Форма тридцать

25 января 2015 - Влад Устимов

Жужжание то нарастало, то вдруг замирало. Нине мерещились мопеды, о которых она мечтала в детстве. Но теперь они были какие-то особенные: крылатые и летучие. Словно огромные сверкающие коромыслики, они носились над головой, дразня своей недосягаемостью. Осознавая, что витает где-то в мире видений, она очень хотела задержать счастливые мгновения необъяснимого молодого задора, не теряя надежды оседлать этих гигантских сказочных стрекоз.
Яркий солнечный луч коснулся полуприкрытых век. Нина открыла глаза, её пухлые губы расплылись в очаровательной улыбке. Какой смешной сон! Жужжание вновь прекратилось. По стеклу ползла большая черная муха. Она остановилась и стала деловито прихорашиваться.
Сознание прояснилось, но двигаться не хотелось. Сказывались и невероятное напряжение последних дней, и бессонные ночи, и минуты отчаяния.
Умывшись и причесавшись, муха жизнерадостно потерла друг о дружку вытянутые вперед лапки и взлетела под потолок, петляя в воздухе с надрывным жужжанием.
- Однако это безобразие пора прекращать. Переносчика заразы необходимо ликвидировать! – решив так, Нина встала, поправила на себе белый халат, обтягивающий ладную фигурку, и оглянулась в поисках мухобойки. Пока она энергично носилась по крошечному кабинету, преследуя летучую жертву, сознание окончательно вернулось к реальности.
Как много произошло всего за несколько дней, в голове не укладывается! Не зря, наверное, говорят, что время периодически сгущается! Подумать только, ведь совсем недавно была спокойная, размеренная жизнь. Ничто не предвещало беды…
Смертельно раненое насекомое, потеряв ориентацию, суматошно взлетело по хаотичной траектории и замертво упало на пол.
***
Больница имени Бехтерева – единственный инфекционный стационар на всю огромную область. Лечебные отделения расположены в древних одноэтажных деревянных корпусах барачного типа, без канализации.
Жаркое лето 1970 года. В последние дни июля стали появляться случаи тяжелых острых кишечных заболеваний с крайним обезвоживанием, вплоть до развития шока.
В Облздравотделе поднялась суматоха. Телефоны не утихают с утра до вечера. Сплошные звонки как из Москвы, так и от местного партийно - хозяйственного начальства. Министерские разносы то и дело чередуются советами и инструкциями. Требуют собрать экстренное совещание. Срочно создали комиссию. Чрезвычайную. Противоэпидемическую. ЧПК.    В городе холера. Болезнь очень заразная. Особо опасная инфекция. Нужно все силы бросить на ликвидацию вспышки. Если ситуация выйдет из-под контроля – будет бушевать эпидемия. Эта болезнь относится к конвенционным*. В подобных случаях Всемирная Организация Здравоохранения координирует противоэпидемические мероприятия в очаге. Международные соглашения предусматривают введение сил Организации Объединенных Наций в зону неконтролируемой инфекции.
Кто же в самый разгар холодной войны позволит «Голубым каскам» вторгнуться в засекреченную область советской территории, буквально нашпигованную военными объектами? Наверняка, парни в этих отрядах «гуманитарной помощи» через одного, если не каждый - американский шпион. Нашему руководству такое и в кошмарном сне вряд ли могло бы присниться!
Ни в коем случае нельзя этого допустить! Без максимальной реализации всех сил и ресурсов процесс не одолеть. Это и без начальственных наставлений ясно, как божий день!
Инфекционисты самоотверженно противостояли беде. Работали по несколько суток без смены. Надолго оторванные от дома, от детей, родных и близких, они бесстрашно сражались с болезнью. Режим карантина строго соблюдался: больница была оцеплена и охранялась комендантской службой. Караул был крепок и надежен, как советский танк.
Поначалу, приемное отделение напоминало прифронтовой госпиталь. Беспрерывно поступали все новые и новые пациенты. И каждый с подозрением на «Форму 30». Так шифровали холеру для конспирации. Врачи скорой помощи, терапевты, смежники не долго думая, любую малейшую диспепсию отправляли в «Бехтеревку», как случай, подозрительный на опасную болезнь. За воротами больницы образовался многокилометровый хвост из санитарного транспорта. Принимающая сторона безропотно работала на износ. В течение двух суток пятисоткоечный холерный госпиталь был переполнен. Шел десятый день работы в чрезвычайных условиях.
***
Самый сложный участок битвы с заразой находился в седьмом корпусе больницы. Там было развернуто «Алгидное» отделение, специализированное для оказания помощи тяжелейшим больным.
Заведовала этим корпусом замечательный доктор, Нина Александровна Вевюр.
Авторитетный специалист, беззаветно преданный своему делу, она быстро и четко организовала безукоризненно отлаженную работу коллектива, заботливо вникая в каждую мелочь, не упуская ни одной детали. Всегда действовала по принципу: «Нельзя брать больше, чем даешь». Только она все трудности брала на себя и никогда ни за кого не пряталась. Иначе и быть не могло. Это было бы противно её убеждениям и понятиям о долге и чести. Врачи, медицинские сестры и санитарки смотрели на неё влюбленными глазами, беспрекословно выполняли все её требования и просьбы и, вообще, души в ней не чаяли. Подчиненные относились к ней, как к родной маме. Атмосфера царила добрая, почти семейная. В отделении чувствовались домашняя обстановка и уют. Сотрудники по-родственному заботились друг о друге. И при этом уровень ответственности и дисциплины был на высоте.
