Письмо Святому Николаю

  Снег сухо поскрипывал под сапожками. Тропинку замело. Утром, конечно, все расчистят, но сейчас Галина пробиралась к дому, ласково подмигивающему желтыми глазами окон, по свежей пороше. Спортивную сумку и чемодан забросила на крыльцо, а сама замерла, боясь постучать. Стояла, а рука с побелевшими костяшками висела в воздухе, мелко подрагивая. Так и не отважившись, спустилась с крыльца и пошла вокруг дома.

"Как давно я тут не была... Ждут ли меня еще? Нужна ли я?" - странные и страшные мысли бились пойманными птицами в ее голове.

А снег все скрипел и скрипел под ногами. Обошла вокруг дома, заглядывая в окна. Увидела бабушку, что-то вышивающую, с очками, опустившимися на кончик носа. Вот в комнату влетел худенький белокурый мальчик. "Сынок, Матвейка...- обмерла Галина, прижимаясь лицом к заиндевевшему стеклу. - Вырос как! Большой совсем стал. Помнишь ли ты меня еще? Простишь ли?" Мальчишка выбежал из комнаты, а Галина развернулась к порогу. Проходя мимо вспыхнувшего квадрата окна, заметила клочок бумаги, прилепленный к стеклу. Детским размашистым почерком на тетрадном листе было что-то написано. Женщина присмотрелась, поняла, что читать надо не привычно слева направо, а наоборот, и сложила буквы в слова. Вдруг ее затрясло, и она повалилась, кусая губы, на колени прямо в снег и тихонько завыла, обхватив голову руками.

***

   После развала Союза мать и отец внезапно потеряли работу и переехали жить в село. Галина осталась доучиваться в городской школе. Это решение дорого далось сверхбдительным родителям - просто в селе не было средней школы. Иначе бы Гале вовек не вкусить ранней самостоятельной жизни. И кто знает, как бы сложилась ее судьба потом? Только в шестнадцать строго опекаемая девчушка стала единоличной хозяйкой трехкомнатной квартиры и внезапно поняла, что мир совсем не так сер и безрадостен, как ей казалось.

Черноволосый красавец Руслан ворвался в ее жизнь неожиданно и промчался со скоростью кометы, оставив след навсегда. След в виде белокурого мальчишки - сына, которого Галя родила в неполные восемнадцать лет. Однажды после попойки, уже после окончания школы, утром проснулась рядом с незнакомым парнем. Рассмотрев его поближе, поняла, что он очень даже ничего. Гость желания покинуть гостеприимные апартаменты не выявлял. Стряпня Галины ему пришлась по вкусу. Деньги у него были почти всегда. Чем не жених? Да и увидев пятна на простыне, девушка испытала такой стыд, из-за первой близости в беспамятстве, что пообещала себе больше так не пить.

Правда, попойки и веселые компании в доме не прекращались. И кто знает, чем бы все окончилось, если бы не баба Нина, внезапно нагрянувшая после особенно веселой пирушки. Вошла она без звонка, открыв дверь своим ключом, молча переступила через сплетенные тела, валявшиеся на полу. Отодвинула длинную мужскую ногу в рваном носке клюкой и тихо и внятно сказала перепуганной Галине: "Я вернусь через час, и мы сделаем вид, что ничего не было".

   Бабуля вернулась, держа спину так, словно кол проглотила, обвела орлиным взором квартиру, одобрительно кивнула. Заметила и ботинки Руслана под вешалкой. Вздохнула.

- Чаем тут гостей поят, а, Галчонок?

Галя спешно поставила чайник, достала заварку, сахар, печенье. А потом начался долгий разговор.

