Всадник на розовом коне.

По степи гуляли табуны…

 Геологи уже привыкли к их топоту и призывному ржанию жеребцов, нарушавшему покой наступавшей ночи, и спокойно сидели у костра, разговаривая о пустяках…

 Коллектор Ивашин, балагур и весельчак, вспоминал свои мимолётные романы  в горах Алтая, практикант Гоша наигрывал на гитаре, а лаборантка Тоня смотрела на небо и мечтала о неземной любви.

 Она-то первой и заметила всадника, внезапно явившегося из темноты   в дрожащем  свете костра.

 - Смотрите! – закричала она. – Человек на розовом коне!    Совсем как у Есенина …

 Геологи обернулись и увидели гривастую лошадку, которая или казалась  ярко-розовой на фоне ночного неба, или действительно была такой, а на ней мужчину в плащ-палатке с огромным хлыстом в руке.

 Он подъехал к самому к костру и спросил хриплым уставшим голосом:

 - Кто у вас здесь главный?

 Матвей Алексеевич Шукаев, начальник партии, сидевший у самого огня и подбрасывавший в него хворост, отозвался не сразу. Его подчиненные называли его меж собой Маленький Машук. Маленький, потому что он действительно был весьма невелик ростом, а кличка Машук являлась в данном случае аббревиатурой его имени, отчества и фамилии.  Вопреки этому унижительному прозвищу, он был очень строг и и солиден в обращении с окружающими.

 - Начальник геологической партии Шукаев, - наконец соизволил он представиться. – Что у вас?

- У нас все в порядке, - ответил мужчина, не слезая с лошади. – А вот вам я бы посоветовал сегодня лечь спать в вагончике. А палатки   снять и забрать с собой туда же.

 - А к чему такие предосторожности? – спросил Шукаев. – Если вы насчет диких табунов, так они вокруг нас каждую ночь носятся. И пока еще никого и ничего не затоптали. Вы сами-то кто будете?

 - Я егерь здешнего заповедника Роман Обрезов. Сегодня ночью обстановка с табунами несколько изменилась. Среди жеребцов объявился мустанг, которого местные жители называют Акыасыз, то есть, Бешеный. На днях у реки у него была схватка с молодым жеребцом, который оказался сильнее. Бешеный  сбежал с поля боя на трех ногах с распоротым брюхом, но отлежался   в лесочке, увел из табуна с десяток молодых кобыл и теперь носится по степи    в поисках своего обидчика.

 - А я слышала, что кони не могут затоптать человека, даже если он стоит на их пути, - неожиданно вступила в разговор мужчин Тоня. – А у нас в лагере дежурный всю ночь поддерживает огонь, которого дикие лошади боятся.

 Егерь,  вероятно, посчитал, что невежливо разговаривать с девушкой, сидя верхом на лошади, и наконец-то спешился.

 - Нормальные кони – да, - спокойно сказал он, протягивая руки к костру. – Но Акыасыз получил свое прозвище не зря. В прошлом году он проскакал двадцать километров за машиной, в которой везли отловленных в степи диких кобылиц. Казахи объяснили это тем, что среди них была его любимая кобылка. Я думаю, что это красивая легенда, но факт остаётся фактом: его не остановило даже то, что в него стали стрелять из охотничьего ружья.  А четыре часа тому назад он со своим табуном смял юрту пастухов у кургана Басшы – тебе. В ней был  только младенец в люльке, который, слава Богу, не пострадал, но там к нему присоединилось еще с десяток кобылиц и молодняка, а это уже нешуточная сила.

 - Как он мог смять огромную юрту, которую даже ураганный ветер не может разрушить? – удивленно спросила Тоня.

 Егерь посмотрел на девушку с легкой улыбкой, как бы прощая ей её неверие:

 - Если бы мне кто-то рассказал об этом, я бы тоже сомневался. Но я видел в бинокль, как он поднимался на дыбы и бил копытами по юрте, как будто она была его врагом.

 - Почему? – не унималась Тоня.