***
- Нина Александровна, больного привезли! - в кабинет вбежала запыхавшаяся Зоя, дежурная медсестра и добавила полутоном тише: – Совсем никакой: синий, холодный, в прострации!
Нина уверенно, привычными движениями, надела резиновые сапоги, на ходу опоясалась клеенчатым фартуком. Женщины дружно выбежали в коридор, молча направляясь в палату интенсивной терапии. Слышен был лишь грохот тяжелых подошв по деревянному полу. Где–то у входа раздался звонкий отчаянный возглас: «Чтоб тебя на том свету черти съели на мосту!». На их сосредоточенных лицах озабоченность на мгновение сменилась удивлением. В уголках глаз блеснули веселые чертики.
На постели, в белесоватой жиже, лежал обнаженный мужчина. Худоба его ужасала. Кости выпирали под тонкими складками почерневшей от загара и грязи кожи. Пальцы морщинились, как у прачки. Весь в татуировках, он был разрисован непристойностями, словно подъезд в хрущевке.
Физиономия сухая и обветренная, как необработанный янтарь. Вялые движения острых скул едва выдавали жизнь. Глаза ввалившиеся, тусклые, в темно-зеленом ореоле. Взгляд плавающий. Усы редкие, с проплешинами; наполовину седые, прокуренные. Выражение безучастного лица - будто муху проглотил. Севший голос изменен до нечленораздельного хрипа. Мышцы причудливо натянуты в судорожном напряжении. Своим жалким видом пациент напоминал ослепленную солнцем летучую мышь.
- Дошел до ручки – причитала в сторонке уборщица баба Маня.
С обшитого клеенкой матраса стекала струйка жидкости, образуя на полу изрядную лужу.
- Где Федя? Хватит ему баклуши бить. Живо ко мне санитара! – Нина строго взглянула на Зою – И старшую зови, растворы чтобы мигом согрели банок десять, не меньше! Иглы, системы несите! Нечего рассусоливать! Шевелитесь! Мы теряем время. Бегом! Одна нога здесь, другая – там!
Друг за другом неслись отрывистые команды. И все вокруг зашевелились. Персонал заработал четко и слажено. Каждое действие приобрело осмысленный, деловой характер.
Появился Федька. Его мокрая кучерявая шевелюра сверкала тутовой ягодой. Края полотенца свисали с обеих сторон его головы, как уши у спаниеля. Он имел растерянный и смешной вид.
Сконфуженно улыбаясь, он сказал: «Шестьдесят два килограмма в нем, Нина Александровна. Вы уж, извините, что замешкался мал-мал, такая оказия случилась, - и смех и грех!».
- Семь литров раствора «Филлипс номер один», внутривенно струйно! За час. В четыре конечности! – крикнула она вбежавшей процедурной, и тут-же ей вслед: - Набор для венесекции готовьте и вызывайте хирурга!
Она взяла ледяную руку больного за запястье. Кожа была пахучая и липкая. Сосредоточенно сосчитав едва уловимый пульс и взяв тонометр, строго повернулась к санитару: «Это что за наряд?». Эфиоп в валенках её бы так не удивил. «Что там у вас стряслось?».
- Тут такое дело, Нина Александровна! – начал юноша извиняющимся тоном. - Взвесили мы его, значит, с Мишей в тамбуре на носилках, сюда притащили, в холерную койку выгрузили, собрались обратно, носилки, стало быть, вешать. Гляжу, больной что-то усами шевелит. Я к нему наклоняюсь: «Ты чего?» – спрашиваю. «Может, пить хочешь?» А он рот открывает и на меня целый фонтан рвоты обрушивается. Гейзер, можно сказать. Только холодный. Короче, у меня с ушей «рисовый отвар» так и закапал. Ну, тут я, недолго думая, беру с тумбочки кастрюльку с хлоркой и выливаю себе на голову. Вот, и задержался маленько!
Этот необычный доклад и чудной вид парня, развеселил заведующую. Пряча живой взгляд кареглазой вакханки, и едва сдерживая смех, Нина воскликнула:
- Здрасте вам! Сколько раз повторять, что рвота при холере не предсказуема и внезапна, как, впрочем, и понос. Руки то, хоть вымыл после этого, горе луковое?
- Обижаете! Так часто мою, аж пальчики сморщились.
Измерив ускользающее давление, наш доктор продолжила:
- Федор, ты с дежурства снимаешься, быстро иди в санпропускник на полную обработку! Отдыхай. В другой раз будешь внимательнее. Не забудь принять бактериофаг для профилактики; возьмешь его у старшей на полный курс. И в столовой попроси солянку с пепсином; перед обедом выпей. Обследуешься на вибрионосительство. Доложишь начмеду о том, что случилось. От неё уж не отвертишься! И Сашу вместо себя пришли. А Михаил пусть быстро салон дезраствором вымоет и карету отпустит. И чтобы не вздумал драить кузов и колеса, как прошлый раз. Заставь дурака богу молиться! Кругом, марш!
А про себя подумала: «Он вовсе не глупый, просто очень добрый».
