Жизнь за жизнь

Моими самыми приятными воспоминаниями детства навсегда останутся дни и вечера, проведённые у дедушки и бабушки по материнской линии.  И я, и мой брат, который был младше меня на четыре года, с нетерпением ждали пятницы – тогда  мы ехали ночевать к ней. Привлекали там  нас не только великолепные блюда, что готовила бабушка, а ещё больше общение с дедом. Никакие наши проделки никогда не получали наказания. Дед с нами играл и пел, аккомпанируя себе на балалайке. Слуха у него  не было, и поэтому песни звучали смешно. Мы хохотали, а он никогда не обижался. Если у него болела спина, то он просил нас попрыгать на нём. Он ложился на диван, а мы скакали от всей души. Ладно, Стёпка – ему тогда было всего три года, но я семилетний весил  немало. А ещё у деда всё тело было расписано синими рисунками – татуировками. Особенно хорошо я помню рисунок, что шёл от запястья и до плеча левой руки. Там была изображена обнажённая женщина, которую обвивала огромная змея, а голову этой змеи женщина держала на вытянутой руке над своей кудрявой головой. Мы знали, что дед прошёл войну, но он никогда  не рассказывал нам о ней.  Постепенно визиты к бабушке становились всё реже – мы взрослели. Как-то я приехал к бабушке с дедом уже, будучи студентом института. Засидевшись допоздна,  я остался переночевать. По телевизору шёл очень интересный фильм про овчарку, который назывался «Руслан». Финал фильма оказался  трагичным. Бабушка не сдерживала слёз, а мы с дедом молчали, каждый переваривая увиденное по–своему. Через какое-то время  дед прервал молчание и заговорил:

- Никогда я тебе, Павлик, ничего не рассказывал о войне! Тяжёлое это было время! Но вот фильм напомнил мне один невероятный, даже для войны, случай. Если хочешь, я тебе его расскажу.

- Конечно! Очень хочу! – тут же откликнулся я.

И дед начал свой рассказ.

«Самым счастливым  временем для меня была встреча с твоей бабушкой. Мы строили грандиозные планы.  Но Судьба повернула всё так, как я, и помыслить не мог. Мы с твоей бабушкой поженились за год до начала войны. Счастью нашему не было предела. У нас была работа,  квартира, родилась дочка – Светочка (твоя мама). Но прожили мы безоблачно ровно год. В одно нерадостное воскресенье началась война. Я ушёл на фронт добровольцем. Каким страшным было наше прощание и не передать! Нам было всего по двадцать два года, когда война  разлучила нас. Я помню мой первый бой. Свистели пули, рвались снаряды, рядом падали однополчане. Кто-то  оставался недвижим, кто-то стонал, получив тяжёлые увечья. Немцы не щадили никого, они добивали наших тяжелораненых. Тогда мы отступали. Многие мои товарищи, в том числе и я, никогда раньше не держали в руках  боевого оружия. Ранило в том бою и меня. Я помню, как что-то горячее ударило в руку и в грудь, а потом всё закрутилось, завертелось и покрылось тягучей мглой. Промелькнула мысль: «Ну, вот и смерть моя пришла!» Очнулся я  на земляном полу  деревянного барака. Кто-то меня перевязал, но очень неумело. Так я очутился в немецком плену. За мной ухаживал тоже пленный. Мы познакомились, звали его Сергей, то есть мой тёзка. Только в отличие от меня  он был высокого роста и  брюнетом, а я не дотягивал  метра семидесяти и с детства был рыжим. Нас  стали называть – Сергей Большой и Сергей Маленький.

     Каждое утро и вечер всех пленных  выводили на построение - перекличку. Если бы не помощь Сергея Большого, то меня могли расстрелять не единожды за невыполнение приказов – раны не позволяли самому легко передвигаться.

Как-то вечером он мне кое-что предложил:

- Знаешь, у нас в бараке есть человек, который хорошо делает татуировки.

- И что с этого? – не сразу понял я.

- Дурья твоя голова! С татуировками мы легко сойдём за бывших зеков! – усмехнулся Сергей

- И что это нам даст? – всё ещё  не мог я понять его задумку.

- Они зеков не так трогают! Видел, каждый день кого-то расстреливают, особенно, если узнают, что коммунист или даже просто сержанстского состава! Наговорит кто-нибудь на нас и всё! Немцы разбираться не станут,  правда это или оговор!

- Да! Ты прав! А как мы его найдём и попросим об этом? – во мне проснулся интерес.

- Мне уже подсказали, как его найти и уговорить! Положись на меня!

Через два дня у нас были наколки. Не скажу, что стало совсем легко, но после этого нас не так били, как прежде. Уже после войны я узнал, что эта наша затея тоже была очень опасной. Был один концлагерь, где начальник коллекционировал татуировки. Рассказывали, что мог ради красивой и редкой наколки убить не задумываясь.

