Иван Кузьмич стоял на балконе и смотрел на огромные снежные хлопья, что, зависая, планировали в вечернем безветрии. Состояние мира было исключительно замечательным – взвешенным и тишайшим. Можно сказать, что и редкостным… Январским. Кузьмич, доведя себя до состояния дышащей окаменелости, настраивал рецепторы своей чувственности. Для полной тонкой настройки, ему необходимо было унять в себе туда-сюда прыгающего кузнечика и призвать состояние неторопливости гигантской галапагосской черепахи.
Когда же кузнечик стал покрываться шахматным панцирем, Иван Кузьмич с наслаждением вдохнул снежный воздух и медленно приоткрыл закрома своего восприятия. Открыл в закромах пустой ящик и позволил запахам, звукам и цветам исключительного вечера медленно стечь в подготовленную для них ёмкость. Затем он аккуратно закрыл крышечку и задвинул ящик в ячейку хранилища, не спеша притворил его двери и, улыбнувшись, стал избавляться от морщинистой черепашьей кожи, вновь обретая пружинистую упругость ног и стремительность лёгкой подвижности. После чего Кузьмич похлопал себя по груди, радуясь своему новому приобретению
Начал Иван Кузьмич собирать свою коллекцию после того, как пришла к нему во время одного задумчивого чаепития незамысловатая мысль, озвученная им же самим, при помешивании ленивых чаинок:
«Интересно… Ну, вот предположим – живу я живу,.. а потом – хлоп и помер… ну, ничего удивительного - помер и помер. Ну, понаедут друзья-родственники, погалдят, обуют, оденут…. ну, может, поп с кадилом побасит… В ящик положат, закопают – и шасть в разные стороны, как тараканы по своим тараканьим делам. А мне что делать? По делам уже не убежать… да, что по делам?! Чайку не попить… с козинаком. Лежи себе дурак- дураком, да сосновые сучки на досках считай. Читать – темно, писать – темно… да эти олухи от своих причитаний, небось и какую-никакую книжонку положить забудут… С другой стороны, чего её класть, если читать нечем?»
И выходило так, что лишался Кузьмич при помирании, всех своих любимых занятий. Но это было ещё полбеды.
«А вдруг как заскучаю, - подумал Кузьмич, - а вдруг захандрю, да характером поменяюсь? А как призовёт к себе Господь, а я пред ним предстану этаким нюней?»
От такой перспективы, Иван Кузьмич насупился и замотал головой, потому как пред Всевышним надлежало стоять огурцом. Рассудив таким образом, Кузьмич и решил проявить смекалку. Смекалка же проявила себя в следующей гипотезе: «А что если взять, да и накопить в памяти живые картины мироздания? Упаковать их как следует, до поры до времени…, да и протащить их через таможню? Служивый ангел спросит у шлагбаума, - Запрещённое что везёте? – а ты ему, - Никоим образом, Ваше Лучезарие. Только нематериальное…
Проверить-то он, конечно, проверит, да вряд ли станет препятствовать, потому как никаких нарушений нет. А там уж лежи себе упокоенный, да перелистывай любимые сердцу образы. И никаких тебе депрессий. Жди часа своего судного, в порядке живой очереди. Не тоскуй…»
Вот после того памятного вечера, Иван Кузьмич и стал копить своё богатство, поначалу принуждая себя к должному вниманию, пока это не вошло у него в привычку. Начал же он свои накопления со своих близких. Вглядывался украдкой в их лица и жесты, чтобы твёрдо запомнить каждую мелочь и всякую морщинку-чёрточку, а запомнив, впитывал и определял в отдельный ящичек, и уже на нём делал памятную пометку. Со временем коллекция его разрасталась, охватывая всё более дальние горизонты: вот тебе и заря над морем, вот и туман в перелеске, а вот и падающая звезда в небесах… да мало ли чего ещё. А сегодня вот ещё и редкостный снегопад в замерших стихиях…
Досыта наглядевшись на снежную благодать, Иван Кузьмич удовлетворённый собой и миром вернулся с балкона в комнату, и продолжил прерванные сборы. Вознамерился Кузьмич прикопить и вершины Большого Кавказа, потому как знать-то их в лицо он знал, но как-то расплывчато, туманно. Вот и бросал вещички в рюкзак, чтобы уж завтра, забравшись под Эльбрусские шапки, тщательно и вдумчиво созерцать и складывать. Потому как без этого помереть ему было никак невозможно… глупо и недальновидно. Да и Бог не простит…
[Скрыть]Регистрационный номер 0464898 выдан для произведения:
Иван Кузьмич стоял на балконе и смотрел на огромные снежные хлопья, что, зависая, планировали в вечернем безветрии. Состояние мира было исключительно замечательным – взвешенным и тишайшим. Можно сказать, что и редкостным… Январским. Кузьмич, доведя себя до состояния дышащей окаменелости, настраивал рецепторы своей чувственности. Для полной тонкой настройки, ему необходимо было унять в себе туда-сюда прыгающего кузнечика и призвать состояние неторопливости гигантской галапагосской черепахи.
