Курсанты Калининградского ВВМУ в Калининградском заливе на виду у всего Балтийска — этого «солнечного Пиллау» занимаются греблей на шестивесельных ялах. «Репетицию» — так до 1917 года называли в морских учебных заведениях занятие по морской практике, ведет преподаватель, недавний лихой командир балтийского эсминца капитан 2 ранга по прозвищу Фарватер. Не человек, а статья Корабельного Устава.
Он умеет соединять время и пространство, подволок (потолок) с палубой (полом) и молча заносит выговоры в грудную клетку своим подчиненным. Этот недавний герой морских просторов с лицом, помеченным ранними морщинами, свидетелями не возраста, а корабельной службы по случаю и без оного любит всем повторять:
— Иду я по фарватеру, а тут мимо меня… — и описывал кто, с кем, куда и зачем мимо него шел.
Вид у Фарватера бравый, уверенный в себе. Голос охрипший, командирский. Лицо, цвета загоревшего лимона, обветренно морскими ветрами. Крепкая шея багрова от портвейна. Тело решительно повернуто в сторону курсантов. Свое занятие серьезный, как священник, раздающий причастие, преподаватель начинает с вопроса:
— Что главное в шлюпочной практике?
Курсанты-салаги молчат, как дважды рыба об лед.
— В морском деле главное не болтать и не пер… — безулыбчивый, как морская стихия, капитан второго ранга хочет сказать соленое словцо, но, глядя в еще нежные души курсантов, передумывает и говорит более мягко, — не пускать «пуки» в шлюпке! — собрав в куриную гузку брови, кавторанга добавляет. — Шлюпочная практика существует не для того чтобы согреться, а сделать из вас настоящих мужиков! Это вам не сигареты в подворотне «стрелять», а Родину защищать!
Курсачи только начинают вникать в перлы местного «флотолюбца», как звучит команда:
— Уключины вставить, ешь вашу тещу! — преподаватель, звеня помытыми зубами, торопит курсантов. — Пошевеливайтесь, бакланы! Лучше двадцать раз вспотеть, чем один раз покрыться инеем!
Команда офицера кусает гребцов за задницы. Уверенные слова начинают волнами разноситься по акватории бухты, застревая в пляжных грибках и раздевалках. Курсанты на «баночках», по сухопутному — на лавках яла начинают суетиться, как вша на сковороде. Они разбирают загорелые весла лежащие вдоль бортов. Ребята, ставя их перпендикулярно к палубе яла, стараются быстро выполнить команду, иначе можно попасть под «горячую руку» преподавателя.
Весло вам не ложка, здесь нужна сила и сноровка, так как вальки весел залиты свинцом, а рукояти отполированы наждаком. Горячее солнце золотит бронзовые спины курсачей и их уже появившиеся прыщи на плечах в виде бицепсов.
— Весла на воду, беременные каракатицы! – громко звучит очередная команда «моремана» от которой вздрагивает флюгарка на корме яла. — Не зевать, хлебалом не щелкать, черти полосатые! Навались!
В уключину весло ставится тем местом, где веретено охвачено кожей, запах которой потом сопровождает курсантов все время при гребле. Три пары весел одновременно берут гребок. Курсантские флибустьеры начинают пыжиться, как на дучке в гальюне, что бы сдвинуть с «мертвой точки» тяжелую лодочную посудину.
Дело это не простое. Вся нагрузка ложится на правого и левого гребца, сильных ребят небольшого роста, жилистых и упертых, как один татарин, стоящий в двух шеренгах. Загребные должны задать начальный ритм гребле, поэтому их подбирают тщательно. Зато, когда ял наберет ход, им можно будет немножко «сачкануть». Скорость «на ходу» поддерживают баковые гребцы.
Оба загребных, упершись ногами в пах яла, как и их товарищи в полосатых тельняшках и белых робах, сидят попарно на «баночке» лицом к преподавателю и командиру отделения, которые расположились на кормовой транцевой доске шлюпки. У каждого курсанта одна рука на вальке, другая – обхватила рукоять. В дугу сгибаются весла, как на старинных галерах. Не хватает только профоса со свинцовой нагайкой — этого палача древних времен, который бы стегал моряков по их загорелым спинам.
