Любовь и море

 Говорят, что время – хороший лекарь, но мне оно не помогло, и я по-прежнему не мог забыть Ларису Дмитриевну, хотя пошел уже пятый месяц после нашего расставания. Мне не хватало ее умного взгляда, терпеливой улыбки и мягких нежных рук.

Я по-прежнему исполнял свои обязанности второго штурмана: нес четырехчасовые вахты утром и вечером, в портах принимал и сдавал грузы, смотрел в свободное время фильмы в кают-компании, ходил на стоянках в город, но всегда в моих мыслях рядом находилась Лариса. Я рассказывал ей разные морские истории, показывал, как устроен корабль. Мы совместно несли вахты и вместе любовались гладью моря в тихую погоду. Когда наблюдали за заходом солнца, то я учил свою женщину по цвету светила определять погоду на завтра.

В шторм мы крепко держались за леер верхней палубы надстройки теплохода и с восторгом глядели на огромные волны, не спеша перебегающие через грузовую палубу судна. Не могли оторвать взгляд от фонтанов брызг, взлетающих выше мачт корабля и долетающих до нас. Лариса Дмитриевна вздрагивала от их холодного душа, а я смеялся и старался прикрывать своим телом ее от соленой воды, летящей под напором ураганного ветра.

- Что-то ты плохо выглядишь: исхудал, молчишь все. Часом не заболел? - часто спрашивали меня коллеги. Я пожимал плечами и отходил в сторону, чтобы не продолжать мучительный для меня разговор о самочувствии. В своем нынешнем состоянии виноват я сам. Не нужно было тогда сдаваться и уезжать от любимого человека.

- Женщины до добра не доведут, - догадался о моей сердечной болезни Виктор Петрович. - Ты здесь сохнешь, а она тебя давно забыла. Поверь моему опыту, забудь ее.

Но я не соглашался со вторым механиком и много бы отдал сейчас за то, чтобы вернуться назад в те времена, когда мы были вместе, чтобы уговорить Ларису Дмитриевну поехать со мною.

Для себя я недавно решил, что с приходом в родной порт спишусь с теплохода и уйду работать на берег. Как-то в спорах со мной о нашем будущем Лариса горько проронила:

- Я бы не хотела жить всегда в ожидании твоего возвращения из плавания, как сейчас живу без мужа месяцами.

"Перевезу к себе свою женщину, и будем вместе жить, радуясь каждому дню", - подумал я. Видимо, у меня с этим решением изменилось настроение, и я повеселел, стал таким же, как и раньше: быстрым в движениях и решительным человеком.

- Вернулся к жизни, - улыбнулся моему преображению капитан. - Изгнал тоску?

- Так точно! Одолел кручину!

Я очень обрадовался, когда капитан на шестом месяце плавания сообщил экипажу:

- Идем домой! По пути, в Амстердаме, возьмем листовую сталь в рулонах на Вентспилс. Там выгрузимся, сдадим теплоход подменному экипажу и в отпуска.

Ура! - прокричали моряки, утомленные длительным плаванием по морям.

Отныне для меня все было в последний раз, как была последней та командировка, где я познакомился с Ларисой. Поэтому на обратном пути я особенно внимательно присматривался к бурным водам Ла-Манша, прощаясь с проливом, разделяющим Англию и Францию. Смотрел на серые воды Северного моря, запоминая его суровый свинцовый облик. Было немножко грустно расставаться с привычным морским ландшафтом, чтобы вступать в предстоящую незнакомую жизнь на берегу, о которой я имел смутное представление. Ведь сразу после школы мне посчастливилось поступить в мореходное училище, где провел в учебе пять лет. Затем четыре года службы на теплоходе, где была своя специфика работы, отличающаяся от труда на заводе или фабрике.

Я с удовольствием руководил последней для меня погрузкой теплохода в столице Нидерландов, порту Амстердам, куда мы буквально заскочили на гребне высоченной волны разбушевавшегося не на шутку моря. Оно, по-видимому, не хотело меня отпускать на волю, поэтому сильно разволновалось.

Перед тем, как теплоход вышел из порта погрузки в последний для меня рейс, я пробежался напоследок по улицам старинного города, который множеством рукавов и каналов, образованных рекой Амстел, протекающей через город, напоминал мне родной Ленинград.