Когда же кузнечик стал покрываться шахматным панцирем, Иван Кузьмич с наслаждением вдохнул снежный воздух и медленно приоткрыл закрома своего восприятия. Открыл в закромах пустой ящик и позволил запахам, звукам и цветам исключительного вечера медленно стечь в подготовленную для них ёмкость. Затем он аккуратно закрыл крышечку и задвинул ящик в ячейку хранилища, не спеша притворил его двери и, улыбнувшись, стал избавляться от морщинистой черепашьей кожи, вновь обретая пружинистую упругость ног и стремительность лёгкой подвижности. После чего Кузьмич похлопал себя по груди, радуясь своему новому приобретению
Начал Иван Кузьмич собирать свою коллекцию после того, как пришла к нему во время одного задумчивого чаепития незамысловатая мысль, озвученная им же самим, при помешивании ленивых чаинок:
«Интересно… Ну, вот предположим – живу я живу,.. а потом – хлоп и помер… ну, ничего удивительного - помер и помер. Ну, понаедут друзья-родственники, погалдят, обуют, оденут…. ну, может, поп с кадилом побасит… В ящик положат, закопают – и шасть в разные стороны, как тараканы по своим тараканьим делам. А мне что делать? По делам уже не убежать… да, что по делам?! Чайку не попить… с козинаком. Лежи себе дурак- дураком, да сосновые сучки на досках считай. Читать – темно, писать – темно… да эти олухи от своих причитаний, небось и какую-никакую книжонку положить забудут… С другой стороны, чего её класть, если читать нечем?»
И выходило так, что лишался Кузьмич при помирании, всех своих любимых занятий. Но это было ещё полбеды.
«А вдруг как заскучаю, - подумал Кузьмич, - а вдруг захандрю, да характером поменяюсь? А как призовёт к себе Господь, а я пред ним предстану этаким нюней?»
От такой перспективы, Иван Кузьмич насупился и замотал головой, потому как пред Всевышним надлежало стоять огурцом. Рассудив таким образом, Кузьмич и решил проявить смекалку. Смекалка же проявила себя в следующей гипотезе: «А что если взять, да и накопить в памяти живые картины мироздания? Упаковать их как следует, до поры до времени…, да и протащить их через таможню? Служивый ангел спросит у шлагбаума, - Запрещённое что везёте? – а ты ему, - Никоим образом, Ваше Лучезарие. Только нематериальное…
Проверить-то он, конечно, проверит, да вряд ли станет препятствовать, потому как никаких нарушений нет. А там уж лежи себе упокоенный, да перелистывай любимые сердцу образы. И никаких тебе депрессий. Жди часа своего судного, в порядке живой очереди. Не тоскуй…»
Вот после того памятного вечера, Иван Кузьмич и стал копить своё богатство, поначалу принуждая себя к должному вниманию, пока это не вошло у него в привычку. Начал же он свои накопления со своих близких. Вглядывался украдкой в их лица и жесты, чтобы твёрдо запомнить каждую мелочь и всякую морщинку-чёрточку, а запомнив, впитывал и определял в отдельный ящичек, и уже на нём делал памятную пометку. Со временем коллекция его разрасталась, охватывая всё более дальние горизонты: вот тебе и заря над морем, вот и туман в перелеске, а вот и падающая звезда в небесах… да мало ли чего ещё. А сегодня вот ещё и редкостный снегопад в замерших стихиях…
Досыта наглядевшись на снежную благодать, Иван Кузьмич удовлетворённый собой и миром вернулся с балкона в комнату, и продолжил прерванные сборы. Вознамерился Кузьмич прикопить и вершины Большого Кавказа, потому как знать-то их в лицо он знал, но как-то расплывчато, туманно. Вот и бросал вещички в рюкзак, чтобы уж завтра, забравшись под Эльбрусские шапки, тщательно и вдумчиво созерцать и складывать. Потому как без этого помереть ему было никак невозможно… глупо и недальновидно. Да и Бог не простит…