- Кроме меня, Галинка, почитай, никого у тебя нет. Моя вина, что Ольга, мать твоя, без стержня оказалась. Трое их было у меня. Два сына и дочь-последыш. Чудом часть деда твоего в сорок четвертом именно через наше село шла. Вот так и появилась мамка твоя. Трех ночей нам хватило. Не случись этого, я бы тогда умом тронулась. Во время боя за соседнее село при артобстреле нашим же снарядом накрыло погреб. Меня только контузило, а сыночков схоронила. Дед твой так и не узнал об этом. Болела я сильно, не до писем было. А попрощаться он не смог вырваться. Сам погиб через месяц уже в Польше, а я почуяла дитя под сердцем. Всю жизнь потом на Ольгу и положила. Баловала. От себя кусок отрывала, лишь бы у нее все было, как у людей и даже лучше. А червячок в ней и проглядела. Так вот бывает - слепа материнская любовь. Спилась мать твоя, я их отселила от себя в дом сестры моей. Помнишь Евдокию? Болела она очень последние годы, я почти все время рядом была. Преставилась намедни, а детей Бог не дал. Вот я и приехала оформлять наследство. Дом там крепкий еще, хоть и довоенный. Я же с этими забулдыгами жить не стану. И тебе потерять облик человеческий не позволю. Ты вся в мать мою - уникальной красоты душевной была женщина. И с железным стержнем внутри. И у тебя он должен быть.

- Душевной... Лучше бы телесной, - шмыгнула носом Галина, переваривая исповедь бабушки.

- Дура ты еще, Галка. Там где душа светится, там и лицо красиво всегда. Это тебе Ольга втемяшила, что ты не красивая? Не отвечай, знаю, что она. Ох, бабы в роду нашем расцветают поздно. Но когда это случается, то светятся изнутри. Вот как ты сейчас. Любишь его? - и кивнула на дверь спальни.

- Не знаю, наверное...

- Молода ты еще, да и времена смутные наступили. Но ничего, справимся. Ты только помни, дочка, если вся жизнь твоя черным-черна, значит родилась перед рассветом.

- Но почему мама меня не любит? Никогда не любила?

- Не желанна ты. Павел тот из нее крови вволю попил еще до рождения. Не носила - мучилась. Ты же словно знала, что нельзя о себе заявлять. Ни тошноты, ни дурноты. Да и дни у Ольги шли, пока ты не заворочалась. А потом поздно стало. Я как увидела, что она решилась на убийство дитяти, так и пошла к главврачу, обещая по судам затаскать всех, если не родит. В те времена преждевременные роды вызывали только по медицинским показаниям, а за деньги ток втихушку. Рисковать лучшим гинекологом главврач не стал. А Ольга помыкалась, помыкалась, ища в области специалиста, да то ли не нашла, то ли денег не хватило, только ты родилась в срок. Прости ее. Прости, Галинка. Она одна росла, вот и решила, что дитя должно одно в семье быть. Да и трудно с двумя-то, а Ольга привыкла сызмальства к комфорту. Простишь?

- Не знаю... Я беременна, ба...

- Раз Бог дал - рожай. Вот тебе мой совет. Не бери грех на душу. И в войну рожали. Запомни - от судьбы не уйдешь, что на роду написано, тому и быть. Чем твой жених занимается-то?

- Ой, да я не знаю, ба...

- А жениться он будет?

- А надо? - раздался голос Руслана от двери.

- А это вам решать. Я Нина Ивановна, бабушка Гали.

- Приятно, так сказать. Руслан.

Так и познакомились.

   За те пару дней, что Нина Ивановна оформляла наследство, Галина с Русланом сходили в ЗАГС и по справке о беременности их расписали. Чем занимается новоявленный муж внучки, баба Нина выпытать так и не смогла.

   А Галина и сама не знала, да и не интересовалась никогда. Деньги Руслан давал. А то, что ночами пропадал частенько по своим мужским делам, так Галя же видела, что не по бабам шлялся. Женским чутьем чуяла - дело не в зазнобе. Муж добывал деньги. Когда за Русланом пришли и повязали прямо в квартире, Галина не могла ничего понять. На суде она пару раз теряла сознание, слушая перечень преступлений мужа, самым невинным в списке выглядели квартирные кражи. Хулиганка с нанесением повреждений средней тяжести и разбойные нападения, а по-народному гоп-стоп – Галю эти новости просто убили. Баба Нина весь суд держалась рядом.