Когда теплоход прошел Кильским каналом на балтийские просторы, то сразу же наткнулся на крутые штормовые волны. Началась неимоверная болтанка, и корабль ложился в качке на борт, достигая тридцати градусов крена.

Чтобы избежать крушения, капитан приказал штурманам проложить курс теплохода галсами, чтобы избежать бортовой качки. Теперь огромные волны корабль разрезал носом или "скулой", что значительно уменьшило болтанку, но снизило и скорость.

Очередную вечернюю вахту я отстоял, широко расставив ноги и ухватившись за корпус локатора. Меня никогда не тошнило во время шторма, но самочувствие все равно было отвратительным, поэтому, едва дождавшись конца вахты, я быстро передал управление судном третьему штурману и поспешил в каюту, чтобы рухнуть "пыльным мешком" в постель.

От качки меня елозило по кровати так, что я ежеминутно просыпался, поэтому только к середине ночи окончательно забылся усталым сном.

Проснулся я от какого-то шума: на палубе слышалась беготня и разговоры. Взглянув на часы, понял, что пора вставать и готовиться к утренней вахте.

Когда я поднялся на мостик, то там, помимо вахтенного старшего штурмана, находились капитан и старший механик. Шторм пошел на убыль, но теплоход валяло на волне еще так сильно, все с трудом передвигались на ногах.

Я рассматривал первый просвет солнца на свинцовом от облаков небе, когда услышал озабоченный голос капитана:

- Кто по условиям договора погрузки отвечает за крепление груза?

- Отправитель груза нанял свою такелажную фирму, которая за их счет закрепила рулоны. Она и несет ответственность за сохранность груза при транспортировке морем. А что случилось? - не понимал я.

- Слазай в трюма и взгляни сам! - приказал капитан.

Я, прихватив с собой боцмана, поспешил к трюмам. Волны уже не перекатывались через палубу, но качало так сильно, что приходилось до люка первого грузового отсека добираться перебежками, выбирая моменты, когда судно кренилось в противоположную от нас сторону.

Мы быстро отдраили крышку люка и открыли ее. Придерживаясь рукой за горловину, я посветил внутрь трюма фонарем и увидел внизу, как рулоны в такт качки имеют небольшую свободу движения. Прикасаясь к соседним рядам, они вальцевали друг у друга края так сильно, что срывали защитный слой металлической упаковки и мяли листовую сталь с торца рулона по всей ее толщине. Железо закупалось для автомобилей "Жигули", и из него штамповался кузов машины, поэтому я ужаснулся, представив, какими убытками обернутся для перевозчика такие повреждения.

"Почему не помогло крепление груза?" - подумал я. Чтобы списать убытки на форс-мажорные обстоятельства или предъявить претензию такелажной фирме, я решил спуститься в трюм и определить причину порчи груза.

- Оставайся наверху! - сказал я боцману, - мне нужно взглянуть на месте, что там произошло.

- Ты бы не лез туда сейчас. Неровен час, сорвешься с трапа, вон как болтает судно. Выжди до завтра, пока волна уляжется, - пытался меня остановить боцман. Но мои ноги уже в люке нащупывали скобы, приваренные сваркой к переборке трюма.

- Сегодня нужно телеграфировать в пароходства об аварии с грузом, поэтому нужно точно описать, что случилось. Ты свети фонарем мне сверху!

Вцепившись руками за скобы трапа, я выбирал моменты, когда теплоход в размахе качки подходил к вертикали, чтобы на метр-полтора опуститься ниже. Мои руки и ноги ныли от напряжения, когда я по вертикали преодолел пять метров до палубы трюма. Между грузом и переборкой был метр свободной площади, и я по ней добрался до борта. Деревянные бруски, раньше расклинившие груз, теперь лежали бесполезно на стланях. Выждав, когда судно накренится в мою сторону, я посветил в середину первого рулона и увидел, как он под давлением всего ряда сжался, образовав эллипс. Мне стало ясно, почему выпал крепеж, и стал подниматься наверх.

До горловины люка оставалось полметра, и я видел уже боцмана, который тянул руки, чтобы помочь мне выбраться наружу. В это время судно положило так сильно на борт (моряки называют такую волну девятым валом), что я сорвался с трапа и полетел вниз.