 Ночной гость нашел в этом девичьем напоре что-то забавное и рассмеялся:

 - Если бы я знал, зачем он это делает, я был бы главным специалистом по коневодству, жил в Алма-Ате и писал диссертации. А я всего лишь рядовой егерь, да и работаю в заповеднике без году неделю.  Но думаю, что если мы встретимся с вами через год, я смогу объяснить вам многое в поведении Бешеного.

 Егерь посмотрел на часы, тихонечко присвистнул, и его лошадка послушно подошла к костру.

 - Ой, какая она у вас умная! - воскликнула Тоня. – А почему она такого необычного цвета?

 Роман улыбнулся и нежно  погладил лошадку по холке:

 - Моя Роза могла бы на вас обидеться, любознательная девушка, У  лошадей цвета нет, а различают их по масти: каурая, гнедая, вороная и так далее. Но какой масти моя кобылка, я и сам не знаю. Когда я поступил на работу в заповедник, хорошего коня для меня не нашлось. Отловили где-то в полудиком табуне не больно резвую лошадку и и вручили мне торжественно.  А мешкотной она была по причине своей болезни, запаршивела вся, от носа  до хвоста. Ну, тогда наш ветеринарный фельдшер Арнольдыч посоветовал мне регулярно устраивать для нее душ из марганцовки. В результате этого и стала она такого розового цвета. Как у Есенина…

 Егерь рассмеялся и ловко вскочил в седло:

  - Не забывайте, о чем я вас предупредил! Два табуна находятся сейчас у реки на водопое, если Акыасыз ищет их, он обязательно пройдет через вас.

 Он тронул свою розовую лошадку и скрылся во тьме.

 Геологи еще минут пять сидели молча, обдумывая эту встречу, потом раздался  голос Шукаева:

 - Снимайте палатки и переносите вещи в вагончик номер один!  В лабораторном вагончике разместите всю документацию и пробы. Дежурить до шести утра сегодня будут двое: Адылбаев и Ивашин. Огонь в костре поддерживать всю ночь…

 Утром выяснилось, что табун прошел всего в ста метрах от лагеря. Крепкая, высохшая до состояния камня земля, была разбита там в пыль, а от сухой травы, покрывавшей ее еще вчера, не осталось и следа.

 - Не маленький табун был, - сказал Адылбаев, пропуская сквозь пальцы горячую пыль. – Значит, Акыасыз отбил у своих врагов еще с полсотни лошадок … А, может, и больше… Трудно будет ему теперь  жить…

 Но следующая ночь прошла спокойно. А потом и все остальные. О недавнем буйстве табунов напоминали лишь  широкие просеки в изнывающей от жара степи и совсем уже мирное ржание кобылиц, пасшихся на увалах .

 Потом забылся и егерь, приехавший однажды в лагерь на розовой лошадке, чтобы предупредить геологов об опасности.

 В октябре пришел приказ свернуть полевые работы в этом районе как неперспективном и вернуться на базу в Орск.

 Маленький Машук очень был недоволен таким распоряжением, так как был иного мнения о перспективности этих мест и решил добить последний шурф, где, по его словам,  и была зарыта кошка, то есть, можно было обнаружить признаки месторождения кобальта. 

 Перед обедом ему принесли керн породы, который очень заинтересовал его, и он тут же вызвал к себе Тоню.

 - Поезжайте сейчас же в лагерь и проверьте эту пробу в лаборатории, - приказал Шукаев. -  Результаты привезете мне к вечеру. От них зависит, будем мы завтра сворачивать работы или останемся еще на месяц.

 Неторопливый «газик» доставил Тоню в лагерь за полчаса. Водитель отогнал машину в тень, где можно было вздремнуть, а девушка решила перед работой заглянуть к себе в палатку, чтобы переодеться.

 Она распахнула полог палатки и вскрикнула: на ее постели ничком  лежал мужчина в сапогах и грязной телогрейке.

 -Эй! – закричала Тоня. – Кто вы такой?! Что вы делаете в моей палатке?

 Незнакомец медленно повернулся на спину, открыл глаза, и она тут же узнала его: это был Роман Обрезов, егерь заповедника, посетивший их лагерь три месяца тому назад на розовой лошадке.

 - Это вы? – удивленно прошептала девушка. – Как вы здесь очутились?

