читать про калек, инвалидов, про войну. Это конечно моё мнение, но Прямо над ним завис инопланетный корабль. может стоит убрать, она не подходит сюда. От меня плюс и автору удачи!
Много написано о Валааме и его послевоенных обитателях. Ещё одно напоминание о страшных событиях тех лет. Написано хорошо. От меня заслуженный плюс автору. Удачи!
Я читал разные источники об этих местах на Валааме, где находились инвалиды Великой Отечественной. Одни исследователи переубеждали других, что-де преувеличено всё и было несколько иначе, да и сами инвалиды - это непростые прохожие, но кто-то из них спивался, кто-то попрошайничал, а тут, мол, они всем обеспечены... Постойте-постойте!!!!!!!!!!!!! Даже если у героев не осталось родственников, то разве государство не должно их оберегать, помогать? Воины отдавали жизнь, жертвовали свои части тела, чтобы... ЧТОБЫ ЧТО???!!! Лучше бы вместо мумии Ленина и мавзолея, поставили Пансионат-санаторий всем покалеченным в той войне, чтобы музей там был, чтобы кольИЗуренгоя водили туда и показывали рыло войны и что тут вытворяли фашисты. Ещё не поздно! ЕльцынЦентр для какого? Вот там и устроить мемориал жертвам, там показывать апокалипсис войны, мать-перемать... прошу прощения, автор....
Читала, что инвалидов ВОВ без рук и ног, или с другими сильными увечьями, что их собирали в одном месте, чтобы не портили общей картинки жизни. Хороший рассказ, достоверный, проникновенный, трогательный.
Читала раньше об инвалидах Валаама. Сейчас перечитала рассказ два раза. Помню с детства: у нас в селе ездил на низкой коляске-доски на колёсиках - инвалид безногий, дед Гриша. Он о землю опирался короткими палками. Страшно было смотреть. И сейчас помню. Герои войны, защитники страны, народа, и такая судьба.. невозможно поверить. И об этом не говорили.Вот уж где мистика. Весь рассказ построен на мистике.Без рук, ног, с застывшим взглядом, нестареющий от контузии, глухой --- и живёт... Разве это не мистика!!! Захотелось почитать об этом художнике, увидеть рисунки. Но выдержу ли я?!
После первого прочтения, я даже не смогла ничего написать, настолько была потрясена. И само повествование прекрасно, но суть забирает до дрожи. А ведь таких "пансионатов" для калек войны было немало. Мама моя рассказывала, что в Березовском районе Тюменской области, это на Севере, тоже был такой пансионат. Она там побывала и потом рыдала по ночам от увиденного. Какая страшная и суровая правда войны. Спасибо автору за рассказ. Он самым прямым образом соответствует теме. Спасибо и удачи в конкурсе.
Для таких героев войны самое страшное были не увечья, а то, что семья отказалась забрать домой. Сколько этих солдат были неприкаянные, мотались на тележках по поездам в поисках лучшей доли. Немногим везло. И собрать всех в приюты было нереально, страна огромная, покалеченных войной ещё больше.
Такой рассказ без содрагания не прочтёшь. Сколько бед и увечий принесла эта война. Сколько материнских слёз было пролито на землю? Сколько? И разве можно всё это измерить материнскими слезами? Спасибо автору за рассказ, хотя нужно ему иметь мужество такое написать. От меня плюс. Удачи автору.
Страшная трагедия жизни. Война никому не принесла ничего хорошего. Пусть будет мир на земле всегда. От меня плюс. Удачи автору! На эти рисунки смотреть без слёз нельзя.
Замечательный рассказ о художнике и его "моделях". Потрясающие иллюстрации очень дополняют повествование! Да, не каждый возьмётся писать такие портреты почти забытых калек-ветеранов. Геннадий Добров написал более 40 портретов, путешествуя по стране. Автору спасибо за творческую работу, напоминание о Народном Художнике, и память о людях, защитивших нашу Родину.
Здорово, что рассказ дополняют картины людей, обитателей Валаама. Больше всего впечатляет "конверт", запеленованный солдат. Горе матерям, если ждут они сыновей, и не знают, что они-то живы, но далеко.
Рассказ произвёл впечатление. Интригующий сюжет, стиль изложения на высоте. Мистики было достаточно. Появление НЛО немного озадачило и сбило меня с той волны, на которой я находилась в процессе чтения. Мне показалось это лишним. Из всех рассказов в данном туре этот считаю лучшим. Удачи и победы автору!
Скорее всего, есть тысячи семей, а может и больше, где ждали солдата домой. Радовались, если он возвращался, пусть покалеченный, но живой. А были солдаты, которых война сделала ненужными. Куда идти? Вот и шли, кто куда. Калеки, инвалиды. А они воевали, поэтому здоровье оставили на войне. Пробирающий за душу рассказ. Нам, поколению 90-х годов, часто непонятно, что было и почему. Но, читая эти рассказы, вникаешь в суть и открываешь страницу прошлого. Автору большой респект за рассказ.
Рисунки сильные, впечатления от них глубокие. Очень выразительные лица солдат. Здесь на лицах и горе, и обреченность, и некая радость, что живы. Валаам - обитель калек, но это особенная жизненная сила, дающая право быть настоящим несгибаемым человеком!
Прочитав данное произведение, задумываешься надолго. Это прошлое, но войны есть в разных точках мира. Не хочется, чтобы так продолжалось, а хочется людского счастья.
Помочь сайту
Поздравления