Не успев ни о чем подумать, сильно приложился боком к металлической палубе трюма. При этом я головой ударился о скобу трапа, в глазах промелькнули светлячки, и сознание померкло.

Видимо, в жизни много нужно испытать, чтобы по достоинству ее ценить. Поэтому, думаю, когда я пришел в сознание, то не стал сразу открывать глаза, а сначала в страхе прислушался к своему организму: жив ли?

Мое состояние на смерть было не похоже, и я открыл глаза. Никого рядом, темно вокруг, только сверху из узкого люка поступал сумрачный свет. Правый бок онемел, появилась первая боль в бедре, которая лавиной стала разрастаться в моем сознании. Я закусил губу и поморщился, сообразив: "Сломал себе что-то".

Вскоре сверху послышались гулкие шаги бегущих людей - боцман поднял тревогу. Их звук, усиленный акустикой трюма, больно отдавался в моих ушах, но я, молча, терпел, дожидаясь помощи от товарищей.

Кто-то из них сначала посветил в трюм фонарем, и его свет, попав мне в глаза, ослепил. Я прикрыл глаза и, рисуясь перед коллегами, громко закричал:

- Погасить свет! Приступить к эвакуации моряка, пострадавшего от падения в трюм.

  Мне хотелось показаться в глазах сослуживцев героем, который, несмотря на острую боль, не падал духом.

Но никто мне не ответил, а я, сообразив, что вместо зычного крика издал лишь сиплые звуки, приуныл, поняв, что серьезно "влип" в историю.

Я не буду описывать, как меня на манильских линях с великим трудом вытащили через горловину люка на верхнюю палубу и унесли в судовой лазарет. Не стану хвастать, как я героически терпел невыносимую боль в бедре и сдерживал мужские скупые слезы, невольно выкатывающиеся из моих запавших от страданий глаз.

Но я обязан сказать, как переживали за меня мои коллеги, которые ежечасно навещали меня, чтобы поддержать морально. Я навсегда останусь благодарен своему капитану, который прислал мне самое дорогое, что было у него: двадцатилетнюю красивую буфетчицу. Она, сидя на краю моей постели, забавляла меня, поэтому беспрерывно мило щебетала обо всем на свете, приятно согревая при этом своей круглой попкой ту здоровую часть моего тела, которой посчастливилось к ней прикасаться.

"Ах, если бы я был здоров", - начал я горячо мечтать после почти шестимесячного воздержания, но сразу же выбросил из головы вздорные мысли, вспомнив свое состояние и Ларису Дмитриевну, которая, конечно, лучше всех буфетчиц и ждет моего возвращения из плавания.

Как бы то ни было, но через сутки я лежал в палате вентспилсской городской больницы, где я был успешно прооперирован по поводу двойного закрытого перелома верхней берцовой кости.

Возвращаясь к разбитому в шторм грузу, хочу всех успокоить. Аварию мы списали на непреодолимую силу стихии, поэтому убытки понесла страховая компания владельца груза. Все необходимые документы были успешно подписаны у нотариуса города Вентспилса, которому в благодарность за труд капитан послал пятилитровую канистру отличного немецкого коньяка.

Мое лечение затягивалось, и я, проведя месяц в больнице латвийского города, был отправлен на дальнейшую реабилитацию в ленинградскую больницу имени Чудновского. Сердечно распрощавшись с медперсоналом, я, хромая и поддерживая себя одним костылем, отправился в родной мне город, ближе к своей любви.

Еще один месяц прошел, пока я не начал сносно передвигаться на ногах без помощи костыля. Все это время я посещал физиотерапевтический зал при больнице, где опытные медсестры втирали в опухающее бедро какие-то мази и заставляли делать двигательные упражнения поврежденной ногой.

Гимнастика давалась мне нелегко, и я часто стонал от боли. Девушки, проводившие сеанс терапии, часто смеялись и говорили:

- Терпи, моряк, капитаном будешь!

И я терпел, чтобы не казаться в их глазах слабым мужчиной. Но если бы знали эти милые создания, с каким ужасом ожидал я дальнейшей пытки массажем. Когда нежные руки молодых медичек втирают лечебную жидкость по бедру и всей окружности ляжки молодого человека в опасной близости от органа, неоднозначно реагирующего на противоположный пол.

