Два бойца стояли рядом в неглубоком мокром окопчике и, лёжа грудью на свежем бруствере, вприщур глядели туда, где враг. А там, похоже, творилось светопреставление – весь бугор, который капитан, ротный командир, называл высотой, всплошь дым да пыль, да ошмётки земли. И гром оттуда, хоть тут уши затыкай.
- Прыщ она по сравнению с Жигулями, - ворчал старший, - а огрызатца, что та сучка откобелей, прости, господи…
- Ничо, дядь Федя! Пушкари её с грязью смешают - атаковать будет некого.
- Атаковать завсегда есть кого. В германску долбили немца не хуже, а как «Уря!», так он тебя из пулемёта тово… Поливат. Меня самово продырявил.
- А чего ж тебя, раненного снова на фронт?
Не враз ответил Фёдор Тимофеевич, подумал, хотя времени для думок осталось с гулькин нос. Он так считал. Но ещё считал, что на серьёзный вопрос нужен серьёзный ответ. Поскрёб серую щетину на впалой щеке, примерился взглядом на мальчишку в военном ватнике.
- Так то когда было! Не инвалид, ежли литовкой день до ночи могу махать. И с трёхлинейкой в штыковую-то учён…А што старого да малого на фронт – тож понять надоть. Четвёртый год друг друга убивам за што-пошто не понять.
- Мы – за Родину!
- И за Сталина. Замполита наслушался. Про панов, которы дерутся, слыхал? Все они чужими руками воевать горазды. А мы кого убивам? Тех, кто землю холит да народ кормит.Сиротой её, матушку, делам. Вот и получилось, что некому стало Родину спасать отГитлера, окромя нас с тобой. Ты вот за четыре года из мальчонки в парни вышел. Самый раз за девками тово… Ухажорить.
- Поухажорил: дроля осталась.
Крякнул старый солдат, раздумчиво поковырял глинистую землю на бруствере, глянул туда, где всё ревело и дыбилось. Сказал, не оборачивая головы:
- Ага, прибрала к рукам тебя, сосунка, вдовая молодка. Самогоном напоила да в постель уложила. Рядом с собой, горячей. Ты и тово…
- Люблю я её, а она за этого…
- Не греши: он уже голову сложил. А ты когда её полюбить-то успел, до постели или опосля?
- Какая разница?
- Без разницы ничего не быват: ежли до, то по любви, а ежли опосля - то по совести…
- Ротный обратно идёт... Ты каску-то надень: приказ был. Строжать будет.
- А и пусть. В шапке теплей…
Капитан тоже давно не брит и лицо то ли голодное, то ли командир не спал давно. Каска на затылке, мокрый чуб из-под неё, как обсосанный. Губы до крови обветренны, но шевелятся:
- Приготовиться к атаке. Мой сигнал: «За Родину, за Сталина!»… Вот старая гвардия! Команды не слышал? Надеть каски! Война кончается, а ты голый лобфрицу подставляешь.
- Так пуля каску тово… Пробиват…
- У тебя, отец, какая задача бойца? Фашиста убить, а самому живым остаться.
- Ну?
- Не «ну», а так точно! В германскую за нуканье от офицера по морде бы.
- Так точно, ваше… Тьфу! Согрешишь тут с вами.
- Вот и надень каску-то: всё меньше риску. Ждать сигнала!
И пошёл, пригнувшись, к своему командному окопчику, который бог весть чем отличался от солдатского, но – командный. Посмотрел ему вслед Фёдор Тимофеевич и вздохнул как бы о чём-то сожалеючи:
- Тогда, Вань, офицеры были куда как благородные – в окопах во весь рост ходили.Правда, и окопы поглубжей рыли, не ленились.
- Дядь Федя, усовестись: всю ночь лопатили, до самой этой артподготовки.
- Да мелковато получилось, а земля, известно, надёжней брони защищат.
- Ага, и нас, и фашиста.
- Земля, Вань, она ко всем людям добрая – и защитит, и накормит, и примет.
- Ага, накормит. В отличие от нашего старшины: по сто грамм выдал, а закусить? Кишки к позвоночнику приросли…
- Я третью войну воюю, а ты нешто в первую атаку тово… Стратегии войны не постигнул ишшо. Это старшина не из жадности, а для того, чтобы тебе нечего было со страху в штаны ложить, коль желудок пустой. К тому же, с голодухи да под градусом злее будешь, когда капитан «За Родину!» прокукарекат.
- Нечего меня злить. Похоронок в деревню сколь пришло? Матеря перед иконами «спаси и сохрани», а девки возле клуба что поют?«Вымоет старательно дождь их кости белые и засыплет медленно мать сыра земля. Там дралися юные»…
- Хватит. Распелся. Накличешь не то. Юные… Да, Ванятка, сколь их по Расее, девок-то, незамужними останется…
- Вот только за это фашистскую гадину…
- Ну заладил – фашист да фашист. Эт ты про тово, что на высотке окопался? Он такой же фашист, как я коммунист. Я землю пахал, и он землю пахал. Кажный - свою…
- Так что, теперь брататься с ним, а не убивать?