- Ой, до чего ж ты наивная у меня, Галинка, до чего доверчивая. Как же ты так ничего не проверила? Как же не любопытствовала?

Галина всхлипывала, размазывая слезы по опухшему лицу:

- Люблю я егоооо.... Потомуууу и верилаааа...

   Руслану дали пять лет строгого режима. Срок оказался у него не первый. А через месяц Галина родила сына. Пока лежала в роддоме, баба Нина схоронила ее отца и мать, угоревших в доме, ставшем им гробом. Схоронив единственную дочь, Нина Ивановна сама слегла с инфарктом. И Галя долго разрывалась между грудным Матвеем и больницей. А потом, когда Нина Ивановна пошла на поправку, а Матюше уже исполнилось полгода, в ее дом опять пришла беда.

- У меня столько нет. Вот сто гривен есть - берите, а больше ничего нет. Я же только на пособие живу и с огорода. А деньги Руслан большие в дом и не приносил никогда. У меня нет. Понимаете?

   Бритоголовые понимать отказывались. Но предложили вариант - выезд на работу за границу. В Испанию. Визу и прочее они оплачивают, Галя работает официанткой и с зарплаты отдает долги за визу, дорогу и долги Руслана. Ребенка к бабе Нине они отвозили втроем, к мужу на свидание ее не пустили. Прижали угрозами так, что Галина словно во сне подписывала бумаги и через пару дней уже стояла в аэропорту. Сквозь вату в ушах она услышала название рейса и удивилась: "Абу-Даби это же не Испания?" Заметив просветление в ее взгляде бритоголовый приказал выпить из термоса чая. После глотка Галина опять потеряла интерес к происходящему. Она и еще пять украинских девушек безвольными куклами вошли на борт самолета, держащего путь в ад. Именно им стали для девчонок пресловутые Эмираты.

    В себя Галина пришла в вонючем и пыльном пикапе, трясущемся по ухабам. Очень болела грудь, по блузке расползалось большое пятно. Через решетку в окне мелькали пустынные пейзажи. Дальнейшие месяцы для Галины превратились в череду непрерывного кошмара.

- Ла пута! Ты грязный ла пута!* - цедил сквозь зубы мелкорослый итальянец с маленькими поросячьими глазами. Галина глянула в это "зеркало души" и содрогнулась от ужаса - столько безумной злости и похоти в них было.

- Я не шлюха! Никогда ею не была и не буду! Ублюдок! - зло швырнула в лицо и не заметила, когда он замахнулся и нанес удар. За неосторожные слова выплюнула зубы.

- Ты грязный ла пута и ты будешь делать, что я сказать! - повторил итальянец.

Галина глотнула кровь, попыталась вытереть рукой губы, забыв, что руки сзади связаны.

- Я не шлюха! - прохрипела сипло и опять голова дернулась от удара.

Итальянец улыбался, ему нравилось мучить.

- Я твоя хозяин, шлюха. И твоя первый клиент, - и расстегнул молнию на брюках.

- Никогда! Слышишь? Никогда этому не быть!

- Ну и дура, - вдруг совершенно без ярости и акцента выдал на русском новоявленный хозяин и кивнул в сторону пятерых мордоворотов-арабов, бесстрастно наблюдавших эту сцену с замызганных диванов в углах комнаты.

Руки Галины развязали только для того, чтобы привязать к лодыжкам. Одежду сорвали.

- Ори, шлюха! Ори! Это заводит! - приказал ей араб, сжимая грудь так, что из нее молоко потекло струей.