Я краснел от смущения и делал такие усилия успокоить свою плоть, что мое лицо покрывалось испариной. Некоторые молодые женщины догадывались о моих проблемах и из озорства так близко подвигались ладонями к опасной зоне, что я закрывал глаза и рисовал их в своем подсознании уродливыми ведьмами, рвущими зубами мою плоть.

В начале ноября закончилось мое лечение, и я, оформив двухмесячный отпуск, причитающийся мне за работу, начал действовать. Сначала я подал заявление на увольнение из отдела флота, приурочив расчет на последний день отпуска, то есть на десятое января следующего года.

Потом я задумался о дальнейшей жизни, поэтому вдруг вспомнил, что мужчина должен построить дом, посадить дерево и вырастить сына. Дом у меня был, дерево посадить - плевое дело, а вот чтобы вырастить сына, нужна женщина. Так уж устроен мир: без слабого пола не создать полноценной семьи.

Сердце мое страдало от любви к Ларисе, и я решил отправиться снова в Вознесенье и убедить ее связать свою жизнь со мной.

Для холостого мужчины, имеющего деньги, не представило большого труда предпринять путь, совершенный уже им ранней весной.

Местная гостиница была уже отремонтирована, и молодой моряк поселился один в номере, указав в регистрации цель приезда: посещение родственника. Наступил первый месяц зимы, морозы здесь стояли небольшие: не превышали десяти градусов.

На следующий день, хорошо отдохнув с дороги, я вышел к полудню из номера и отправился к Ларисе. Приветливо светило на небе яркое солнце, снег приятно поскрипывал под моими меховыми сапогами. Я очень волновался перед встречей со своей любимой женщиной, но абсолютно не задумывался, что я скажу ее мужу, если он дома. Как сложатся у Ларисы Дмитриевны отношения с ним, если она откажется со мной ехать. Мой собственный эгоизм и любовь к Ларисе были сильнее разума и расчета. Я напропалую продвигался к дому замужней женщины, уверенный в правоте своего поступка.

На моем жизненном пути попадалось много разных девушек: черненьких, беленьких, рыженьких, полненьких, стройных, умных, глупых, но ни одна не пришлась мне по сердцу, кроме Ларисы, к дому которой я подошел.

Я решительно нажал кнопку звонка и, услышав внутри дома знакомый гонг, с волнением и нетерпением стал ждать, когда мне откроет дверь хозяйка и с радостным криком бросится на шею. Но никто не вышел.

"Может, на работе?" - подумал я. "Нет, сегодня выходной день. Где она может быть?".

Я постоял еще пять минут перед дверью Ларисы и решил зайти с другой стороны дома к входу, где жили ее родственники. Мое настроение испортилось, и мне стало тревожно, потому что я отчетливо понял своим обостренным чувством влюбленного мужчины, что моей женщины здесь нет.

"Не может быть!" - протестовало мое сознание, но что-то внутри меня говорило, что это правда и Лариса сейчас находится далеко отсюда.

На мое счастье, на звонок в дверь родителей Ларисы Дмитриевны вышла молодая женщина и удивленно уставилась на меня:

- Вам кого?

- Мне Ларису Дмитриевну или ее маму.

- Они не живут больше здесь.

- Не живут? Они что, переехали? Когда?

- А вы кто им?

Я замялся, не зная, что должен ей сказать. Действительно, кто я ей? Бывший любовник, но не скажешь же это незнакомой женщине.

- Я хороший знакомый Ларисы Дмитриевны. Куда они переехали?

Женщина задумалась, что-то вспоминая, затем сказала:

- Месяц, как в Германию на жительство уехали. Они давно вызова ждали.

- В Германию?! - не мог я понять. - Как же так?

- Этнические немцы они, вот их и приняли там. А дом они нам оставили.

- Может, адрес тоже оставили?

- Да какой адрес? Они и сами не знали, куда их там определят.

"Оказывается, я мало знал свою Ларису, думал, что она русская, ведь она носила фамилию Петрова. Наверное, по мужу она Петрова, а по отцу Мюллер или еще как-нибудь. Могла бы рассказать мне!" - размышлял я по дороге домой и злился не на шутку на Ларису Дмитриевну.

"Но она тебе ничего не обещала, сказала, что расстаемся навсегда. О чем ты думал, направляясь без извещения к ней!?" - успокаивал и одновременно ругал себя.