— Два-а-а… Раз! Два-а-а… Раз! Два-а-а… Раз! – в такт гребле командует курсантам Фарватер. — Я вас научу по морям ходить и родину — мать нашу любить!
Старый и тяжелый ял времен Очакова, барахтаясь в воде, потихонечку, как беременный кашалот толчками начинает потихонечку набирать «обороты». Загребные на корме, наваливаясь изо всех сил на весла, откидывают свои тела вперед, чтобы сильнее сделать гребок и задать ритм гребле.
Они знают, что при команде «Раз!» нужно сделать так, чтобы лопасть весла выскакивала из воды горизонтально. В этом деле главное замах весла делать как можно дальше за спину, не забывая держать перо весла вертикально к воде иначе «зачерпнешь» воздух. Глубокое погружение весла в воду тоже плохо, можно поймать «щуку».
Изнутри ял прошит шпангоутами, напоминающими ребра скелета, поэтому килевая часть похожа на рыбий спинной хребет. Шлюпка покрашена в излюбленную моряками серую бортовую краску. На дне размещены «рыбины» — деревянные настилы, в которые ногами упираются курсанты.
Старшина, сидящий на кормовой баночке от значимости выгибает грудь и надувает слюнями щеки. В голове у него прячется замороженная с голоду вошь на аркане. Глядя на него, понимаешь, что альбатроса видно по полету, а доброго моряка-молодца – по соплям! Он на корме уже укачался и готов «разговаривать с ихтиандром», то есть попросту блевать.
В носу яла с серьезной мордой лица в виде сковороды и с глазами непорочной девы Марии расположился впередсмотрящий по имени Валера. Остальные потеют на веслах. Работа скажу вам не для слабосильных мужиков. При гребле, как раз можно почувствовать, хорошо ли у тебя завязан пупок, есть ли у тебя мужской характер и или нет.
— Навались! – звучит очередной окрик преподавателя. – Сопли не жевать! - гребцы с возбужденным видом и потом на лицах, «рвут» пупки, выгребая против невидимого прибрежного течения. — Право на борт! Левый борт табань! Так держать, беременные мокрицы! По курсу не рыскать! Это вам не из кабака возвращаться!
Тишина, слышны сопения курсантов и ласковый плеск воды о лопасти весел. Чувствуются запахи водорослей и мата, сплетенного из пенькового троса. Начинается настоящая проверка на выносливость и характер курсантов. Курсант без характера, что хлеб без соли. На ум приходят крылатые слова: «Лучше моря может быть только море, на котором еще не бывал».
Ял начинает, как пиратская каравелла отмерять море кабельтов за кабельтовым. Часто моряков упрекают, что мы вместо километров используем меру длины — милю, равную 1852 метрам, а милю делим на десять кабельтовых. Почему? Да очень просто: меридианы от экватора до полюса разделены на 90 градусов, каждый градус на 60 минут. Величина одной минуты меридиана как раз и составляет милю. Для навигации все четко и просто, как в букваре.
— Шабаш! Суши весла! — звучит команда офицера для прекращения гребли и уборке весел в шлюпку. — Рангоут поставить!
Слово «рангоут» означает «круглое дерево», то есть мачты и реи. Курсанты вынимают трехметровые весла из уключин, убирают их вдоль борта и начинают ставить мачту и разворачивать парус яла.
— Не спать! Ядрена корень!!! — опять орет Фарватер в рупор на ухо одному загребных гребцов, немножко зазевавшемуся при выполнении команды по парусному снаряжению. — Это вам не в носу напильником ковырять, а выполнять морские эволюции!
