Фьорды

 Зачастившее на небо светило, тепло, но не жара, полное отсутствие комаров и пыли, возвратившиеся из заграничных скитаний блудные птицы и первая робкая зелень – это апрель. 
Как никакой другой месяц в году, я люблю апрель. Он — как живительный глоток воздуха после долгого сидения в душной затхлой комнате. Рвешь на себя створки окна, высовываешься, и ноги подкашиваются от избытка кислорода. Странное выражение – «избыток кислорода». Разве может быть его избыток? Мне, например, его вечно не хватает. Как альпинисту на высоте. Но теперь – как раз то что надо. Кислорода в достатке и тепло. Ледниковый период — зима по-русски закончился. И хочется жить. А мне, так даже и петь. Что я и делаю, расхаживая меж саженцев в питомнике — задумчиво напеваю себе под нос какую-то мелодийку, привязавшуюся еще с утра. 

Питомник – это вещь. Абсолютно никуда не годятся магазины и углы на рынках, приспособленные под продажу рассады. Выбор бедный, цены – огого, да еще и всучат вам неизвестно что. Это вот сажаешь, трудишься в поте лица, ждешь годами, а потом вырастает неведома зверушка. С кого потом спрашивать? А? – То-то. Нет. Только питомник. 
Снуют-суетятся дачники, дергают стволы, тащат выбранные, заботливо оборачивают корни целлофановыми мешками. Подгоняют машины.
— Куда ее, в салон?
— Не влезет, на крышу давай, на багажник. Увязывай, да смотри не перетяни, полегче там. 
Знатоки. 

 А я все брожу по длинным рядам. Шелестят на ветру мелкие бирочки привязанные к стволам. Каждую надо внимательно рассмотреть, прочитать, определиться с выбором. Хорошо когда знакомые названия. А это что? Этого даже и не слышала. Ой тяжело…

Рядом топчется коренастый дядечка в сереньких брючках. Дядечка, как и я, пребывает в сомнениях. Щупает веточки, хмурясь вглядывается в почки, отходит и вновь возвращается. Все не то. То ствол кривой, то корни слабые. Трудно выбрать хороший саженец.
— А вы это не сажали? – задумчиво тереблю я красную бирочку с незнакомой надписью.
Метнувшись в сторону, дядечка извлекает откуда-то отложенный экземпляр и держа на вытянутой руке, торжественно вручает его мне, словно букет цветов.
— Я сажал вот это. Рекомендую, – и шаркает коричневым ботинком. Голубые глазки-пуговки на восторженном лице. Хорошо все-таки быть женщиной. Особенно в апреле.
— Спасибо. Вы так добры.
— Ну что вы, что вы, я найду себе еще…
— Не сомневаюсь.
— Удачи!
— Ну да, не помешает. И вам не хворать.

Лопата – лучший друг женщины в апреле. Под каждый саженец яма, половина работы – руками в земле. Прощай маникюр. У мужчин, аксессуары труда повесомее. Топор, лом и кувалда. Здравствуй утро. Солнце едва взошло, а мы уже в трудах. Я налегаю на лопату, Он, вот уже час с лишним, выкорчевывает старую замерзшую яблоню. 
— Черт! Ну что с ним делать?! — В изнеможении плюхается на край выкопанной ямы вокруг внушительных размеров корявого пня. Через пару минут опять раздается буханье топора об корни. Кряхтя и надсаживаясь поддевает ломом. Лом срывается. Все сначала. 
— Стой! – Я приваливаюсь мягким местом к верхушке и упираюсь расставленными ногами в край ямы. Потрескивая, выползают нижние корни – руби! 
Хряские удары. Рывками наклоняется пень, я вместе с ним. Бу-бух! — валюсь с обрубком на спину. 
— Уф… — Он тоже заваливается набок. Пот заливает глаза. Щурится на циферблат – два часа отнял. Чтоб ему… можно я уеду в Норвегию, а?
— Что еще выдумал? Лучше бы меня придержал, — потираю ушибленный бок.
— Там социализм. Социальность, знаешь… заботится будут обо мне. Государство. А тут я сдохну, — и достает из кармана смятую пачку сигарет.
— Перегной вези, государство… вон тачка. 
— Это к Вальке что ли? Километр топать! Не пойду. 
— Давай, давай. Я рыбу уже замариновала. – При слове рыба, Он открывает котовий глаз.
— Точно замариновала? 
— Давай. И жиденького ведерко прихвати. Сгодится.
— Перегной, жиденького… эхе-хе. Ладно.