Делать было нечего, я горевал, конечно, но истекал срок моего заявления на расчет с флота, и я бросился на поиски работы. Наступало бурное время перемен в обществе, как грибы росли кооперативы, появились совместные с зарубежными фирмами предприятия.

Мне удалось на хорошую зарплату устроиться мастером в русско-шведскую фирму "Седерваль". Там выпускали уплотнения на гребные валы судов, а я был знаком с устройством корабля и владел двумя языками: немецким и английским, поэтому я выиграл немалый конкурс на это место.

Я был холостой мужчина, и с удовольствием ездил с бригадой монтажников по командировкам на суда, разбросанные по всему свету, чтобы на месте устанавливать на валы наши изделия.

Попутно не пропускал мимо себя ни одной смазливой женщины, работал, как бешеный, своим детородным органом до исступления. Вслед мне слышались стоны, смех и слезы, уговоры и проклятия, но я неумолимо перекатывался через бугорки очередной жертвы и уходил навсегда.

Пока однажды не провалился в рай, где было хорошо не только моему натруженному мужскому достоинству, но и душе, и я, переведя дух, огляделся вокруг себя. Прошло три года, и Лариса давно переместилась размытой цветной акварелью на дальний край моей памяти. Рядом в моей постели лежала красивая женщина по имени Вика, с которой не хотелось расставаться, с которой было спокойно и уютно. Ее белокурые волосы разметались по моей подушке и приятно щекотали мне лицо. Моя рука вольно лежала на крутом бедре, а я не мог насмотреться на светлую и шелковую кожу женщины.

"Что тебе еще надо?" - подумал я и прошептал своей подруге:

- Давай поженимся.

- Давай, - не стала отказываться она.

Все завертелось в приятных хлопотах, и вот я стою со своей прекрасной невестой в мраморном зале Дворца бракосочетания. Позади нас разноцветная толпа родственников и знакомых. Букеты, музыка, поздравления и вспышки фотокамер сделали этот последний холостяцкий день незабываемым и счастливым.

Ровно через неделю я забрал в ателье свадебный фотоальбом и, сидя в машине, с интересом раскрыл его.

Но что это? Мистика! На нашем с гостями групповом снимке позади всех стояла Лариса Дмитриевна и улыбалась мне.

  Сколько я не пытался узнать от своих и Викиных родственников, что за женщина на дальнем плане фото и кто ее пригласил на мою свадьбу, ничего путного не добился. Моя родня кивала на Викиных гостей, а Викины родственники говорили, что эта женщина – мой гость.

  Я был уверен, что Лариса пришла ко мне, но как она узнала о свадьбе, кто ее пригласил? И я кинулся вновь искать любовь последней своей командировки: расспрашивал друзей и родственников, показывал фото Ларисы. Но все – безрезультатно, и Лариса Дмитриевна, как мимолетное видение, пронеслось мимо и затерялось в людском муравейнике, а я вернулся к Вике, которая не догадывалась о моих проблемах или делала вид, что не подозревает о моей тайной страсти. Думаю, она, как женщина, чувствовала, что я кого-то люблю больше ее, но не видела конкурентки рядом, поэтому в мой адрес не прозвучало упрека или обиды.

  Через год родилась девочка, и еще через два – мальчик, и у меня не стало времени думать о Ларисе. Я работал, чтобы кормить семью, воспитывал детей, ездил с ними в отпуск. Бежали годы, я и Вика старели, а дети взрослели, и через тридцать лет мы оказались совершенно одни в большой четырехкомнатной квартире.

  Мы, кроме того, перешагнули в двадцать первый век немного усталые, но не безразличные друг к другу. Тридцать лет совместной жизни нас настолько сблизили, что мы уже не представляли жизни врозь, заботились друг о друге и переживали, если одного из нас преследовала та или иная болезнь. Мы были хорошо обеспечены на старость благодаря моей работе, которую я к этому времени покинул, выйдя на пенсию.

  Много изменялось в стране: пришел капитализм и технический прогресс. Как-то враз по городам и селам зазвучали различные мелодии мобильных телефонов, и люди вместо писем теперь посылали короткие записочки по ним. Молодежь смотрела фильмы в интернете и не ходили больше парочками в кинотеатры, и не целовались тайком годами в возбуждающей темноте, а спокойно приводили своих девушек к себе домой в постель для «пробного брака».