И Галина закричала, закричала от боли, унижения, страха, перетекающего во всепоглощающий ужас. От бессилия, чувства загнанного в ловушку зверя, от безнадежности и невыразимой муки, разрываемого тела. Ее насиловали трое суток. Насиловали до тех пор пока она распухшим языком перестала шептать: "Я не шлюха..." Пришла в себя в большой и грязной комнате, битком набитой девушками и женщинами разного возраста. Оскверненное тело ломило от жара, его била крупная дрожь. Мучительно болели твердые, налитые свинцом и нестерпимо горячие, изукрашенные кровоподтеками, с искусанными в кровь сосками груди. Губы глубоко растрескались из-за мастита и кровоточили при попытке что-то сказать. Сорванное горло только булькало, голос пропал. Девчонки в комнате сообщили охране, что их товарка пришла в себя. Большинство девушек были из стран Азии. Они сидели на полу и продавленных топчанах безучастными куклами. Но две украинки и русская девушка, тоже недавно попавшие сюда, пытались ухаживать, прикладывали холодную влажную ткань к синякам и пересохшим губам. Поили, вытирали блевоту. Галю рвало при попытке что-то глотнуть. Но уже на следующий вечер она начала работать. Иначе ее бы просто замордовали. Повторного урока ей не удалось бы пережить.

- Ты кто? - спросил "папа", так все именовали итальянца, держащего этот бордель.

- Ла пута, - выдохнула Галина.

- Громче! Я не слышу!

- Я шлюха! - захлебнулась девушка.

- Умный девушка, - констатировал "папа", - будешь хорошо работать, бить и учить больше не станем. А теперь сделай папе приятно... - и ухватил Галину больно за волосы, оттянув голову назад.

Со временем пришло отупение вместе с пониманием, что ей не победить. Бесконечная череда стертых, словно ластиком, лиц клиентов. Боль от побоев за малейшее непослушание, смрад и опять боль. Выжить и не сойти с ума помогала наивная в этой ситуации вера в то, что она непременно вырвется. Что она нужна бабушке и сыну, а значит, обязана выжить даже в аду. Выжить и не сломаться. "Ты - вылитая моя мать - женщина невероятной душевной красоты была. Красоты и силы. В тебе тоже должен быть стержень, - повторяла Галина, как заклинание слова бабушки, кусая губы и давясь рыданиями: - Господи, если ты есть, помоги мне вырваться отсюда... Боже, не прошу тебя ни о богатстве, ни о счастье. Мне ничего не надо, только позволь мне выжить и не сломаться! Просто видеть сына... Я хочу домой! ...Сыночек, Матвейка, мама непременно вернется... Мама вернется... Обещаааююю..."

   Этот клиент ничем не отличался от предыдущих. Разве, что совсем не мучил. Во время оргазма мужчина вдруг простонал:

- Сладкааааааааая.... Хорошооо...

Галина вздрогнула.

- Ты русский? Ты наш? Вытяни меня отсюда. Что хочешь для тебя сделаю. Всю жизнь Бога молить за тебя буду, ноги мыть... Только вытяни. У меня там , дома, сын... И я беременна. И не хочу рожать этого ребенка. Не могу. Не знаю от кого даже...

- Охренеть. Ты откуда, сестренка? - глухо выматерился мужчина, услышав нехитрую историю Галины. - Черт, даже не знаю, как тебе помочь. Суки! Уроды! Я понимаю еще, если добровольно, но вот так, и наши же. Суки! Так, вот моя визитка, отсюда мне тебя не вытянуть, прости. Визитку спрячь. Или запомни номер. Запомнишь? Если вырвешься, может, что и придумаю, только я не обещаю ничего. Ясно? Не факт, что я еще буду тут тогда. Так что поспеши. Но если карта ляжет в масть, я постараюсь. Обещаю. Еще и беременна! ...Суки!

   Через три дня ночью пикнул сотовый клиента и он передал трубку опешившей Галине.
- Это тебя, - сказал на русском и подмигнул.
На дисплее светилась целая инструкция.
- Справишься? - спросил незнакомец.
- Должна.