Это верно. Соображать здесь надо, как никогда. Гребцы левого борта должны взять под левую руку рангоут. Правой рукой — охватить мачту, которая до этого мирно «спит» в чехле в середине яла. Устанавливать рангоут надо по часовой стрелке, да так чтобы мачта с первого раза вошла в степс, который необходимо прихватить к банке скобою нагеля. Адский труд, когда на ветру жесткая парусина не слушается рук, сдирает ладони до крови, а вовремя не натянутые шкаторины бьют по лицу, будто боцманские линьки времен покоренья Крыма.
— На фалах! Паруса поднять! Не спать! – командует Фарватер и тут же нетерпеливо добавляет с солью. — Выбрать фалы, ядрена каракатица! Осади галсы! – орет Фарватер другому баковому. — Шкоты держи, а не свою задницу! Не хлопай ушами по парусу! В веру, надежду, любовь и мать нашу морскую!
Белый и прохладный парус, подхваченный ветром, резко надувается и становится упругим, как грудь молодой женщины. Володя правильно суетится и вовремя убирает флаг с кормы. Все сползают задницами с баночек на днище яла на «рыбины». Лишь узкий планширь и их локоть отделяет лица ребят от синей, как лепестки васильков морской воды.
Неожиданно оглушительная тишина забивает уши. Все начинают ощущать нечто большое, хорошее и сильное, что трудно даже описать. Море не вне, а в душах парней! Это состояние, наполненное теплом и светом, заставляет шептать о любви к жизни даже военные билеты в робах у курсантов.
Ял, как чудесное видение, плывущее не по воде, а по воздуху лихо «забрав» ветер в парус, с наклоном плавно скользит по «седой равнине моря», как большой лебедь с белыми крыльями. Он еще недалеко от берега, но идет все дальше и дальше, навстречу горизонту, туда, где море и небо сливаются в синюю бесконечность.
— Эй, портянщики! На шкотах не зевать! – звучит очередное распоряжение волевого капитана 2 ранга. — На баке! Впередсмотрящий! Доложить обстановку по курсу!
Наступает время работы для Валерчика, так как из-за поднятого развернутого во всю ширь паруса с кормы яла преподавателю не видно, что происходит впереди.
— Есть доложить обстановку! — репетует парень. — Прямо по курсу веха! — докладывает он, выглядывая из-за планширя форштевня яла, как из окопа на передовой.
— Что? — переспрашивает офицер.
— Веха! — кричит Валера молодым дискантом.
— Не слышу командного голоса! Громче надо поворачивать голову! Хорош сопли жевать! Командовать надо так, чтобы мертвого поднять, а резонанс от команды бил бы не в бровь, а в глаз! — учит мореход салаг. — Какая веха? Доложить!
Парень начинает усердно думать, что как мы знаем, курсанту военно-морского училища к лицу не идет. Он старается усердно вспомнить теорию кораблевождения, перебирая в памяти перечень «сложных» морских навигационных объектов.
— Остовая! — вспомнив о восточной вешке, уже громче и уверенней докладывает офицеру курсант и поправляет сбившийся синий гюйс на белой робе.
— Дистанция?- снова строго звучит вопрос преподавателя.
Опять начинают напрягаться мозги курсанта, от которых начинает идти пар, как из-под котлов парохода. По виду харизмы Валерчика видно, что он дистанцию переводит в кабельтовы, те в миллиметры ртутного столба, а их — в квадратные метры на джоуль аршина. Как писал Пушкин — начинает алгеброй проверять гармонию жизни. Пауза затягивается.
На берегу красивой бухты кирпичного цвета полуголые девушки с радостью машут военным курсантам своими снятыми мини купальниками. Правильно говорят, на воду, огонь и работу, которую делает другой можно смотреть бесконечно. За бортом стоит чудесная погода, только слышно, как старшина хлопает своими ушами по корме яла.
— Ну же, чертеняга, долго я ждать буду, когда ты родишь? — ругается и торопит решительный Фарватер. — Долго ты еще будешь корчить умную рожу? Пора уже руку набить, иначе морская служба набьет тебе морду!
— Дистанция… Дистанция… — мельтешит впередсмотрящий и выдыхает. — Два метра!!!