  Чтобы не отставать от времени, я приобрел компьютер и все свободное время возился с ним, и через пару лет почувствовал себя если не хакером, то продвинутым пользователем, это – точно.

  Любовь к Ларисе Дмитриевне окончательно угасла, вернее, стихла, а разум уже не пылал с возрастом юношеской страстью, но очень хотел знать, как сложилась жизнь любимой когда-то женщины, чего она достигла.

  Не представляя, как и где искать Ларису, я регистрировался на всех форумах Германии, на сайте «Одноклассники», но нигде не отыскал следов Ларисы. Мне было понятно, что не всякий человек, которому далеко за пятьдесят лет, сможет освоить такую сложную вещь, как компьютер, научиться ориентироваться в интернете.

  Однажды ранней весной, когда зима не спешила передавать свое царствование – давно заметил, все важные события у меня происходили ранней весной – и было в городе холодно и ветрено, я по электронной почте получил письма от передачи «Жди Меня».

  Добровольный помощник по Санкт-Петербургу сообщал мне о розыске человека, который очень подходил мне своими данными.

  Я, конечно, откликнулся и выяснил, что от имени Ларисы Дмитриевны меня разыскивает моя дочь Ольга.

  Воспоминания, вновь нахлынувшие на меня, так взволновали, что три дня подряд я был не в своей тарелке: задумчив, бледен и тих. Я не имел намерения вернуть Ларису к себе, потому что в этом не было уже ни смысла, ни желания. Время наше прошло, и мои чувства погасли, но очень хотел познакомиться с дочерью, с которой ни разу не виделся.

  Как быть? Моя жена не знала о моей тайне! Я ни разу Вике не изменял, ничего не скрывал во время совместной жизни. Как воспримет она факт появление дочери? Время шло, и нужно было решать: ехать или не ехать на встречу в Германию.

  Говорят, что прежде, чем отрезать, нужно семь раз отмерить. Выходило, что нужно сначала подготовить жену к известию, а потом уже сообщать ее. Но мне не хватило выдержки, и я без подготовки, разом, все рассказал Вике и попросил отпустить меня к дочери с легким сердцем, заверил, что я вернусь назад.

  И моя жена, с которой я прожил тридцать лет, воспитал двоих детей, закаменела душой. Она, конечно, дала согласие на мою поездку, но отныне домашнюю работу выполняла машинально и без улыбки, разговаривала со мной холодно и безразлично. Наша совместная жизнь треснула, и трещина росла с каждым днем.

  Было обидно и тяжело видеть, что Вика не верит мне и думает, что я хочу вернуться к первой любви. Было невыносимо неуютно и тихо в нашей квартире, а всякие попытки разговорить жену ни к чему не приводили, кроме тихих слез и боли в глазах, которые меня медленно сводили с ума.

  Не мог я отказаться от встречи с родной кровью, дочерью. Я уже не хотел, ради спокойствия в доме, встречаться с Ларисой, только мечтал увидеться с Олей. Но как это доказать жене, которая напрочь заткнула уши и закрыла глаза.

  Промучившись еще неделю, я понял, что гордиев узел нужно немедленно развязать, иначе я не уберегу Вику и окончательно потеряю дочь. Я купил билет на самолет и объявил жене о дне вылета. Вика печально кивнула головой, соглашаясь, и начала собирать меня в дорогу.

  В самолете я успокоился и рисовал себе картины встречи с Олей, пытался представить, на кого похожа тридцатилетняя женщина. Несмотря на обещания Вике не встречаться с Ларисой, я все же надеялся увидеться с ней. Мне было любопытно, как выглядит моя любовь сейчас, и что скажет она о своем отказе связать жизнь со мной.

  После приземления и пограничного контроля в аэропорту Мюнхен, я стоял в зале ожидания багажа спиной к ленте, по которой поступят вещи пассажиров нашего рейса, и с интересом наблюдал за людьми за стеклянной стенкой зала.

  Вдруг мое сердце замерло от необычайного волнения и тотчас понеслось  вразнос: вдоль стенки медленно проходила Лариса. Я не мог рассмотреть ее лица, но легкая походка и привычка держать сомкнутые в замок руки на животе, знакомый до боли любимый силуэт заставили меня забыть все обещания жене не встречаться с Ларисой Дмитриевной. И я, забыв все на свете, вновь любил Ларису и с нетерпением ждал встречи.