 Роман с трудом разомкнул обветренные, воспаленные губы, но сказать ничего не смог. Веки его глаз бессильно опустились, голова  упала набок.

 Тоня протянула руку к его лбу, и ей показалось, что ее пальцы коснулись раскаленного железа.

 - Что с вами?! –закричала она.

 Но Роман, не открывая глаз, лишь мелко дрожал и нечленораздельно выкрикивал что-то, непонятное для нее.  Потом   крепко сжатые пальцы его правой   руки медленно разомкнулись, и Тоня увидела на ладони скомканную упаковку из-под лекарства с надписью «Акрихин».

 И тогда она поняла все:  Романа настиг приступ малярии. Эта болезнь не  была редкостью в их экспедициях, и в аптечке всегда был большой набор лечебных средств против  нее. А так как фельдшер в их штате был не положен, то его обязанности всегда  выполнял лаборант, в распоряжении которого и находилась эта аптечка.

 Тоня выдернула из-под полога палатки спальный мешок и запасное одеяло, которые были приготовлены на случай похолодания, и  принялась укутывать ими Романа:

 - Лежите пока здесь, а я сбегаю в лаборантский вагончик и принесу вам лекарства и горячего чая. А потом я переведу вас туда. У нас там специальная койка стоит для больных, мы ее лазареткой называем. Но за весь сезон, слава Богу, никто не болел. Вы будете  её первым пациентом.

 В вагончике она быстро разожгла примус, вскипятила воду и достала из шкафчика все лекарства от малярии. Тоня знала, что лучше всего помогают уколы, но она их никогда не делала и, повертев в руках шприц, вернула его на место. А для лечения выбрала таблетки хинина и акрихина, которые закончились у  Романа.

 Разжав ложкой его крепко сжатые зубы, Тоня засунула ему в рот сразу четыре таблетки хинина, а потом принялась поить его из ложки горячим и сладким чаем. Закончив эту нелегкую работу, она снова укутала Романа и облегченно вздохнула:

 - Ну, вот и все. Теперь вы пойдете на поправку. Я сейчас отлучусь в вагончик, мне надо сделать срочный анализ пробы. Это минут пятнадцать, не больше. Отправлю анализ начальнику и буду вас устраивать в нашем лазарете.

 Анализ пробы, по ее разумению, был неплохим, и, представив, как будет доволен Шукаев, Тоня с легким сердцем отправила бланки с шофером, попросив его объяснить начальнику, почему она осталась,  а сама продолжила лечение Романа..

 Когда она перевела его в вагончик, уложила на удобной кровати с белоснежным бельем и еще раз напоила лекарством с чаем, озноб прекратился и температура немножко спала. Особенно Тоня обрадовалась, когда егерь заговорил.

 - Вас, кажется, Тоней зовут? – услышала она его глухой, еще очень слабый голос, вновь разжигая примус, чтобы вскипятить еще чая.

 - Да, Тоней, - улыбнулась она. – Какая, однако, у вас память хорошая: три месяца, поди, прошло с тех пор, как мы встречались. Я  на всю жизнь запомнила ваш ночной визит к нам на розовой лошадке. А где она сейчас?

 - А тут недалеко, в лесочке  пасется. Там после дождей травка зеленая пробилась, знатный корм  при этой засухе. Я, кстати, хотел вас попросить, чтобы вы напоили их.

 - Кого это, их? – удивилась Тоня

 - А вы сами увидите, - ответил Роман, и она впервые за это время услышала в его голосе какой-то намек на улыбку.

 Девушка набрала из цистерны ведро воды и пошла к низкорослому лесочку, раздумывая: «А вдруг у Розы жеребеночек народился? И такой же розовенький, как она. Вот было бы здорово!»  

 Но, выйдя на поляну, она вздрогнула: рядом со спокойной пасшейся Розой, тревожно выгнув шею, застыл огромный, как ей показалось, каурый жеребец.

 Тоня сразу заметила, что он был одноглаз, а на правом  переднем бедре виднелся большой шрам, еще не заросший шерстью. Когда Роза  пошла к ведру напиться, жеребец предупреждающе всхрапнул и  застучал копытами, и Тоня увидела, с каким трудом он сгибал в коленях свои тонкие ноги.