Вокруг пациента забегал персонал, завертелась кутерьма. Мелодично позвякивая в широких кастрюлях с горячей водой, грелись батареи стеклянных флаконов с растворами электролитов. Под кожу бедра вводились препараты. Койку окружили стойки с системами.
В палату вошел хирург Арон Иосифович Непроходимов. Седовласый и растрепанный, вид он имел какой-то пропыленный и был похож на архивного домового. Его лохматые брови торчали белесыми клочками, напоминая старую щетку, которую давно пора выбросить. Громадный халат висел на нем самым невообразимым образом.
- Ну и видок у голубчика! – его сиплый голос был не на много лучше, чем у пациента.
- А что же вы хотите, Арон Иосифович, - бойко ответила наш доктор, - Это ведь, как-никак, холерный алгид!*
- Да, горе, оно ведь одного рака красит.
Глядя на него, я почему-то всегда вспоминал хламидомонаду, хотя и весьма смутно представлял, что это такое.
Он неторопливо засучивал правый рукав, обнажая огромную, жилистую, как узловатая дубина, жесткую руку.
Заведующая строго посмотрела на меня.
- Михаил, ты «Скорую» отправил?
- Отправил, Нина Александровна. Только салон лизолом протер. Марья Ивановна сказала, что хлорамин экономить нужно.
- Ну, ладно, иди на пост, помоги Кате, а то и без тебя тут тесно!
- Хорошо, Нина Александровна! – Я направился к двери.
А она уже повернулась к консультанту:
- Будь любезен, дорогой, поставь четыре канюли, вен совсем нет.
Неповоротливый и грузный, с фигурой, напоминающей гардероб, хирург двигался вокруг оперируемого, по всей видимости, изображая танец сиамского слона.
В коридоре шептались санитарка с сестрой:
- Это кто?
– О, это великий человек! Хирург, специализирующийся по кишечной непроходимости.
– Наверное, еврей?
– О, безусловно!
Откуда-то со стороны приемного покоя по радио звучал простуженный голос Эдит Пиаф, певшей «Жизнь в розовом цвете».
***
Помогая постовой сестре Екатерине Петровне, я стал раздавать лекарства выздоравливающим. Один больной потянул меня за халат. Запавшие глаза были выразительны. Он выглядел как чиж, которого изрядно помяла кошка.
- У меня холера?
- Ну да.
- Как я мог заразиться?
– Алиментарно, Ватсон! Через рот. Воду сырую пил?
- Неужто правда? Век живи – век учись!
Из-за двери слышен мягкий и мелодичный голос заведующей: «Больных, даже самых безнадежных, надо лечить. Тащить из болезни, из смерти надо тащить изо всех сил! Какие бы они ни были. Не важно. Во что бы то ни стало! Спасение – вот что самое главное! – это она интерна, Володю Клишина наставляет - Ведь перенесший боль - это человек особенный! Страдания очищают и делают лучше, богаче чувствами, щедрее, душевнее».
Уже через несколько минут, можно было слышать разборку в санитарной комнате. Нина Александровна строго допрашивала сестру-хозяйку, женщину тощую, как дохлая кошка.
- Матрасы все еще в дезкамере? И долго они там будут вас дожидаться?
- Когда маточный раствор хлорной извести меняли?
- Новую партию белья пора завозить!
- И стоек скоро не хватит.
Выходя, пробормотала себе под нос: «Она все сама прекрасно знает, недаром, ведь старого закала кочерга. Но лишний контроль не помешает».
Улучив свободную минутку, зашла к нам поболтать доктор Шатилова Надежда Николаевна, заведующая приемным отделением. Она сидела за столом постовой медсестры, то и дело широко распахивая свои большие серые глаза, с умиротворенным видом кошки, созерцающей звездное небо. Её пышный бюст почти вдвое превышал размеры филейной части.
- Девчата, что сегодня у нас было – обхохочетесь! Поступает пожилой больной, пастух. «Живот болит?» - спрашиваю, «Газы отходят?» А он глухой, как пень и тупой, как пятка. Повторяю: «Газы есть?» Он и отвечает: «Какой газ, дохтур, - кизяком* топим!».
Посмеялись. В коридор вышел хирург, шумно отдуваясь и снимая на ходу перчатки, спросил:
- Что дамочки, прохлаждаетесь? Может, за вами поухаживать?
- Арон Иосифович, а Вы, разве, не однолюб?
- Да, но амбулаторный.
Снова в холерном бараке раздались взрывы смеха.
- Миша, отведи бабушку из второй палаты на рентген.
- Иду, Нина Александровна!
Бабуля, хоть и ходячая, но в чем только душа держится! Веду под руки божий одуванчик. Вся обглодана тяжелой болезнью. Лицо морщинится под серо-желтой кожей, неподвижное, как маска. Доставил в рентгенкабинет. Светлана, лаборант велела подождать. Я вышел во двор.
Территория больницы разделена на зону строгого режима и зону ограничения. В первой, «грязной», находятся бактериологическая лаборатория и источники инфекции, то есть, больные. Во второй, чистой зоне - администрация, кухня, столовая, общежитие, клуб и спортивная площадка. Между ними санитарный пропускник с душевыми кабинами. Все правила работы учреждения в режиме карантина неукоснительно соблюдаются.