  Мое сердце продолжало колотиться от волнения, а  руки тряслись от переживания, когда я прошел через распахнувшиеся двери в зал ожидания пассажиров. Сначала я увидел Олю, стройную и красивую молодую леди, совершенную копию Ларисы Дмитриевны. Мы обнялись, губы мои затряслись и из глаз полились невольные слезы. Я был так рад встрече с дочерью, что лишился речи, и лишь глупо улыбался и плакал, стесняясь своей слабости.

   – Что вы так разволновались, успокойтесь, – уговаривала меня Оля, не решаясь назвать папой.

  И здесь я увидел Юлю, двенадцатилетнюю высокую внучку, которая стояла поодаль. Она не была похожа на бабушку Ларису, дочь Олю, но статус дедушки, заложенный у каждого мужчины природой, сразу подсказал мне, что угловатый подросток – родной человек, и я направился к ней.

  Внучка интуитивно признала мое родство и, обняв длиннющими руками, поцеловала в щеку.

  Уже сидя в машине мужа Оли, который дожидался нас на парковке, я понял, что общение с дочерью будет непростым. У нас не было совместного прошлого, и разговаривать было не о чем. Ни я, ни Оля не знали ничего друг о друге, мучились, не находя темы разговора, а ехать до дома дочери нужно два часа.

  После очередной мучительной паузы в разговоре я решил взять инициативу в свои руки и стал задавать вопросы сам. Юлю расспрашивал о школе, Олю о работе, и мы говорили, разговаривали всю дорогу, создавая шаткую в начале знакомства перемычку родства.

  В отдельном доме дочери и ее мужа меня поселили в квартире на втором этаже, где хозяйничала внучка.

  После ужина позвонила Лариса, мы взволнованно и сумбурно поговорили ни о чем и договорились, что Оля завтра заберет Ларису Дмитриевну и привезет на час к себе. Удивительно было слышать вновь голос любимой женщины, который нисколько не изменился за несколько десятков лет, звучал чисто и мелодично, вызывая у меня дрожь в теле и желание обнять Ларису.

  Вечером мне удалось выяснить, что она живет в соседнем от Оли городе со своим прежним мужем, который был тогда геологом. Дочь Таня с семьей живет в том же городе, что и Лариса, а Оля переехала сначала к мужу, а затем в этом же городе они построили свой дом.

  Получалось, что Олю вырастил и воспитал чужой человек. На мои осторожные вопросы об этом дочь рассказала, что Лариса во всем честно призналась мужу, но он ей простил мимолетное увлечение мною и ни разу в дальнейшем не упрекнул ее. Не обижал он и Олю, относился к ней ровно, как родному человеку. За что та ему была благодарна, но папой его не называла.

  Я прихватил с собой фотографии, чтобы показать, как живу, познакомить заочно Олю с братом и сестрой. Оля посмотрела на групповое фото с моей свадьбой, где позади всех стояла Лариса, удивилась, но ничего не могла разъяснить по этому поводу. Для нее была тоже загадка, как мама умудрилась при маленьком ребенке слетать в Санкт-Петербург на свадьбу к мужчине, которого, похоже, очень любила.

  Засыпая, я улыбался, фантазируя, как встречу Ларису.

  Но Ларисе Дмитриевне опять удалось ускользнуть от меня, причем навсегда. Или нет, мы встретимся с ней там, когда моя командировка в жизнь не закончится, как у моей любимой женщины. Иначе мне не объяснить, почему судьба не позволила нам встретиться и в эту ночь тихо погасила жизнь Ларисы. Она умерла от инфаркта в четыре часа ночи, и я понял, что у меня не было в жизни последней командировки, она еще придет, как у Ларисы, и я окажусь снова рядом с ней.

  Я приехал на кладбище, где похоронили Ларису Дмитриевну, позже, когда люди, проводившую мою женщину в последний путь, разошлись. Я положил к ногам Ларисы огромный букет красных роз, которые она так любила, и обещал, что не забуду ее до самой смерти.

  Я попросил прощение у нее, что своим приездом поторопил Ларису уйти в мир иной, чтобы не делать больно человеку, который воспитал ее детей, чтобы ее смерть примирила Вику со мной и дала возможность развивать мои отношения с дочерью