 Не обратив  никакого внимания  на его предупреждения, Роза спокойно подошла к девушке, ласково и благодарно ткнула ее в плечо мягкими губами и стала жадно пить воду. Ее спутник недовольно мотнул гривастой головой, но потом покорно опустил ее и, и припадая на  правую ногу, тоже пошел к ведру.

 - Ну, что, напоили мою парочку? – услышала Тоня  слабый голос Романа, когда вернулась в вагончик.

 Она поправила сползшее на пол одеяло и спросила:

 - Так это и есть тот Бешеный, которым вы нас пугали? Как же он у вас оказался?

 - Вы налейте мне еще чайку погорячее, и я вам всё расскажу. Чувствую себя уже гораздо лучше,  да вот озноб все еше донимает.

 Выпив кружку чая, он закрыл глаза и начал свой рассказ:

 - Я нашел его в камышах у Соленого озера, через три дня после того, как он увел почти половину табуна у одного своего соперника, а потом и у другого. Вы тогда, вероятно, тоже заметили, что в степи  вдруг наступила какая-то блаженная тишина, будто животные и люди забыли о вражде друг с другом  и меж собой, и стали жить в мире и дружбе.

  Мы с Розой возвращались на усадьбу заповедника, когда я увидел над озером стаю белохвостых орланов. Я знаю, что они редко охотятся вместе на живую добычу, а вот на падаль слетаются дружно.  И что-то меня просто подтолкнуло к тому месту, над которым они кружили.  В камышах, почти у самой  воды ничком лежал  этот жеребец. Я узнал его сразу. Когда я рассматривал его в бинокль, ломавшего юрту у кургана Басшы-тебе,  мне бросилось в глаза белое пятно  на его шее. У чистокровных коней одной масти такое бывает редко, и на конезаводах, где готовят настоящих скакунов, лошадей с таким дефектом  обычно отбраковывают И представьте себе, я тогда подумал, что, вероятно, и в своей  среде кони считают подобных особей неполноценными, и  Акыасыз, чувствуя это, борется за своё право быть, как все… Может быть,  я не прав, но тогда, стоя над умирающим бунтарём, я подумал именно так… Налейте мне еще чая, пожалуйста…

 Охватив ладонями кружку с горячим чаем, он заговорил, не отпивая его, словно старался поскорее закончить свой рассказ, до того, как снова почувствует себя плохо:

 - Когда  я хотел подойти к нему, Акыасыз захрипел и стал пытаться встать на ноги. Я отошел  назад, и  он успокоился… Я стоял в камышах и  видел, как он умирает. И тут вдруг из-за моей спины вышла Роза и направилась к нему… Она подошла к Акыасызу, и он даже не пошевелился…  Тогда она ткнулась носом ему в шею… Вы видели шрам у него на бедре? Он остался от огромной раны, которая начиналась на шее а заканчивалась почти на колене. И эта рана начала заживать первым делом там, где Роза «поцеловала» ее…

 Но это произошло уже позже, а тогда я подошел к Бешеному вслед за Розой, и на этот раз он отнесся ко мне совершенно спокойно. Словно моя розовая лошадка внушила ему, что я – свой, и не сделаю ему ничего плохого .

 Он лежал и смотрел на меня всё понимающим взглядом, и я читал в нем то, что он хотел мне сказать.    

 «Я вижу у тебя за плечами штуку, - говорили его глаза, - которая может плеваться огнем, вслед за которым вылетают злые железные осы, способные убивать. Сними ее с плеча и убей меня. Ведь вы, люди, невзлюбили меня за то, что я отказался подчиниться вам и захотел жить свободным».

 Но его взгляд не убедил меня, и я продолжал думать, как помочь ему. По тому, что мягкая земля глубоко просела под ним, я понял, что он лежит здесь уже давно, больше суток. И пришёл он сюда, чтобы напиться. Но вода в озере оказалась соленой, и тогда он упал на берегу, изувеченный соперниками и истощенный жаждой, и встать уже не смог.

 Я достал из сумки фляжку с водой, положил его голову себе на колено,  разжал  зубы  и вылил всю воду ему в рот. Я почувствовал, как он сделал глоток, потом другой…

 «Спасибо, - прочёл я в его глазах, - но ты делаешь это зря.  Я всё равно умру, потому что ты не всесилен, как думаешь».