Я услышал какой-то шум и повернулся на звуки голосов. По чистой дорожке, обрамленной аккуратно побеленными бордюрами, в сени могучих тополей, слегка шелестящих блестящей зеленью листвой, шло несколько человек в белых халатах. Среди них главный врач Владимир Александрович Гембицкий. У него такой гладкий и блестящий, как биллиардный шар, череп, настолько идеально круглый, что можно было заподозрить в нем пришельца иных миров.
Высокая рыжая женщина что-то возбужденно говорила ему, беспрестанно отчаянно жестикулируя. Слегка поморщившись, он стряхнул очки на кончик носа и, хитро взглянув на неё поверх оправы, спокойно и неторопливо отвечал. Дама, махнув рукой, повернулась и пошла прочь.
- Легкой прогулки вам никто не обещал! – донеслось вслед его напутствие.
Люди разошлись по своим корпусам. На аллее остались
двое мужчин. Рядом с главным легкой упругой походкой шагал наш профессор. Движения свободные, непринужденные, лицо открытое, одухотворенное.
- Как насчет пирогенных реакций*? – обратился он к Гембицкому - Продолжаются?
Тот лишь удрученно кивнул головой, сверкающей солнечными бликами.
- Необходимо вплотную заняться нашей аптекой! – воодушевленно продолжал Борис Павлович - Причем, срочно. Еще разок провести анализ проб на предмет состава растворов. Есть, все-таки, там какие-то примеси,      – и добавил более спокойным тоном, - Либо посуда имеет посторонние включения, либо из резиновых систем компоненты влияют на терморегуляцию. Тут нам надо детально разобраться! – он задумчиво потер свой выдающийся нос.
Они сели на теплую деревянную скамью, живописно обрамленную кустами акации и скрытую от палящего солнца манящей тенью раскидистой шелковицы.
- Поначалу растерялись мы малость, Борис Павлович. Врачи были застигнуты врасплох. Два пациента умерло. Но сколько спасли! Буквально из лап смерти вырвали. Сегодня, по моему, уже двадцатого больного из алгида выводим. Ниночка у нас молодцом держится. Огонь! Все у нее ладится. И характер тот еще!
- Слов нет, Владимир Александрович, человек она с железным стержнем, незыблемым кредо. Побольше бы нам таких людей! Да и времена нынче совсем другие, не то, что прежде. Наука на месте не стоит, здорово помогла практической медицине! А ведь раньше совсем худо было. В одном только 1892 году, в нашем городе жертвами эпидемии стало три тысячи человек.
Петр Ильич Чайковский умер от холеры в Петербурге в следующем, 1893 году.
Где-то вдалеке самозабвенно заворковала горлица. Однообразные звуки её нехитрой песни напоминали сонную молитву фанатичного мусульманина.
- Да, - вздохнул главный, вытирая голубым платком желтую лысину, - А если посмотреть еще дальше в прошлое. В древней Руси от холеры деревни опахивали, запрягая в соху по шесть голых девок. Это, наверное, был символ непорочности, чистоты и здоровья. Боялись мора, как огня. Так пытались спасаться.
- Было чего бояться! За всю летописную историю только в Европе от холеры умерло больше двух миллионов.
- Прошлое человеков покрыто мраком неизвестности. И, поверь моему слову, Борис, ничего хорошего там сроду не бывало!
- А в Индии в девятнадцатом веке эта болезнь унесла сорок миллионов жизней!
- Да! Человек, живший лет эдак триста тому назад, очутись он вдруг в современном городе, небось шокирован будет. Поди, разрыв сердца схлопочет, или с ума сойдет.
– Нет, не согласен я с тобой, Владимир Александрович. А вот ты почитай, к примеру, «Женские войны» Александра Дюма. В семнадцатом веке французы при дворе такие хитроумные интриги плели, что нам и не снилось; шарики за ролики зайдут, мозги набекрень свихнутся. А они там как рыбы в воде ориентировались. А султанские придворные шашни, тайны гаремов? А античные люди. Умные, не глупее нас!
- А в этот раз, говорят, заразу к нам, в Союз, узбекские летчики из Индии притащили, еще в шестьдесят первом. Новый штамм, Эль-Тор.
- Ничего удивительного. Издержки цивилизации. Вот, только бдительность не следовало бы терять.
- Получил сегодня телефонограмму. Отряд московских специалистов к нам командируется. В его составе ведущие инфекционисты и эпидемиологи, профессора, доктора и кандидаты наук.
- Где они раньше-то были? Очухались, к шапошному разбору. Теперь начнут «нужным людям» диссертации клепать. Все старо, как мир.
Подошел водитель, спросил: «Борис Павлович, в Облздрав когда поедем? Перекусить успею?». Он имел ангельский вид и в то же время отличался дьявольской наглостью.
- Успеешь, Алексей, не переживай. Через час отправимся, - и, повернувшись к Гембицкому, добавил: - Опять на ЧПК вызывают, будь они не ладны. Чуть ли не через день! Совсем прозаседались. Будто у нас других дел нет! Может, мы с тобой туда по очереди наведываться станем? Меньше разговоров, больше дела!
Мимо пробежала девушка из аптеки, крикнула на ходу: «Миша, тебя в рентген кличут!». Я вспомнил о бабушке и пошел обратно.
Из двери выглянула лаборант.