Через секунду ял, не успев отвернуть, сносит под «корень» черный конус основанием вниз железного буя зюйдовой вехи!!! Это значит, южной вешки, после чего звучит вой смертельно раненной андромахи и начинается «воспитание» молодого баклана.
— Впередсмотрящий, ты очертенел совсем что ли? — преподаватель не на шутку взбешен. — Разуй глаза, зелень подкильная! Еще раз повториться — выкину из шлюпки без спасательного жилета на корм крабам! Смотри, я, где нормальный, а где и беспощадный!
Вольный ветер опять наполняет паруса. Ял начинает набирать скорость, разрезая собою воду и оставлять за собой волнистый след. Волны, как стежки сразу стараются заштопать рану, образовавшуюся на морской глади. Буруны стеной начинают яростно нападать на форштевень яла и рассыпаться широкой белой пенной бахромой в виде крема для бритья. Чайки и альбатросы грудью вперед, падают в воду, но, не коснувшись крылом поверхности, взмывают вверх с мелкой рыбешкой в растоптанном клюве.
Море не любить нельзя. Оно, дающее человеку свободу, бескрайне – плыви, куда задумаешь, тони, где захочешь, никто слова тебе не скажет. Всегда разное, каждую минуту не похожее на себя, помогает понять самих себя, как никакие сказанные слова.
Правильно писал Виктор Конецкий - последний романтик моря: «Мы когда-то вылезли на свет божий из соленой купели, ибо жизнь началась в море. И теперь мы не можем жить без нее. Только теперь мы отдельно едим соль и отдельно пьем пресную воду. Наша лимфа имеет такой же солевой состав, как и морская вода. Море живет в каждом из нас, хотя мы давным-давно отделились от него. И самый сухопутный человек носит в своей крови море, не зная об этом…»
Безбрежная, сверкающая ширь водной глади, с легким накатом представляется каким-то огромным, добрым и живым животным типа ньюфаундленда, которого иногда хочется даже погладить за ухом. На восходе оно одно, вечером в лучах заката совсем другое, теплое, согретое солнцем и душами моряков. Чаще бывает суровым, сопротивляющимся. Мы познаем себя в борьбе с ним. В общем, здесь такая романтика, что можно простить все — и «воспитание» преподавателя, пот при гребле и заморочки при подготовке к занятиям.
Интересно, человек, испивший до отвала флотского дерьма, вместо обычных слов в разговоре использует сложные, что тебе процессоры, вокабулы, выговаривая которые можно язык сломать. Чего только стоят одни названия одномачтового рейкового парусного вооружения шестивесельного яла, звучащие из уст преподавателя, как на настоящем парусном корабле – кригельс, фока-шкот, люверс, боут. Или, например – кливер, степс и тьма других названий, как на вольном фрегате у Волка Ларсена Джека Лондона.
В голове представляются времена пиратов Карибского моря. Всплывают в воображении не только рифы и атоллы, но и покрытые шрамами головорезы-разбойники, грабящие именем господа бога. Слышится бой склянок, стук топоров и тесел, песни шанти и экзотические названия снастей для подъема и спуска подвижного такелажа парусного корвета или чайного клипера. Самому себе кажется, как ты смело ставишь ногу на выбленки — веревочные ступеньки вант, снастей поддерживающих мачту и идущих от нее наклонно от бортов, отважно и бесстрашно подымаешься на головокружительную высоту и начинаешь ставить паруса.
Разобраться в парусах и снастях трудно, но при желании — всегда можно. От необычных всевозможных названий ощущаешь себя корсаром, либо флибустьером-пиратом какого-нибудь Тасманского моря или сподвижником Васко да Гаммы. В глазах предстает Летучий голландец с надломанной мачтой, к которой привязан пьяный скелет капитана, лохмотья одежды, развивающиеся на ветру. Уцелевшие кисти костлявых рук судорожно сжимают поржавевшую подзорную трубу, устремленную за горизонт.