- Не убивать нельзя: не ты его, так он тебя. Закон войны. Что же касаемо брататься, то я сам братался. В германску. А что? Я пахарь, он – арбайт, но тож кормилец. - Зачерпнул горстью с бруствера, пересыпал из ладони в ладонь. - Ну, и земля у их! Липуча. Аккурат кирпичи выжигать. А ить что-то и на ей родится.
- Наша волжская щебёнка тоже родит, не обижает.
- И на этой вырастет, ежли уход будет. А кто её холить будет? У нас осталось девка на трахтуре да баба на конбайне. Знать, и у них так-то.
- Вот и трудился бы фриц на своей, а не чужую воевал.
- Ишь ты… У них, чай, свои военкоматы есть. Кумекай.
Фёдор Тимофеевич огляделся по сторонам, словно испугался чего:
- Никак оглох… - Поковырял в ухе. – Комар тамотко зудит.
Иван тоже огляделся.
- Какой комар? Артподготовка кончилась! Надевай каску-то.
- Ага! Я и в суконной папахе германца воевал, и в будённовке. И в этом малахае тово…
- Слушай мою команду! – донеслось от капитанского окопчика. – За Родину! За Сталина! Ура-а!
Молодой схватил винтовку на бруствере, да старый удержал его за ворот:
- Ты лоб-то перекрести прежде чем тово… Впервой же ж.
- Я - комсомолец!
- Та хоть партеец, а бережёного бог бережёт, - и сам перекрестил безбожника.-
Вот теперь «Уря!»
Капитан впереди размахивал наганом, оглядывался и что-то орал, раскрывая чёрный рот. А про что орал, не поймёшь, потому что все орали. Но бежали не шибко. То ли от того, что мокрая весенняя земля быстро намоталась на ботинки, вот ноги и отяжелели. То ли от того, что душу маяла опаска: что там на бугре осталось после пушкарей? А вдруг осталось? Иван дышал рядом, спрашивал:
- Что-то, дядь Федя, фашистов не видно, неужто всех перебили?
- Всех никогда не перебьют. Просто германец не любит штыковую, особо русску. Пулю предпочитат.
- Дуру?
- Каку дуру? Нас с тобой ближе подпускат.
В этот миг над полем сквозь общее «Ура!» прорезался истошный крик капитана:
- Ложись!!
- Чего он? – остановился Иван, растерянно озираясь по сторонам.
- Пулемёт, не слышь што ли? Да не один. Падай! Чего стоишь, как напоказ?
Иван плюхнулся в мокрую податливую траву, каска на глаза съехала.
- Вот тебе и перебили всех, - ворчал Фёдор Тимофеевич, тщетно стараясь разглядеть за торчащими перед глазами мёртвыми прошлогодними стеблями, что там, на высотке этой. - Слыхать, германец танки закопал. Вот их антилерия и не тово… Да вижу я одного! Башня наружи, а сам в земле, - приподнялся он на локте. – Ты гля: наши ракету туда кинули, аккурат куда надоть. Ну вот, каской глаза закрыл… Може и правильно. Крупным калибром бьёт, с расстановкой, не шмайсер. Тот - как сердитая баба словами тарахтит. Ну, пушкари, ну, робяты!..
И, как по его команде, над высоткой снова вздыбилась земля, снова там загрохотало. И старый солдат снова влип в землю. На миг, потому как знал: кому до стрельбы, когда тебя самого снарядами рвут? Успокоился. Пушкари, как пахари, пашут, а тебе пока вот делать нечего – жди. Настоящему труженику ждать – тоска одна. Но сейчас ему почему-то не тосковалось. Лежал бы и лежал пузом на земле, хоть и на чужой. Да ватник насквозь промокнет, подумалось, может, некстати, однако, перекатился на спину, стал в небо смотреть.
- Вань, а Вань, небо-то и у германца, как наше. Поди-ка вот, земля разна, а небо одинаково. Почему, а, Вань? Потому как земля – поле человеческо, а небо – поле богово. Человеков много, а он один: не с кем ему небо рвать. И оно в отличье от земли завсегда мирно. Гром… Гром – голос господень. Он и антилерию тово…
Артиллерия внезапно смолкла. И как будто опустело всё вокруг. Он снова встал на локоть.
- Вань, а Вань… Танка-то нету – земли куча… Счас ротный капитан…
Ротный стоял почти рядом, с наганом в поднятой руке и с большим раскрытым ртом.
- За Родину! За Сталина!