         А потом Сергей нашёл нам «стоящую» работу. Он уговорил коменданта отправить нас ухаживать за собаками лагеря. Их специально держали, чтобы они ловили беглых. Пару раз я видел, что было с теми, кого поймали при побеге – их отдавали на растерзание либо одному псу, либо сразу целой своре. Это зависело от того, как  далеко смог уйти пленный. Результат бы один – растерзанное тело человека. И вот за этими чудовищами нам надлежало ухаживать. Мы чистили их клетки, следили за суками, что время от времени щенились,  получше кормили их, чтобы щенки быстрее росли. Самое сложное было – убирать у кобелей и кормить их. Белоснежные клыки так и стремились откусить руку кормящего. И такие случаи  были. Вот вместо покалеченных взяли нас. Это была страшная работа, но благодаря ей  мы выживали -  там немного хлеба отщипнёшь, там мяса урвёшь, там кашей разживёшься.

         Однажды произошёл интересный случай. Щенилась очередная сука. Она уже родила четырёх щенков и снова тужилась. Через какое-то время появился последний. Щенок не проявлял никаких признаков жизни. Собака его обнюхала и отодвинулась от него. Стало ясно: щенок -  не жилец. Даже, если ещё жив, то обязательно умрёт. Я  отнёс его к мусорной куче и оставил там. Почему-то не поднялась рука закопать. А вечером, снова придя сюда, увидел, что щенок копошится и поскуливает. Тяга к жизни оказалась выше силы смерти у этого малыша. Собака-мать щенка не приняла. Очевидно, запахи  с мусорной кучи отбивали родной дух. Щенка было жаль, и я стал сам кормить его. Собакам в рационе полагалось и мясо и молоко. Я смачивал тряпицу в молоке и давал сосать щенку. После того, как щенку исполнился месяц, я стал его подкармливать, отрывая от своей скудной пайки. Холодными ночами мы согревали друг друга. И я, прижимая к себе маленькое тельце щенка, думал о своей семье, о доченьке. Всеми силами своей души я молил, чтобы несчастья минули стороной тех, кого я так сильно любил. Постепенно он подрос, и мне пришлось его подкинуть в общую свору. Там прибавления и не заметили. Щенок по окрасу ничем не отличался от остальных щенков овчарок. Расставаться с воспитанником,  было  очень жаль. В три месяца он выглядел красивым, упитанным карапузом. Мне всё труднее было прятать его от посторонних глаз -  малыш так привязался ко мне, что не отпускал от себя. Если я уходил, то он начинал громко скулить. Теперь я был его мамкой. В бараке, кроме Сергея Большого о щенке никто не знал, ведь никому, кроме него я  не верил. Люди не выдерживали постоянных побоев и пыток и могли выдать. Вот поэтому, превозмогая боль утраты, я и унёс своего воспитанника. Следить за ним было и сложно и просто. Когда я приходил их кормить, то первым ко мне бежал мой малыш. А когда я наблюдал за играми молодняка со стороны, то выделить его из толпы играющих собак не было никакой возможности. Псы подрастали и переходили в руки надсмотрщиков, которые натаскивали их, делая злыми и беспощадными. Тех, кого тренировали, мы тоже кормили и вскоре я не мог найти моего подросшего воспитанника среди остальных собак.

          Прошло примерно месяцев девять. Как-то в лагерь привезли новую партию пленных. Из строя еле стоящих на ногах людей, вытащили одного и кинули на середину плаца. Через минуту к нему подошёл надсмотрщик с собакой. Пёс  захлёбывался от злобного лая. Начальник лагеря еле заметно кивнул, и пса спустили с поводка. Это была образцово - показательная казнь. Пёс сначала рвал руки и ноги кричавшего от ужаса и боли человека – очевидно, растягивал удовольствие. А затем кинулся к шее и с хрустом сомкнул челюсти,… Я смотрел на это, и вдруг мне показалось, что палачом стал именно мой щенок, подросший и заматеревший. В глазах этого  пса  не было лукавства и наивности от моего забавного крепыша. Неужели  это был он?!

         Пока я был занят щенком и своими переживаниями, Сергей Большой не терял времени. Он поставил перед собой цель и упорно шёл к её осуществлению. Дневные заботы отвлекали нас от ночных дум. Нам очень хотелось сбежать отсюда и вернуться в строй. Хотелось убивать тех, кто пришёл с оружием на нашу землю. Мы мечтали о наших родных и близких, по–своему приближая миг победы. До нас доходили слухи, что врага гонят восвояси. Да и сами мы видели тому подтверждение. Лагерь, чаще всего по ночам, не единожды резко поднимался и перебазировался на новое место. Из рассказов вновь прибывших пленных, мы узнавали, где находимся.  В эти осенние дни лагерь стоял на территории Белоруссии. Короче, Сергей Большой всё приготовил для побега. Он собрал немного хлеба, воды, даже достал спичечный коробок с несколькими спичками.

- В общем, так, завтра бежим! – сообщил он мне на очередном ночном дежурстве у клеток с собаками.

- Почему именно завтра? – удивился я.

- Потому, что завтра самая тёмная ночь (не будет луны)!

- Хорошо! А где мы пойдём?

- Пойдём через подкоп от задней стены питомника! – уверенно ответил Сергей Большой

- Когда же мы успеем сделать подкоп?