- Забирай свою красавицу! – Светлана махнула мне рукой.
Доставив бабулю на свое место, я вымыл руки и вышел в коридор.
- Когда противошоковый набор проверяли? Где неприкосновенный запас кристаллоидов? - Вевюр вихрем набросилась со шквалом вопросов на едва появившуюся в дверях старшую медсестру отделения, Полякову Марию Николаевну.
- Нина Александровна, Вы такой замечательный человек, - все замечаете! Ничего от Вас не скроешь!
В характере Марии Николаевны причудливо сочетались лисья хитрость и ослиное упрямство.
***
Одна за другой подъезжали к приемнику «кареты», поступали новые и новые пациенты. Будничная работа в холерном госпитале вошла в свою колею. Нескончаемый трудовой день волочился, как хвост черепахи, засыпающей на ходу.
Когда стемнело, Нина вошла в кабинет, прилегла на диван и включила ночник под зеленым абажуром. Взяла с тумбочки томик. Апулей. «Метаморфозы». Поправила в изголовье подушку и, открыв страницу наугад, погрузилась в чтение. «Колесница солнца уже обогнула последний столб на ипподроме дня и в тишине вечера меня охватил сон».
Веки отяжелели, густые черные ресницы все чаще смыкались. Ноги гудели. Тело охватывал долгожданный сладостный покой.
Скрипнула открываемая дверь. Высунулась улыбающаяся дежурная в белой шапочке. Раздался её щебечущий шепот.
- Нина Александровна! А наш - то, разукрашеный, матом заругался!
- Это, Зоя, хороший признак: голос прорезался - значит на поправку пошел!

***

Примечания:
Конве́нция* (лат. conventio – договор, соглашение) -разновидность международного договора.
Алги́д* (лат. algidus - холодный) - Алгидная форма холеры характеризуется быстрым нарастанием обезвоживания вследствие неукротимой рвоты и поноса, резкой адинамией и исхуданием больного, ослаблением голоса, сухостью слизистых оболочек, сосудисто-сердечной слабостью, судорогами и снижением температуры тела. Суточная потеря жидкости у таких больных может достигать 10—30 литров.
Кизя́к* - высушенный в виде лепёшек или кирпичей навоз с примесью резаной соломы, применяемый на Ближнем Востоке, Кавказе и в Средней Азии как топливо и строительный материал.
Пироге́нная реакция* - реакция организма на внутривенное вливание лекарственных средств, сопровождающаяся лихорадкой и ознобом.

фото из архива автора

Регистрационный номер №0267181

от 25 января 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0267181 выдан для произведения: Форма тридцать

Жужжание то нарастало, то вдруг замирало. Нине мерещились мопеды, о которых она мечтала в детстве. Но теперь они были какие-то особенные: крылатые и летучие. Словно огромные сверкающие коромыслики, они носились над головой, дразня своей недосягаемостью. Осознавая, что витает где-то в мире видений, она очень хотела задержать счастливые мгновения необъяснимого молодого задора, не теряя надежды оседлать этих гигантских сказочных стрекоз.
Яркий солнечный луч коснулся полуприкрытых век. Нина открыла глаза, её пухлые губы расплылись в очаровательной улыбке. Какой смешной сон! Жужжание вновь прекратилось. По стеклу ползла большая черная муха. Она остановилась и стала деловито прихорашиваться.
Сознание прояснилось, но двигаться не хотелось. Сказывались и невероятное напряжение последних дней, и бессонные ночи, и минуты отчаяния.
Умывшись и причесавшись, муха жизнерадостно потерла друг о дружку вытянутые вперед лапки и взлетела под потолок, петляя в воздухе с надрывным жужжанием.
- Однако это безобразие пора прекращать. Переносчика заразы необходимо ликвидировать! – решив так, Нина встала, поправила на себе белый халат, обтягивающий ладную фигурку, и оглянулась в поисках мухобойки. Пока она энергично носилась по крошечному кабинету, преследуя летучую жертву, сознание окончательно вернулось к реальности.
Как много произошло всего за несколько дней, в голове не укладывается! Не зря, наверное, говорят, что время периодически сгущается! Подумать только, ведь совсем недавно была спокойная, размеренная жизнь. Ничто не предвещало беды…
Смертельно раненое насекомое, потеряв ориентацию, суматошно взлетело по хаотичной траектории и замертво упало на пол.
***
Больница имени Бехтерева – единственный инфекционный стационар на всю огромную область. Лечебные отделения расположены в древних, в одноэтажных деревянных корпусах барачного типа, без канализации.
Жаркое лето 1970 года. В последние дни июля стали появляться случаи тяжелых острых кишечных заболеваний с крайним обезвоживанием, вплоть до развития шока.
В Облздравотделе поднялась суматоха. Телефоны не утихают с утра до вечера. Сплошные звонки из Москвы и от местного партийного и хозяйственного начальства. Министерские разносы то и дело чередуются советами и инструкциями. Требуют собрать экстренное совещание. Срочно создали комиссию. Чрезвычайную. Противоэпидемическую. ЧПК.    В городе холера. Болезнь очень заразная. Особо опасная инфекция. Нужно все силы бросить на ликвидацию вспышки. Если ситуация выйдет из-под контроля – будет бушевать эпидемия. Эта болезнь относится к конвенционным*. В подобных случаях Всемирная Организация Здравоохранения координирует противоэпидемические мероприятия в очаге. Международные соглашения предусматривают введение сил Организации Объединенных Наций в зону неконтролируемой инфекции.