 О том, что я не Бог и даже не волшебник, я знал и без него, но я решил бороться до конца. Чтобы доказать ему, что мы, люди, иногда можем сделать невозможное… Если очень захотим…

  Я понял, что  первым делом я должен напоить его.

 Неподалеку от этого места в озеро впадал маленький ручеек пресной воды. Объезжая свой участок, я часто сворачивал к нему, чтобы напоить Розу. В седельной сумке у меня было брезентовое ведро литров на пять. Сначала я решил съездить туда на своей лошадке, но потом увидел,  что она не отходит от Бешеного ни на  шаг и безотрывно смотрит на него, прикасаясь иногда к его ране своим мокрым носом. И я пошел за водой пешком. Сама дорога к ручью заняла у меня немного времени, гораздо дольше мне пришлось черпать ладонями воду из обмелевшего ручья.  Когда я вернулся, то увидел, что жеребец лежит уже не на боку, а привстал на колени, хотя голова его бессильно опущена на землю. Но, когда я поднес к его губам ведерко с водой, он приподнял ее и жадно выпил всю воду, не отрываясь. Я поднес к его рту ломоть хлеба, но он оказался есть его,  снова ткнувшись  мордой в камыш.

 В его глазах впервые за это время не было боли. Там был покой и нежелание видеть меня как источника какой-то ненужной суеты.

 И тогда я решил  заночевать рядом. Я поставил палатку…

 Он не успел закончить фразу, так как за окном раздался шум машин и громкие голоса людей, а в вагончик буквально влетел начальник Шукаев.

 - Тонечка! - закричал он радостно. – Если бы ты знала, какой замечательный анализ  ты сегодня  мне прислала! Кобальт есть! Я уже говорил по телефону с нашим управлением, они оставляют нас здесь до холодов, и в следующий  сезон мы  будем работать на этом же месте.

 Он попытался обнять её, но это при его малом росте  сделать было трудно, и Шукаев перешел к указаниям:

 - Теперь тебе предстоит   работа посложнее: выяснить процент содержания кобальта в тех пробах, что я привез. Завтра к утру результаты должны быть у меня, и я еду с ними в Орск.

 Он исчез так же стремительно, как и появился, даже не заметив лежавшего на койке Обрезова.

 - Хороший у вас начальник, - отозвался тот с едва заметной улыбкой. – Сколько усилий ему стоит, чтобы казаться строгим… Потому что в душе он добрый и чуткий человек. Даже мне он сейчас принес радостную весть …

 - Какую? – удивилась Тоня.

 - О том, что вы приедете сюда на следующий год…

 - И что же в этом радостного?

 - А то, что снова увижу вас… К тому времени я объезжу Акыасыза и подарю его вам… Вы будете скакать на нем по степи, и вас будут называть всадницей на бешеном коне… Звучит?

 Тоня покраснела, но ответила строго:

 - Звучать-то звучит, но вы меня не спросили, а приму ли я такой подарок: жеребца по имени Бешеный.

 Она заметила, как на лице Романа промелькнула тень смущения, и, чтобы не огорчать его, шутливо добавила:

 - Может, я бы предпочла Розочку …

 В ответ она услышала какой-то непонятный всхлипывающий звук и поняла, что ее собеседник смеется:

  -   Подарить вам мою Розу – это все равно, что совершить растрату государственных средств: ведь она числится на балансе заповедника. Но я пойду и на это, так как вы спасли мою жизнь, и я этого никогда не забуду…

  Перед наступлением темноты Тоня еще раз сходила в лесок покормить и напоить лошадей.  На этот раз они подошли к ней вместе, а жеребец даже взял из ее рук кусок хлеба …

 Перед тем, как засесть за работу над анализом проб, Тоня измерила у Романа температуру, напоила его чаем с лекарствами и сказала:

 - Ну, вот, теперь можете спать: дела у вас пошли на поправку. Только дорасскажите  мне историю, как вы спасали Бешеного. И еще объясните мне одну вещь… Когда я слушала ваш рассказ, мне казалось, что слушаю Ираклия Андроникова по телевизору.  Вы слышали, как он о Лермонтове рассказывает?. Так вот точно так вы говорили о своем жеребце. Откуда у вас такой талант? Ведь вы же простой егерь из заповедника….

