Хлебороб

  В тот день деду Василию исполнилось девяносто лет.

  После скромной вечеринки, устроенной по этому поводу его сыновьями и внуками, дед долго сидел на лавочке у своего дома, а потом неожиданно встал и пошел на кладбище.

  Идти туда было не близко, но он  прошел весь путь без остановки, только слегка запыхавшись.

  Уже темнело, когда он,  постояв с минуту у могилы жены, вышел к кладбищенскому участку, который у них в станице называли Аллеей Трудовой  Славы.

  Подслеповато щурясь, дед Василий принялся читать надписи на памятниках.

  Они все были однотипными: «Знатному механизатору колхоза имени  ХХ-го съезда КПСС…».

  Далее указывались фамилия, имя и отчество захороненного и  перечислялись его награды.

  Дед Василий прошел до конца Аллеи, где стояли два новых  памятника, от которых еще не успели убрать венки и высохшие цветы. Надпись на них была изменена: вместо «… колхоза имени ХХ-го съезда КПСС» было написано «…колхоза станицы Николаевской».

   Деду припомнилось, сколько ругни было на сходе, когда рушился привычный для всех станичников уклад жизни. Глава администрации района, бывший недавно инструктором райкома, объявил, что теперь каждый крестьянин может получить свой надел земли и основать на нем  фермерское хозяйство. Он часто повторял, что теперь их труд будет свободным и производительным, и председатель колхоза, Иван Андреевич Клюка, не выдержал и стукнул по столу своим увесистым рабочим кулаком:

  - Так ты что, господин Коломийцев, считаешь, что раньше мы не свободно трудились?  И хлеба мало производили? А не ты ли нам почетные знамена каждый год под оркестр вручал за высокие показатели в труде?

 Глава района замялся и предложил голосовать за роспуск колхоза и  раздел колхозной  земли на  личные  паи.

  И тогда председатель отодвинул его плечом от трибуны и сказал:

  - Мнение сельчан насчет паёв мне хорошо известно. Кому не хочется отхватить добрый кусок нашей плодородной землицы и враз разбогатеть… Только подумайте, как вы ее обрабатывать будете и как хутора свои фермерские будете ставить на Дальних Горках. Господин Коломийцев красиво говорит, так как это для него дело привычное. Он и раньше выступал не хуже. А что из речей вышло, вы теперь своими глазами видите… А я вам конкретно предлагаю: землю на паи разделить, документы на нее оформить, но колхоз не рушить. Кто захочет выйти из него и фермером стать,  держать не будем. Организуй свое хозяйство и трудись свободно, как говорит наша новая власть. Прошу поставить  мое  предложение на голосование...   

  Сход проголосовал за сохранение колхоза единогласно. И председателем захотели переизбрать Ивана Андреевича, но тот отвел свою кандидатуру сам: «Я человек старой закалки, а теперь надо по-новому людьми и хозяйством управлять. Ищите себе нового председателя из молодых и ученых».

  И тогда главой колхоза выбрали младшего сына деда Василия, Григория Тищенко, который после окончания Тимирязевки   работал в соседней станице экономистом.

   … Дед Василий хотел прочитать, кому же поставлены новые памятники, но уже совсем стемнело, и он медленно побрел меж могил к выходу…

  На улице, по которой он шел к дому, уже включили фонари, на лавочках у ворот домов, под кустами сирени сидели старушки, беседуя о своих  бабьих делах, из центра доносилась музыка: по выходным в парке были танцы.

   «Значит, молодежь в станице появилась, - подумал дед. – Может, дети новые подросли, а, может,  возвращаться стали те, кто в город сбежал ране..»

  - Василий Иванович! – услышал он вдруг сбоку женский голос. – Ты как в наших краях оказался?

  Дед поднял голову и увидел над забором лицо своей давней знакомой, которая еще во время его работы механизатором была  у них на полевом стане стряпухой.

  - Здравствуй, Нюра! – сказал он. – На кладбище я был, а теперь домой вот иду.

   - Понятно. Своих  родных навещать надо. Это уже сколько лет ты без Марии живешь?

  - Считай, двадцать годов. А ты как?

  - А я вот только сегодня из города вернулась. Внуков на лето к себе забрала. Уложила их спать, а сама вот по привычке на заборе повисла: может, кто из знакомых пройдет, расспросить, что нового в станице. Год здесь не была, прямо-таки отвыкла. Может, зайдешь? Чаю попьем, молодость вспомним…

  - Нет, Нюра, спасибо… Я никому не сказал, что на кладбище пошел, беспокоиться будут…

  - Ну, тогда до свидания. Я сама к вам забегу, как только порядок здесь наведу…

  Дед Василий как в воду глядел. Еще издалека он заметил у своего двора две машины с включенными фарами и  группу людей.

  - Ты, отец, в честь своего юбилея заставил нас искать тебя  по всей станице? – строго спросил его сын Григорий.

  - Даже дверь не прикрыл, полна хата кошек, - добавил старший сын Иван.

  А невестка Лида, жена среднего сына Николая, жившего по соседству, попрекнула тоже:

  - Вы, папа, могли бы через забор хотя бы крикнуть, что уходите.

   - Ладно, будет на старшего кричать! – сурово остановил их дед. – Я на кладбище ходил, мать проведал и товарищей своих.

  - Позвонил бы, я машину мог прислать, - сказал Григорий. – Да и мы бы все поехали.

 - О том, чтобы поехать, надо самим хотеть и своим умом думать, - ответил Василий Иванович. -  А звонить по той штуке, что ты мне подарил, я еще не научился.

  Он присел на лавочку и задумался.

  - Так мы поедем по домам? – спросил Григорий.

  - Обождите, - ответил дед Василий. – Разговор у меня до вас есть. Садитесь рядком и слушайте.

  Все послушно сели на длинную  лавку и ожидающе посмотрели на него.

  Но дед молчал, а торопить его никто не осмелился.

  Василий Иванович провел взглядом по их лицам, тронул сидевшего рядом Григория за вихор, который с детства торчал у него на макушке и сказал:

  - Мне сегодня девяносто стукнуло… Так что слушайте меня молча, не перечьте мне и сделайте то, о чем прошу. Сегодня  на кладбище я специально зашел на аллею, где похоронены наши знатные люди. Как я понимаю, мне тоже там место отведут, так как я единственный на всю станицу был Героем Труда… Гришка, ты не дёргайся, сиди и слушай… У себя в кабинете будешь свою власть показывать… Так вот, когда будете памятник мне ставить, напишите на нем немножко по-другому …

  Тут он замолчал и приказал:

  - Иван, выключи фары у машин! Уже глаза болят от них…

   Когда старший сын выполнил его просьбу, дед Василий продолжил, и только голос его стал глуше и печальнее:

  - Вот всем моим товарищам написали одинаково: «Знатному механизатору…». Слово какое непонятное: что они там механизировали, где механизировали? Павел Воронько, как и я, был комбайнером, Саня Чувилин – трактористом, Арам Акопян шоферил всю свою жизнь. А делали мы с ними одно общее дело – хлеб растили. Так вот я хочу, чтобы на моем памятнике было написано так: «Хлеборобу Василию Ивановичу Тищенко». И больше ничего. Ну, можно еще Звезду Героя в уголочке пририсовать, чтоб потомки знали про мою награду. Всем ясно?

  Никто ничего не ответил, только было слышно, как в темноте тихонько всхлипнула Лида.