Кто же в самый разгар холодной войны позволит «Голубым каскам» вторгнуться в засекреченную область советской территории, буквально нашпигованную военными объектами? Наверняка, парни в этих отрядах «гуманитарной помощи» через одного, если не каждый - американский шпион. Нашему руководству такое и в кошмарном сне вряд ли могло бы присниться!
Ни в коем случае нельзя этого допустить! Без максимальной реализации всех сил и ресурсов процесс не одолеть. Это и без начальственных наставлений ясно, как божий день!
Инфекционисты самоотверженно противостояли беде. Работали по несколько суток без смены. Надолго оторванные от дома, от детей, родных и близких, они бесстрашно сражались с болезнью. Режим карантина строго соблюдался: больница была оцеплена и охранялась комендантской службой. Караул был крепок и надежен, как советский танк.
Поначалу, приемное отделение напоминало прифронтовой госпиталь. Беспрерывно поступали все новые и новые пациенты. И каждый с подозрением на «Форму 30». Так шифровали холеру для конспирации. Врачи скорой помощи, терапевты, смежники не долго думая, любую малейшую диспепсию отправляли в «Бехтеревку», как случай, подозрительный на опасную болезнь. За воротами больницы образовался многокилометровый хвост из санитарного транспорта. Принимающая сторона безропотно работала на износ. В течение двух суток пятисоткоечный холерный госпиталь был переполнен. Шел десятый день работы в чрезвычайных условиях.
***
Самый сложный участок битвы с заразой находился в седьмом корпусе больницы. Там было развернуто «Алгидное» отделение, специализированное для оказания помощи тяжелейшим больным.
Заведовала этим корпусом замечательный доктор, Нина Александровна Вевюр.
Авторитетный специалист, беззаветно преданный своему делу, она быстро и четко организовала безукоризненно отлаженную работу коллектива, заботливо вникая в каждую мелочь, не упуская ни одной детали. Всегда действовала по принципу: «Нельзя брать больше, чем даешь». Только она все трудности брала на себя и никогда ни за кого не пряталась. Иначе и быть не могло. Это было бы противно её убеждениям и понятиям о долге и чести. Врачи, медицинские сестры и санитарки смотрели на неё влюбленными глазами, беспрекословно выполняли все её требования и просьбы и, вообще, души в ней не чаяли. Подчиненные относились к ней, как к родной маме. Атмосфера царила добрая, почти семейная. В отделении чувствовались домашняя обстановка и уют. Сотрудники по-родственному заботились друг о друге. И при этом уровень ответственности и дисциплины был на высоте.
***
- Нина Александровна, больного привезли! - в кабинет вбежала запыхавшаяся Зоя, дежурная медсестра и добавила полутоном тише: – Совсем никакой: синий, холодный, в прострации!
Нина уверенно, привычными движениями, надела резиновые сапоги, на ходу опоясалась клеенчатым фартуком. Женщины дружно выбежали в коридор, молча направляясь в палату интенсивной терапии. Слышен был лишь грохот тяжелых подошв по деревянному полу. Где–то у входа раздался звонкий отчаянный возглас: «Чтоб тебя на том свету черти съели на мосту!». На их сосредоточенных лицах озабоченность на мгновение сменилась удивлением. В уголках глаз блеснули веселые чертики.
На постели, в белесоватой жиже, лежал обнаженный мужчина. Худоба его ужасала. Кости выпирали под тонкими складками почерневшей от загара и грязи кожи. Пальцы морщинились, как у прачки. Весь в татуировках, он был разрисован непристойностями, словно подъезд в хрущевке.
Физиономия сухая и обветренная, как необработанный янтарь. Вялые движения острых скул едва выдавали жизнь. Глаза ввалившиеся, тусклые, в темно-зеленом ореоле. Взгляд плавающий. Усы редкие, с проплешинами; наполовину седые, прокуренные. Выражение безучастного лица - будто муху проглотил. Севший голос изменен до нечленораздельного хрипа. Мышцы причудливо натянуты в судорожном напряжении. Своим жалким видом пациент напоминал ослепленную солнцем летучую мышь.
- Дошел до ручки – причитала в сторонке уборщица баба Маня.
С обшитого клеенкой матраса стекала струйка жидкости, образуя на полу изрядную лужу.
- Где Федя? Хватит ему баклуши бить. Живо ко мне санитара! – Нина строго взглянула на Зою – И старшую зови, растворы чтобы мигом согрели банок десять, не меньше! Иглы, системы несите! Нечего рассусоливать! Шевелитесь! Мы теряем время. Бегом! Одна нога здесь, другая – там!
Друг за другом неслись отрывистые команды. И все вокруг зашевелились. Персонал заработал четко и слажено. Каждое действие приобрело осмысленный, деловой характер.
Появился Федька. Его мокрая кучерявая шевелюра сверкала тутовой ягодой. Края полотенца свисали с обеих сторон его головы, как уши у спаниеля. Он имел растерянный и смешной вид.
Сконфуженно улыбаясь, он сказал: «Шестьдесят два килограмма в нем, Нина Александровна. Вы уж, извините, что замешкался мал-мал, такая оказия случилась, - и смех и грех!».
