Розы из консервных банок

                               Розы из консервных банок

Случилась эта история в конце шестидесятых годов прошлого столетия, когда девочки носили коричневую школьную форму и заплетали в косы бантики, а мальчики читали журнал «Моделист-конструктор» и старались на девочек не смотреть.

Шестиклассник Женя Родин учиться не любил. Это занятие казалось ему невероятно скучным в отличие от бурной дворовой жизни с футболом и играми в «казаков-разбойников». В школе из всех предметов интересовали его лишь физкультура и история, но в этом году короткий список предпочтений дополнился рисованием, хотя ни карандаш, ни тонкая кисточка не были послушны его руке.

Вышло так, что из-за некоторых проблем в поведении, связанных с его излишней активностью, Женю посадили для исправления за первую парту, как раз напротив учительского стола, а Михаил Федорович Семенов, их новый преподаватель рисования, не вставая со стула, приладился долбить своей длинной деревянной указкой прямо перед его носом.

— Бездари! Тупицы! — кричал он, а указка со свистом пролетала совсем рядом, отчего Женька, умело изобразив ужас, отползал к середине лавки, вроде как спасая свой альбом. И упирался в шипящую Ирочку Заварзину, которой перемещения соседа по парте явно не нравились. А ему, напротив, было приятно коснуться девичьего локотка.

Вот она, причина, по которой рисование стало занимать немаловажное место в его жизни.    

Накричавшись и разбив очередную указку, Миша, а за глаза дети называли учителя именно так, затихал, уставившись в классный журнал, или бродил, слегка припадая на левую ногу, между узкими рядами парт, с брезгливым недоумением рассматривая рисунки. До следующей вспышки гнева. Любой пустяк мог вывести его из равновесия, и дети очень быстро это поняли. В классе всегда находился какой-нибудь неробкий и смышленый ученик, кто этот самый пустяк умело организовывал.

Просто так. Ради развлечения.

Женька тоже участвовал в провокациях, чтобы еще раз коснуться Иркиного локотка и, если повезет, подышать ей в тугую косичку, чтобы почувствовать, как его дыхание смешивается с легким ароматом ромашки. Почему-то Заварзина всегда пахла ромашкой.

На переменках ребята между собой шептались, пересказывая друг другу на ушко некоторые подробности из жизни учителя, объясняющие его несдержанность: бывший фронтовик, ранен в ногу, а по образованию — художник, но не слишком удачливый, поэтому вынужден в школе преподавать, живет вроде бы один, отчего его характер только портится…

 Одевался Михаил Федорович всегда одинаково: в плотную серую куртку, покрой которой напоминал блузу старинных художников, только без банта, и черные брюки с изрядно потрепанным низом. Нервно подрагивающие руки с очень бледной сухой кожей он так и норовил спрятать в большие карманы, туда же машинально складывал и кусочки мела, отчего одежда его частенько имела несвежий вид из-за белых разводов.

Лицо его, с крупными чертами, как правило, ничего, кроме скуки и недовольства жизнью не выражало, но, если взглянуть чуть пристальнее, можно было заметить, что в серых глазах пряталась, переливаясь густым черным цветом, бесконечная изматывающая боль.

Но дети этого не замечали, продолжая свои недобрые выходки.

Пока не наступил май.

В один из теплых солнечных деньков в воскресение Женька Родин с самого утра отправился на кладбище, чтобы помочь бабушке навести порядок на дедовой могиле и покрасить ограду. Они вдвоем не спеша убрали мусор, украсили холмик заранее приготовленными жестяными цветами, которые бабушка ловко делала из пустых консервных банок и красиво их раскрашивала масляной краской.

Особенно хорошо у нее получались розы.

Перед тем, как взяться за ограду, бабушка предложила немного отдохнуть и перекусить. Женька, зажав в одной руке ломоть черного хлеба, щедро посыпанный солью, а в другой вареное яйцо, отправился знакомым маршрутом в сторону памятника погибшим воинам, ему нравилось рассматривать серый гранит с выбитыми на нем именами.

Он уже почти свернул на центральную аллею, посыпанную толченым красным кирпичом, как вдруг удивленно замер. За низкой оградой одной из могил он увидел своего учителя рисования, который выбирал из земли сухие листья и мусор, складывая их в большой кулек из газеты.

Женька, оставшись незамеченным, побежал дальше.

Быстро забыв о неожиданной встрече, он неторопливо прогулялся по обновленной аллее Славы, изучая надписи и рассматривая фотографии героев. Посчитал звезды на нарисованном танке, представил себя за штурвалом истребителя и даже немного посидел в засаде за почти распустившимся кустом сирени, после чего отправился в обратный путь.

Учителя на прежнем месте уже не оказалось, и Женька, набравшись смелости, подошел ближе к той могиле. На памятнике — три фотографии. «Семенова Мария Егоровна. 1919—1942» — прочитал он и опустил взгляд ниже. Под двумя совершенно одинаковыми детскими улыбающимися лицами написано: «Евгений Михайлович Семенов. Виктор Михайлович Семенов». А дата одна: «1939—1942».

Близнецы.

А на деревянном шатком столике лежал раскрошившийся кусочек мела, и была видна слегка затертая надпись, мысленно восстановить которую потребовалось совсем немного времени. Миша минус Маша минус Женя минус Витя, знак равенства и ноль, густо обведенный по кругу.  

Женька, озадаченный и даже какой-то поникший, побрел к дедовой могиле, где его уже заждалась бабушка.

— Ба, а можно я один цветок возьму?

— Цветы не для баловства, — строго ответила она и спросила, — а тебе зачем?

Услышав Женькину историю, она вытащила из земли пару роз и вручила внуку.

— На, держи, один цветок — нельзя, не положено, число обязательно должно быть четным. А в другой раз я побольше роз накручу, отнесешь уж тогда…, — и она тяжело вздохнула.

На следующий день Женька по одному отловил самых главных озорников в классе и разъяснил ситуацию, пообещав разобраться с каждым, кто его не поймет. А кулаки у Женьки, закаленного в дворовых баталиях, крепкие. И авторитет имеется.

В оставшиеся до летних каникул дни Женька с интересом наблюдал за Михаилом Федоровичем: заметит или нет, что тишина в классе стала почти идеальная?

Но взгляд учителя по-прежнему выражал лишь скуку и равнодушие. Однако на последнем своем уроке он несказанно удивил ребят. Во-первых, пришел в строгом черном костюме, некоторая потертость которого вполне компенсировалась двумя медалями «За отвагу» и «За освобождение Праги». И, во-вторых, когда до звонка осталось буквально несколько минут, Михаил Федорович вдруг, с тоской поглядев в окно, сказал:

— В следующем году у вас опять будет новый учитель, а я ухожу. Буду теперь в музее художественном картины реставрировать, — он замолчал, но после небольшой паузы, чуть улыбнувшись, добавил, — желаю вам всем хорошего интересного отдыха и, вообще…  растите себе дальше...

А Женька завел себе причуду: где только можно, старательно выводил специально припасенными мелками буковки: Женя + Ира. Знак равенства он не ставил, стесняясь слова «любовь». Один раз, правда, написал: «Женя + Ира = дружба», но тут же стер, честно признавшись себе, что  и дружбы с девочкой пока нет.

Все только в перспективе.