   Два дня ушло на то, чтобы отломить от зарешеченного плафона под потолком тонкую проволоку. Прокалив над зажигалкой, Галина ввела импровизированный крючок в себя и взвыла от адской боли. "Пробил я тут по законам все. Попытайся вызвать аборт. Начнется кровотечение. Тогда они отвезут тебя к госпиталю. Им неприятностей с трупами не надо. Да и по законам шариата аборт у них запрещен. И товар ты для них использованный. Там в госпитале на тебя откроют дело, допросят. Но ты не парься. Я оттуда тебя вытащу, ты только молись. Молись, чтобы не истекла кровью. Нам должно очень повезти, чтобы все получилось. Очень. Но другого пути нет".

  И Галина рискнула. Ее даже не били, обнаружив в луже крови, просто засунули в чем была в багажник авто и потом выбросили перед воротами госпиталя. А через пару дней незнакомый санитар на каталке вывез ее на автостоянку. За рулем сидел Петр. Он выполнил свое слово и вывез Галину из страны. Вывез вместе с контрабандными товарами, через пустыню. Все путешествие Галина была обколота снотворным и успокоительным. Когда приходила в себя, Петр колол ей сильные антибиотики и пару кубиков еще чего-то, умоляя держаться. Галине иногда казалось, что ее опять ждет новый виток ада. Просто бордель будет в другой стране. Но вскоре от постоянной боли и слабости ей стало все равно, лишь бы дорога когда-то окончилась. Как она попала в страну серенад и корриды, вспомнить потом так и не смогла. "От судьбы не уйдешь",- крутились в голове бабушкины слова.

- Галчонок, ты прости. Но в Россию мне пока не по пути, тем более на Украину твою. Но тут, в Испании, в храмах нашим помогают с жильем и работой. Ты уж как-то прорывайся. Поверь, я сделал все, что мог. Авось, при моей жизни на том свете зачтется. - И Петр исчез из жизни Галины.

***

Готические шпили храма пронзали выцветшее небо, колеблющееся от марева. Солнце стояло в зените, и на улице этого провинциального испанского городишка было безлюдно. Галина бледной тенью вошла в дверь костела, перекрестилась дрожащими пальцами и бухнулась на колени. Так и ползла, не поднимая глаз от мозаичного древнего пола. - Господи, спасибо, что ты есть. Спасибо за чудо избавления, Господи. Святая Дева, спасибо, что не оставила меня своей милостью. Что жизнь мою никчемную хранила все это время. Я не знаю, чем мне отблагодарить вас... Молю только, сохраните мне сына и бабушку. Храните их, это все, что у меня есть... Для себя мне ничего не надо. Только добраться домой. Просто добраться домой, помогите мне еще в этот раз, и я никогда ничего больше не попрошу... Пожалуйста. Я не умею молиться... Пожалуйста... - Галина не видела уже ничего из-за ручьев слез. Она стояла на коленях в проходе между лавок и истово молилась, как умела. Будучи католичкой, никогда раньше не посещала храм, потому просто не знала, как надо.

Высокий худой падре увидел новую прихожанку из двери. Ее поведение казалось странным и нелогичным. Бледная, очень худая светловолосая женщина почему-то ползла на коленях по проходу и о чем-то истово молилась, периодически целуя пол в глубоких поклонах. - Встань, дочка. Ты разговариваешь по-испански? - Я украинка. Юкрейнин, падре. Я не понимаю по-испански, немного по-английски, немного по-итальянски и по-арабски... - Я падеэ Алэбэрто, служитель этого дома Господня, немного понимаю по-русски. Ты хочешь исповедоваться? - Да, падре, очень... Примите мою исповедь, - сотрясаясь от рыданий шептала Галина, целуя руки священника.