- Семь литров раствора «Филлипс номер один», внутривенно струйно! За час. В четыре конечности! – крикнула она вбежавшей процедурной, и тут-же ей вслед: - Набор для венесекции готовьте и вызывайте хирурга!
Она взяла ледяную руку больного за запястье. Кожа была пахучая и липкая. Сосредоточенно сосчитав едва уловимый пульс и взяв тонометр, строго повернулась к санитару: «Это что за наряд?». Эфиоп в валенках её бы так не удивил. «Что там у вас стряслось?».
- Тут такое дело, Нина Александровна! – начал юноша извиняющимся тоном. - Взвесили мы его, значит, с Мишей в тамбуре на носилках, сюда притащили, в холерную койку выгрузили, собрались обратно, носилки, стало быть, вешать. Гляжу, больной что-то усами шевелит. Я к нему наклоняюсь: «Ты чего?» – спрашиваю. «Может, пить хочешь?» А он рот открывает и на меня целый фонтан рвоты обрушивается. Гейзер, можно сказать. Только холодный. Короче, у меня с ушей «рисовый отвар» так и закапал. Ну, тут я, недолго думая, беру с тумбочки кастрюльку с хлоркой и выливаю себе на голову. Вот, и задержался маленько!
Этот необычный доклад и чудной вид парня, развеселил заведующую. Пряча живой взгляд кареглазой вакханки, и едва сдерживая смех, Нина воскликнула:
- Здрасте вам! Сколько раз повторять, что рвота при холере не предсказуема и внезапна, как, впрочем, и понос. Руки то, хоть вымыл после этого, горе луковое?
- Обижаете! Так часто мою, аж пальчики сморщились.
Измерив ускользающее давление, наш доктор продолжила:
- Федор, ты с дежурства снимаешься, быстро иди в санпропускник на полную обработку! Отдыхай. В другой раз будешь внимательнее. Не забудь принять бактериофаг для профилактики; возьмешь его у старшей на полный курс. И в столовой попроси солянку с пепсином; перед обедом выпей. Обследуешься на вибрионосительство. Доложишь начмеду о том, что случилось. От неё уж не отвертишься! И Сашу вместо себя пришли. А Михаил пусть быстро салон дезраствором вымоет и карету отпустит. И чтобы не вздумал драить кузов и колеса, как прошлый раз. Заставь дурака богу молиться! Кругом, марш!
А про себя подумала: «Он вовсе не глупый, просто очень добрый».
Вокруг пациента забегал персонал, завертелась кутерьма. Мелодично позвякивая в широких кастрюлях с горячей водой, грелись батареи стеклянных флаконов с растворами электролитов. Под кожу бедра вводились препараты. Койку окружили стойки с системами.
В палату вошел хирург Арон Иосифович Непроходимов. Седовласый и растрепанный, вид он имел какой-то пропыленный и был похож на архивного домового. Его лохматые брови торчали белесыми клочками, напоминая старую щетку, которую давно пора выбросить. Громадный халат висел на нем самым невообразимым образом.
- Ну и видок у голубчика! – его сиплый голос был не на много лучше, чем у пациента.
- А что же вы хотите, Арон Иосифович, - бойко ответила наш доктор, - Это ведь, как-никак, холерный алгид!*
- Да, горе, оно ведь одного рака красит.
Глядя на него, я почему-то всегда вспоминал хламидомонаду, хотя и весьма смутно представлял, что это такое.
Он неторопливо засучивал правый рукав, обнажая огромную, жилистую, как узловатая дубина, жесткую руку.
Заведующая строго посмотрела на меня.
- Михаил, ты «Скорую» отправил?
- Отправил, Нина Александровна. Только салон лизолом протер. Марья Ивановна сказала, что хлорамин экономить нужно.
- Ну, ладно, иди на пост, помоги Кате, а то и без тебя тут тесно!
- Хорошо, Нина Александровна! – Я направился к двери.
А она уже повернулась к консультанту:
- Будь любезен, дорогой, поставь четыре канюли, вен совсем нет.
Неповоротливый и грузный, с фигурой, напоминающей гардероб, хирург двигался вокруг оперируемого, по всей видимости, изображая танец сиамского слона.
В коридоре шептались санитарка с сестрой:
- Это кто?
– О, это великий человек! Хирург, специализирующийся по кишечной непроходимости.
– Наверное, еврей?
– О, безусловно!
Откуда-то со стороны приемного покоя по радио звучал простуженный голос Эдит Пиаф, певшей «Жизнь в розовом цвете».
***
Помогая постовой сестре Екатерине Петровне, я стал раздавать лекарства выздоравливающим. Один больной потянул меня за халат. Запавшие глаза были выразительны. Он выглядел как чиж, которого изрядно помяла кошка.
- У меня холера?
- Ну да.
- Как я мог заразиться?
– Алиментарно, Ватсон! Через рот. Воду сырую пил?
- Неужто правда? Век живи – век учись!
Из-за двери слышен мягкий и мелодичный голос заведующей: «Больных, даже самых безнадежных, надо лечить. Тащить из болезни, из смерти надо тащить изо всех сил! Какие бы они ни были. Не важно. Во что бы то ни стало! Спасение – вот что самое главное! – это она интерна, Володю Клишина наставляет - Ведь перенесший боль - это человек особенный! Страдания очищают и делают лучше, богаче чувствами, щедрее, душевнее».