Ветер полощет порванные паруса и ванты. Пергаментная улыбка желтого черепа загадочно улыбается окружающим, мол, как я вас всех обдурил! Попутный пассат и умеренное волнение в бухте ласково манят тебя в даль не просветную. Впереди яла видно только море. В голове как бы слышатся команды опытного командора:
— Положить марсель на стеньгу!
— Лечь на правый галс! Взять грот на гитовы!
Одним словом Ее Величество Романтика, которая за здорово живешь, всегда подымала людей в одном месте Земного шара и толкала их на другой конец планеты. Вспоминаются слова флотского поэта:
Ушли в легенды бригантины Грина,
И гонки чайных клиперов.
Романтики остались у штурвалов,
На мостиках ракетных крейсеров.
Паруса бывают разные: летучие – лисели или бром-брамсели, косые – фор-стень-стаксели или прямые – фор-бом-брамсели. В ушах как бы по-прежнему звучат чисто морские команды Крузенштерна, «человека и парохода».
— Поднять крюйс-бром-стень-стаксель!
— Закрепить гордень-грота-рею!
— Взять два рифа бизань-гика-шкота!
Трудно представить всю сложность управления, например фрегатом, паруса которого состоят из двухсот отдельных частей. Какой громадный опыт, какие ловкость, находчивость и точные знания нужно иметь, чтобы не сбиться и не спутаться. Счастье и радость! Здесь труса не празднуют.
На безбрежном просторе, будто осыпанном серебряной пылью, в тиши слышится только плеск волн о форштевень шлюпки и крик белокрылых чаек, этих спутниц морей и океанов, в которых по старинной морской легенде переселяются души моряков, погибших в море.
Ветер преследует ял, как совесть убийцу. Кажется, что ты стоишь на пертах парусного судна - тросовых подвесках под реями для работы с парусами и ждешь команды старого седого сурового капитана:
— Поставить грот! Убрать кливер!
Ветер рвет штанги из твоих рук, а шкаторина паруса больно стегает по обаятельному молодому лицу. Ощущение сравнимое, наверное, с сексом или первым в жизни прыжком с парашютом. В постели и в небе такой экстаз продолжается несколько мгновений, а тут столько сколько хочешь. Напор чувств, страсти и ветра оглушают.
Главное здесь то, что ты понимаешь – «Я сделал это! Я оседлал этот вольный ветер!!!» В ушах слышатся слова Александра Твардовского: «Нелегок путь, но ветер века – он в наши дует паруса!» На бронзовых лицах курсантов светится смелость и отвага, удовлетворение от настоящей морской работы.
Ял разворачивается к пирсу. Через некоторое время при подходе к причалу преподаватель, успокоившись, чтобы сгладить впечатление от «рандеву» с буем решает показать окружающим морскую выучку курсантов.
— Будем швартоваться под парусами под фордевинд! – под ветер в корму значит и уверенно командует курсантам. – Эй, хорьки! На баке! Быть внимательными! Сопли не жевать, в промежности не чесаться, на баб попусту не глазеть!
Снова впередсмотрящий в центре событий. Он должен с отпорным крюком в виде древка с железным наконечником с двумя загнутыми рогами и прямым стерням между ними, при подходе к пирсу руками с амортизировать удар шлюпки о причал. Ял несется в бурунах и белых клочьях пены, как пиратский корабль на абордаж.
Берег все ближе и ближе. Волна, как и полагается, лопается и рассыпается на мелкую зыбь. Видны уже удивленные глаза девчат на пирсе. Валерка, заглядевшись на их точеные фигуры, «просыпает» момент швартовки. Получается не фордевинд, а как писал в свое время Александр Некрасов в своих знаменитых «Приключениях капитана Врунгеля» — Вмордувинт.
Шлюпка, как древнегреческая скамповея на полном скаку с треском, как будто одновременно ломается тысяча корабельных шпангоутов, врезается в деревянную обшивку причала, которая не успевает пукнуть. Чайки, как горох сыпятся с пирса в небо.