   Падре Алэбэрто понимал по-русски достаточно, чтобы прослезиться в конце горькой исповеди женщины. Выслушав до конца сбивчивый рассказ, от подробностей которого шевелились волосы на голове, решил помочь ей. И, накормив беженку, приказал оставаться в храме до его возвращения. Сам же пошел к старому и очень близкому другу за помощью. Так Галина попала в ресторан дона Антонио. Сорокалетний одинокий мужчина взял изможденную тусклую женщину поломойкой и посудомойкой за символическую плату в двести пятьдесят евро в месяц, еду и кров. Галина долго не могла поверить в свое счастье. Даже это место со смешной зарплатой, махонькая комнатка с узкой кроватью, но всегда чистым бельем, вкусная еда казались ей чем-то бесценным. Быстро поправившись - Петр знал, чем ее колоть в пути, Галина буквально летала по маленькому ресторанчику, наводя ослепительный блеск. А вскоре наловчилась помогать на кухне повару Хуану и потрясла его украинской, диковинной тут кухней. Как ни странно, но эта еда пришлась по вкусу многим. И Галина скоро сменила должность поломойки на помощника повара. А еще через месяц, напевая и порхая по кухне, впервые заметила долгий и тягучий, как патока, взгляд хозяина. Заметила и мгновенно умолкла, скукожившись. "Господи, только не это! Только не приставай ко мне! Я не переживу!" - молили ее глаза. И Антонио, зная историю девушки от падре, все понял. Его ухаживания можно было назвать ласковым медленным штурмом. Вдовец при живой жене, с двумя малолетними сыновьями на руках, дон Антонио давно перестал надеяться встретить женщину, способную покорить его сердце. Слишком он любил свою француженку Жаклин. Слишком разуверился во всех женщинах скопом после ее измены и бегства с заезжим жиголо. Но Галина, с сияющими глазами и неизменной ласковой улыбкой, хлопотунья Галина, так не похожая на холенную фарфоровую статуэтку Жаклин, умевшей только полировать ногти, крепкая, ладная, налившаяся женственностью, битая жизнью украиночка смогла сделать то, что не сумели другие. Пусть более красивые, ухоженные, с нормальными судьбами. Через год падре Алэбэрто тайно обвенчал, в обход всех существующих законов, дона Антонио со своей протеже. Еще несколько лет пошло на бюрократическую волокиту с документами Галины и получением гражданства, поиском непутевой жены, официальным разводом, оформлением сыновей на отца. Жаклин, бросившая мальчишек, разысканная с помощью частного детектива, продала-таки право на детей за кругленькую суму. Антонио решил, что это наиболее быстрый выход из создавшегося положения. Регулярные визиты в местные салоны красоты и шопинги в дорогих магазинах сделали свое дело - Галина не узнавала себя в зеркале. Высокая огненно-рыжая кошка, с миндалевидными глазами изумрудно-зеленого цвета, с длинными ногами и пышной грудью потрясенно глядела ей в глаза и не казалась знакомой. Антонио стали завидовать, а на его жену оглядываться. Галина гордилась ошеломляющим эффектом своего перерождения, но больше всего рвалась домой - к Матюше и бабушке Нине. Да и развод требовалось оформить, Антонио жаждал соединиться с любимой женщиной узами не только церковного, но и мирского брака. Сыновья мужа стали называть ее мамой почти сразу, столько невыплеснутой любви обрушила она них. Но каждую ночь ей снилось один и тот же сон - старый дом, почему-то всегда зима, белый-белый снег и улыбка сына. Сына, лица которого она уже не помнила.

  И вот, наконец, все документы собраны. "Как меня встретят дома? Ждут ли еще? Примут ли, узнают ли? Нужна ли я им вообще? Как они там без меня? Господи, я ведь знаю, что ты есть, что ты не оставил меня даже в аду. Дай мне силы донести этот крест. И даруй надежду прощения за грехи мои... Аминь".

  Снег сухо поскрипывает под сапожками. В квадрате вспыхнувшего окна желтеет бумажный листок. Размашистым детским почерком на нем написано письмо к Святому Николаю (именно ему пишут письма дети на Западной Украине. Именно он - украинский аналог Деда Мороза.) На вырванном из тетради листке в клетку чернеют, тщательно исправленные красной ручкой, строки: "Святий Миколай, благаю тебе - поверни мені маму. Я її дуже, дуже чекаю. Обіцяю бути завжи, завжи хорошим. Ну будльласочка..."*

* ла пута - путана, проститутка по итальянски.