- Ванькя! Сталин – хрен с им, нам – за родину. С богом! - Встал он, взял винтовку наперевес. А Иван не встал. Как лежал, так и лежит, закрывшись каской. А в каске-то маленькая такая, как гвоздём проткнутая, дырочка в том самом месте, где на плакатах звезда нарисована. Холодная волна от головы до пяток прокатилась по телу, что-то живое там, внутри, ущипнуло сердце. Мягко, с оттягом, и повисло на нём. – Ванькя! Ва-анькь… Ты - чо? – Опустился перед ним на колени, потрогал за плечо, - Вставай Христа ради, Ванюш…
- Рядовой Саврасов! Команда – в атаку! Чего расселся?
Фёдор Тимофеевич поднял голову. Над ним стоял капитан – лицо белое, глаза белые, губы – в сторону, в руке наган скачет. Не в себе человек.
- Так Ванькя же…
- Какой Ванькя? В атаку! Слушай, батя, если сию секунду не встанешь, я тебя вот тут же расстреляю. Вста-ать!
Встал Фёдор Тимофеевич, встал. Командир, приподняв пробитую каску, глянул под неё, потом, метнув взгляд на старого солдата, запихнул наган за пояс и взял винтовку рядового Ивана Саврасова.
- Вот так, дядя Федя. Разрешаю «Ура» не кричать, но в атаку - за мной!.. А Ванькя твой, авось, жив ещё. На то санбат есть. За мной! – и побежал догонять свою роту, а Тимофеич смотрел на вихляющий зад ротного и сам себе напоминал: «У живого солдата командир оружию не отбират»
- Прости Христа ради, Ванюша: я тово… Не уберёг, значит…
Снял он шапку, перекрестился, чуть подумал и осенил крестом Ванюшку.
- Рядовой Саврасов! Твою…
И пошёл русский хлебороб по чужой земле, стиснув зубы и с винтовкой наперевес. Лишь однажды оглянулся, да за чёрной чужой мёртвой травой ничего уже не увидел.
"И пошёл русский хлебороб по чужой земле, стиснув зубы и с винтовкой наперевес. Лишь однажды оглянулся, да за чёрной чужой мёртвой травой ничего уже не увидел." Мне очень нравится, что в этом конкурсе авторы пишут о войне именно по настоящему,без пафоса и излишней порой патетики наштампованной клише.а душу берут такие простые, спокойно рассказанные ИСТОРИИ о войне.С удовольствием прочитал, спасибо!
Уважаемый Автор Юрий Семенов! Несколько раз прочитал Ваш рассказ. Почему несколько - об этом чуть позже! Во первых отмечаю Ваш великолепный авторский стиль, очень сочный (как говорят в таких случаях "вкусно написано").Про тему не говорю - здесь она у всех одна. А теперь о главном. Прошу не обидеться на меня -это мое субъективное мнение, потому можете игнорировать его. Дело в том, что я по профессии -режиссер кино, читаю и вижу "картинку", словно фильм смотрю - так уж мозги устроены. Прочитал раз, вроде все увидел...Вроде все так! Однако чувствую что-то не то. Потому прочитал еше неоднократно. И понял, что, как говорил великий К.С. Станиславский: "Не верю!". Не верю я вашему рассказу. И пришло понимание почему нет веры. Психологически рассказ фальшив.Сейчас начнется атака. Нервы напряжены до предела - все люди, и каждый знает, что, возможно, впереди его конец!Хочешь - не хочешь, а эта мысль сидит в голове, в сознании и подсознании. В таких случаях не до болтовни. Вспомните американский фильм "Спасти рядового Райана", как ведут себя солдаты перед высадкой с десантных ботов на французский берег! (Если не видели - найдите в Интернете, посмотрите, это самое начало фильма - не пожалеете!)Вот где точно показанная картинка поведения человека!Если Вам этого мало вот как описывает Алексей Толстой в книге "Петр Первый": " Петр Алексеевич, подогнув колени, глядел в подзорную трубу из канавы за фашинами. С ним стоял молодой полковник Иван Жидок - орловец, похожий на цыгана, - черные глаза у него сухо блестели, губы вздрагивали, от злости он, не замечая того, хрустел зубами. Ночь была коротка, за лесом уже зазеленел восток и пропали звезды. Ждать дольше было невозможно. Но Петр Алексеевич все еще медлил. Вдруг Иван Жидок с тоской из глубины утробы выдавил: "Оооох!" - и замотал опущенной головой. Петр Алексеевич схватил его за плечо: - Ступай!" Точная психологическая картинка - солдат перед атакой, которая может быть для него последней. Ваши же герои ведут себя в окопе (перед атакой, заметьте!!!!!) словно две кумушки на завалинке, и не в бой сейчас пойдут, а на ярмарку за покупками.Не может такого быть! Такой разговор мог состояться когда угодно, где угодно, но только не в окопе за несколько минут до атаки. В этом, я считаю, главный прокол рассказа!!!Прошу понять меня правильно - я все-таки не новичок в литературе, а потому пройти мимо фальшивой нотки не мог!!!Прошу на меня не обидеться!С глубоким уважением к Вам и Вашему таланту Геннадий Лагутин.
Помочь сайту
Поздравления