Солнце, уколовшись о звездочки погон преподавателя, сигает на мгновение в море. Праздно глазеющих смывает с пирса, как цунами. Все происходит, как взмах ресниц. На деревянном настиле остаются только пляжные тапочки и мокрые места от плавок.
Старшина яла, сидящий на кормовой баночки врезается головой в бетонную промежность правого загребного, сидящего напротив его и мнет ее, как картон. На виду у всех девушек летят в разные стороны деревянные щепки лодки и сопли впередсмотрящего. Балтийское солнце, с досады прищурившись, леденеет и начинает в выси от досады качаться.
— Эй! Ты! Водоросль зеленая! Табань! – от неожиданности кричит преподаватель. — Одерживай!!! П-п-папуас беременый, ети тебя в душу! — диким голосом орет капдва на курсанта. — Руль на борт! До предела! – истошно командует преподаватель старшине, который, как укушенный шершнем, резко перекладывает руль влево и старается развернуть шлюпку лагом, то есть бортом к пирсу. — К-кранец за борт! Уг-гробить нас всех решил, х… хвост м-моржовый! — это Фарватер, скрипнув зубами, зло орет впередсмотрящему.
Кранец — это приспособление, вывешиваемое вдоль борта корабля или шлюпки, предназначено для смягчения ударов о причал. В качестве кранца используют деревянные брусья, парусиновые или пеньковые мешки, набитые пробкой или пеньковыми отходами. Сейчас на многих судах вместо кранцев вывешивают старые автомобильные шины.
Старшина яла не успевает повернуть руль до отказа и доложить «Руль на борту!», как наш впередсмотрящий от удара шлюпки о пирс, в позе летящего во Времени и Пространстве обалдуя, мокрый, как мышь вываливается мешком с дерьмом за борт, будто в купель Силоамскую.
Валерчик ударяется глазами о поверхность воды и растворяется хлорным плевком в воде. Ял и все кто в нем находится, весело со здоровым русским ором несется к соответствующей матери, после чего впередсмотрящий получает добросовестно им заслуженное прозвище, с которым и успешно выпускается впоследствии из училища — Валера-Кранец.
Интересный рассказ, Леонид. К морякам как-то особенно неравнодушна. Наверное, мне их форма нравится :) Удачи в конкурсе и с приближающимся праздником Вас!
Ваш рассказ, Леонид – не только кладезь морских терминов и сленга, но и романтический посыл молодому поколению. Нет, не перевелись на Руси романтики моря! Удачи!
Уважаемый Николай, спасибо, рад, что рассказ понравился и вызвал положительные эмоции. Может банально, но без романтики и любви к своему делу - жизни нет.
Спасибо Надежда за внимание. Что делать, если у моряков не как у людей, пол - палуба, потолок - подволок, и т.д. Все пошло с Петра 1 из Голландии. Рад, что заинтересовал, друзьям привет, может они наши общие...
Спасибо за интересное произведение! Мой отец был капитаном военного корабля и воевал на Балтике. Я тоже хотел быть военным моряком, но плохое здоровье не позволило осуществить мечту . Из-за меня родителям пришлось переехать из Калининграда, где по статистике 360 дней в году - дождливые, в более южный Харьков. На фото: я в 1955 году - в Калининграде даже маленькие мальчишки - моряки:
Уважаемый Виктор! Благодарю за хорошие слова и рад что вызвал добрые ассоциации, воспоминания. Думаю, что такие общие взгляды и соединяют в мире людей.
Братишка! Что-то я в феврале пропустил твой рассказ!! Каюсь! Блинн..Как будто вновь вернулся в свою юность!! Я конечно всех этих "словей" и не знаю,хоть и отходил с честью почти 6 лет в загранку..Но..коку эти "словеса" особо ни к чему..)) Спасибо за настроение!!!!
Помочь сайту
Поздравления
С наступающим праздником! 
доброго!
МИР ДОМУ! МИР ПЛАНЕТЕ! УСПЕХОВ! 