 Прежде чем ответить Роман долго молчал, затем взмахом руки попросил девушку присесть на койку.

 - Это мой секрет, - сказал он совсем тихо. - Я о нем никому не говорю, потому что мне стыдно. Вам я его открою, только с одним условием: вы никому о нем не расскажите. Клянётесь?

 - Клянусь, - улыбнулась Тоня.

 - Нет, так не пойдет, - заворчал Роман. – Я вас серьезно спрашиваю, а вы мне улыбочки строите.

 - Я серьёзно клянусь.  Просто у меня характер такой, весёлый.

 - Ладно, слушайте. И не падайте в обморок. Три года тому назад я закончил Литературный институт имени Горького. А  через год после этого издали мою первую книжку рассказов … Тоненькую такую, в сто страниц. Но я все равно очень гордился ею. До тех пор, пока мной не заинтересовались серьезные критики. Они посвятили мне сразу три статьи, из которых я узнал, что я не писатель, а очернитель нашей действительности. И чтобы не быть им, я решил стать кем-либо другим… Например, егерем заповедника, тем более, что я служил в армии и был там отличником боевой подготовки. Политической - нет, потому что спал на политзанятиях. Теперь вам ясно, почему я так складно рассказываю о своих приключениях?

 - Ясно, - прошептала Тоня. – И здорово. Я в первый раз разговариваю с настоящим писателем… Так расскажите, как закончилась эта история с Бешеным…              

 - А  закончилась она очень просто. Я поставил палатку в десяти метрах от берега, принес еще ведерко воды, высыпал в него все мои запасы пенициллина  и напоил  Акыасыза.  Потом смазал его рану йодом и заживляющей мазью и лег спать. Но уснул лишь к утру: боялся, что придут волки: они чуют  чужую кровь издалека. Когда на рассвете я  вышел из палатки, то увидел, что жеребец стоит на ногах. Он был еще очень слаб, но когда я подошел к нему, он попытался повыше задрать свою гордую голову и сказал мне взглядом: «Не могу же я все время валяться на земле при даме».

 Что делать с ним дальше, я не знал. Сначала я хотел съездить на усадьбу за ветфельдшером, чтобы тот оказал Бешеному более существенную помощь. Но туда было три часа пути, а за это время с жеребцом могло случиться все, что угодно: слишком много было у него теперь врагов и слишком мало сил…  Я хотел его взнуздать, но он не дался: даже будучи таким слабым, он пытался встать на дыбы и ударить меня копытом . Но возвращаться мне надо  было обязательно: запасы продуктов и и воды у меня закончились, да и чувствовал я себя не очень хорошо: сказались все эти треволнения, нагрузки и бессонная ночь. И я оседлал Розу и поехал домой. И я представить себе  не мог, что когда спустя полчаса я случайно оглянусь назад, то увижу в ста метрах от себя Акыасыза, ковылявшего за  нами на трех ногах…

 Мы плелись по степи до вечера. Когда я видел, что жеребец отстает, мы останавливались и отдыхали. Иногда я даже возвращался к нему,  так как  заметил, что моя Роза старается подбодрить его, а порой даже подставляет ему свой бок, когда жеребец  начинает спотыкаться.

 На усадьбе я сделал для него отдельный загончик, подальше от общей конюшни, и мы с Арнольдычем  серьезно занялись его лечением.  Через месяц он уже бегал по загону, как молодой, а потом стал сопровождать нас с Розой во всех наших поездках… В этот раз я работал в пойме реки, где браконьеры начали рыбу сетями ловить, там и подхватил эту лихорадку. Вот так мы втроем и оказались у вас…

 - А вы не боитесь, что Бешеный все таки уйдет от вас? – грустно спросила Тоня

 Роман снова попытался рассмеяться:

 - От меня он может уйти…. А вот от Розы, я думаю, ни один кавалер не уйдет… Где он еще сможет найти такую верную подругу? Да еще  розовую, о какой писал сам Есенин?