И так – каждую весну.

Но в эту что-то особенное. Полностью обновляется вымерзший этой зимой сад. Новые яблони, груши, новые кустарники, клубника. Работы – на взвод солдат, но нас в данный момент только двое. Хорошо хоть так, — думаю себе, пыхтя над очередной ямой. Бывает и хуже. 

«Что у нас там по расписанию, Томас? – В десять утра – подвиг, господин Барон»
Отлично.

Приплывает тачка. 
— Сыпь. 
Перегной смешивается с землей из ямы, на дно горстка золы, блестящие шарики удобрений. 
— Юг-то где?
— С утра был там, — и тычет пальцем в сторону леса.
— Не умничай. Разворачивай. 
— Что?
— Почкой на юг разворачивай. Почка где? — Всматриваюсь, нахожу. – Вот она. Разворачивай. Прямо держи. Вбивай кол, да не так. Так почку загораживает. Вот сюда давай. Поближе к стволу. В корни не попади. Нормально теперь. Засыпаем.
Земля под ствол чуть холмиком, вокруг бордюрчик с дерном – это чтобы влагу задерживать. Все, поливай.
Одна готова. Бросаю взгляд на частокол оставшихся. Перекур. 

Вспоминаю, как сажал яблони Отец. Нежно гладил набухшие почки, наклонясь, шептал им что-то на ушко. Русая бородка на фоне темно-коричневых стволов, голубые как небо глаза, тихая улыбка. Я реально вижу его. Вот повернулся, словно почувствовал мой взгляд. Смотрит не отрываясь, весь окутанный призрачной дымкой.

— Как ты, Отец?
— Хорошо.
— Что-нибудь болит, теперь?
— Теперь нет. Холодно только…
— А у нас апрель. Тепло. Как мне согреть тебя? – отвернулся чуть, помолчал. – Памятью своей. Вспоминай меня почаще. 
— Вспоминаю.
— Вижу. 
— Скоро Пасха. Я приду навестить тебя.
— Приходи…

Обернувшись на мгновенье, вновь смотрю — пусто. Растворилась дымка. Погладила яблоню, провела рукой по стволу. – Будь спокоен, отец, а я стану делать как ты, – и нежно поглаживаю набухающую почку, — как ты…

Солнце к закату, дымится костерок. На шампурах замаринованная со вчерашнего рыба.
— Хлеб неси, тарелки.
— Рюмки тоже? 
— … ставь. Три.
— Это кому?
— Ставь. 
Аккуратно разливает. – В эту плесни немного, — и накрываю ее ломтиком черного хлеба.
Стихает ветер. Успокаиваются за оградой тридцатилетние клены, посаженные отцом. Скоро-скоро выйдут листочки, развернутся, укроют благодатной тенью потемневшую деревянную скамейку. И наступит лето. 

Запах подрумяненной корочки валит с ног. Хорошо что мы сидим. Просторная веранда, длинный стол, лавочки со спинками. На лавочках удобные подушки.
— Ну и что там Норвегия? 
— Социализм. Социальная страна. Государство, забота, фьорды и вообще…
— Дааа… фьорды…
Над оттаявшим от снега прудиком зависает первая стрекоза. Чуть в стороне – зеленые листочки проклевывающихся нарциссов, вот-вот покажется белый цветок. Оживает девичий виноград. Все как тысячи лет назад и только вновь посаженные яблони беспомощно смотрят тревожными глазами, — неужели нас бросят и уедут? Фьорды…
Втягиваю ноздрями апрельский воздух. Вслушиваюсь в негромкие вечерние звуки. Разглядываю свои покрасневшие от лопаты ладони. А вокруг сотворенный ими пейзаж.
— Знаешь… а мне кажется — вот оно. Государство. Наше с тобой. А? 
Оглянувшись и помолчав, медленно поднимает рюмку.
— Пожалуй… 
Лицо задумчивое, лоб нахмурен, словно вспоминает. Сейчас что-то выдаст, и точно:

 Глуша растерзанные мысли,
За стопкой стопку молча пью.
Хоть дрожжи чувств слегка прокисли, 
Я все еще…
Тебя люблю!

И победно  округляет  глаза.

Но каков подлец, а? Силен бродяга. — Сам придумал? — Улыбается довольно, а вилка уже в левой руке. Запах румяной корочки окончательно добивает меня. Шумно втягиваю слюну. 
— Ладно. Давай, а то в голодный обморок упадем.