- Он уже давно сделан! – и Сергей Большой хитро улыбнулся.

- То есть, я правильно понял, что именно через питомник мы уходим?

- Да, всё верно! Там за клетками собак есть небольшое пространство. Если не заходить за клетки, то и не увидишь! Пол земляной. Вот я и сделал подкоп. И самое главное, что ограда за стеной питомника совсем плохая. Короче, до утра время уйти у нас будет.

Мы еле дождались ночи. И когда в лагере стояла полнейшая тишина, через питомник и лаз под проволокой вылезли на свободу. Нас никто не заметил. Сколько мы бежали, я уже толком не помню. Первый привал сделали только тогда, когда солнце стояло в зените. Было очень жарко. Никаких населённых пунктов рядом не наблюдалось. Зато мы вышли на огромное картофельное поле. Для верности, одолев и его, мы расположились с другого края. Накопали руками картошки и стали её запекать – вот тут и пригодились спички. Такого картофельного аромата я уже давно не вдыхал. Мы наслаждались картошкой и свободой, которая полностью опьянила нас и усыпила бдительность. Изредка слышался лай собак, но мы считали, что ушли достаточно далеко и приписывали эти звуки селу, до которого скоро дойдём – картофельное поле говорило нам об этом.

Сидя у затухающего костра, мы доедали последние картофелины. Сергей Большой смеялся, что-то рассказывая мне, когда трассирующая пуля пробила навылет обе его щеки. Истекая кровью, он продолжал хохотать. И его и меня вернули в лагерь. Сергей Большой помешался мгновенно. Он стал местным шутом - посмешищем. А меня кинули на середину плаца. Вокруг стояли коробкой военнопленные. Вышел надсмотрщик с огромной молодой овчаркой. Собака была свирепа и зла. Она рвалась и с её клыков капала слюна. Я понял, что это мой конец. Через мгновение пёс ринулся ко мне. Последнее, что я помню, это ослепительно – белые зубы и огромные клыки, а ещё тошнотворный запах из пасти этого чудовища…

         Я очнулся от неимоверного холода. Двигаться было очень тяжело – на мне что-то лежало. И вот от этого чего-то и было холодно. Кое-как всё же я вылез. Оказалось, что  нахожусь среди покойников. Сюда стаскивали тех, кому не посчастливилось дожить до следующего дня. Свежие трупы обычно лежали ночь, а на другой  день  копатели из числа военнопленных сбрасывали убитых накануне в общую безымянную могилу, закапывали и разравнивали её с поверхностью земли. Многие такие захоронения не обнаружены до сих пор.

 Я ощупал своё горло, ведь  точно помнил, как собака сомкнула челюсть на нём. Кровь сочилась, но и только. Оставаться здесь было опасно. В любой момент могли зайти и  понять, что я не убит.  И тогда я тихо пробрался в собачий питомник. Наш лаз оставался не тронутым.  Несколько часов до наступления темноты показались мне вечностью. Глубокой ночью я выбрался через наш подкоп и к середине дня достиг небольшой речки. До следующей ночи пришлось просидеть в воде. Вода хорошо сбивала след. Постепенно я вспомнил всё, что со мной произошло. Вся одежда на мне была порвана и залита кровью. Однако самое странное было в том, что раны хоть  кровоточили, но были поверхностными.  Я ощупал своё горло, ведь  точно помнил, как собака сомкнула челюсть на нём. Кровь сочилась, но и только. Потом были долгие дневные перебежки. Я всё дальше уходил от лагеря. Однажды я переночевал в стогу сена. И мне приснился сон. Вновь я видел картину, как  пёс терзал меня. И вновь я умирал от страха и полученных ран. Там – во сне я снова очнулся раненый, но не убитый. Рядом со мной сидел Сергей Большой. Увидев, что я открыл глаза, он облегчённо засмеялся.

- Друг, ты будешь жить! – сказал он мне, видя, что я пришёл в себя. – Ты родился под счастливой звездой!

- Почему? – еле смог я сказать, разлепив сухие губы.

- Пёс не захотел тебя калечить! А тем более убивать! Он, представляешь, только сделал вид, что грызёт тебя! – и Сергей Большой снова  засмеялся.

- Но, он же кусал, вроде! – не совсем поверил я.

- Вот именно «вроде»! Он как будто знал, как можно укусить так, чтобы крови было много, а вреда никакого! Вот это умница! – продолжал восхищаться друг.

А я вдруг догадался, что это был мой воспитанник и, что он пощадил меня, а значит  отблагодарил за спасённую жизнь …    

Когда я проснулся, то очень хорошо помнил этот сон, и мне до сих пор непонятно, как могло случиться так, что я остался цел после этой казни!»

Дед замолчал. Не говорил ни слова и я, потрясённый рассказанной историей.

Дед Сергей на парад Победы всегда надевает все свои ордена, в том числе и за взятие Берлина. Но теперь, после этого рассказа, я понимаю, что большинства наград  могло бы и не быть, если бы не этот удивительный случай.