Уже через несколько минут, можно было слышать разборку в санитарной комнате. Нина Александровна строго допрашивала сестру-хозяйку, женщину тощую, как дохлая кошка.
- Матрасы все еще в дезкамере? И долго они там будут вас дожидаться?
- Когда маточный раствор хлорной извести меняли?
- Новую партию белья пора завозить!
- И стоек скоро не хватит.
Выходя, пробормотала себе под нос: «Она все сама прекрасно знает, недаром, ведь старого закала кочерга. Но лишний контроль не помешает».

Улучив свободную минутку, зашла к нам поболтать доктор Шатилова Надежда Николаевна, заведующая приемным отделением. Она сидела за столом постовой медсестры, то и дело широко распахивая свои большие серые глаза, с умиротворенным видом кошки, созерцающей звездное небо. Её пышный бюст почти вдвое превышал размеры филейной части.
- Девчата, что сегодня у нас было – обхохочетесь! Поступает пожилой больной, пастух. «Живот болит?» - спрашиваю, «Газы отходят?» А он глухой, как пень и тупой, как пятка. Повторяю: «Газы есть?» Он и отвечает: «Какой газ, дохтур, - кизяком* топим!».
Посмеялись. В коридор вышел хирург, шумно отдуваясь и снимая на ходу перчатки, спросил:
- Что дамочки, прохлаждаетесь? Может, за вами поухаживать?
- Арон Иосифович, а Вы, разве, не однолюб?
- Да, но амбулаторный.
Снова в холерном бараке раздались взрывы смеха.
- Миша, отведи бабушку из второй палаты на рентген.
- Иду, Нина Александровна!
Бабуля, хоть и ходячая, но в чем только душа держится! Веду под руки божий одуванчик. Вся обглодана тяжелой болезнью. Лицо морщинится под серо-желтой кожей, неподвижное, как маска. Доставил в рентгенкабинет. Светлана, лаборант велела подождать. Я вышел во двор.
Территория больницы разделена на зону строгого режима и зону ограничения. В первой, «грязной», находятся бактериологическая лаборатория и источники инфекции, то есть, больные. Во второй, чистой зоне - администрация, кухня, столовая, общежитие, клуб и спортивная площадка. Между ними санитарный пропускник с душевыми кабинами. Все правила работы учреждения в режиме карантина неукоснительно соблюдаются.
Я услышал какой-то шум и повернулся на звуки голосов. По чистой дорожке, обрамленной аккуратно побеленными бордюрами, в сени могучих тополей, слегка шелестящих блестящей зеленью листвой, шло несколько человек в белых халатах. Среди них главный врач Владимир Александрович Гембицкий. У него такой гладкий и блестящий, как биллиардный шар, череп, настолько идеально круглый, что можно было заподозрить в нем пришельца иных миров.
Высокая рыжая женщина что-то возбужденно говорила ему, беспрестанно отчаянно жестикулируя. Слегка поморщившись, он стряхнул очки на кончик носа и, хитро взглянув на неё поверх оправы, спокойно и неторопливо отвечал. Дама, махнув рукой, повернулась и пошла прочь.
- Легкой прогулки вам никто не обещал! – донеслось вслед его напутствие.
Люди разошлись по своим корпусам. На аллее остались
двое мужчин. Рядом с главным легкой упругой походкой шагал наш профессор. Движения свободные, непринужденные, лицо открытое, одухотворенное.
- Как насчет пирогенных реакций*? – обратился он к Гембицкому - Продолжаются?
Тот лишь удрученно кивнул головой, сверкающей солнечными бликами.
- Необходимо вплотную заняться нашей аптекой! – воодушевленно продолжал Борис Павлович - Причем, срочно. Еще разок провести анализ проб на предмет состава растворов. Есть, все-таки, там какие-то примеси,      – и добавил более спокойным тоном, - Либо посуда имеет посторонние включения, либо из резиновых систем компоненты влияют на терморегуляцию. Тут нам надо детально разобраться! – он задумчиво потер свой выдающийся нос.
Они сели на теплую деревянную скамью, живописно обрамленную кустами акации и скрытую от палящего солнца манящей тенью раскидистой шелковицы.
- Поначалу растерялись мы малость, Борис Павлович. Врачи были застигнуты врасплох. Двое больных умерло. Но сколько спасли! Буквально из лап смерти вырвали. Сегодня, по моему, уже двадцатого больного из алгида выводим. Ниночка у нас молодцом держится. Огонь! Все у нее ладится. И характер тот еще!
- Слов нет, Владимир Александрович, человек она с железным стержнем, незыблемым кредо. Побольше бы нам таких людей! Да и времена нынче совсем другие, не то, что прежде. Наука на месте не стоит, здорово помогла практической медицине! А ведь раньше совсем худо было. В одном только 1892 году, в нашем городе жертвами эпидемии стало три тысячи человек.
Петр Ильич Чайковский умер от холеры в Петербурге в следующем, 1893 году.
Где-то вдалеке самозабвенно заворковала горлица. Однообразные звуки её нехитрой песни напоминали сонную молитву фанатичного мусульманина.
- Да, - вздохнул главный, вытирая голубым платком желтую лысину, - А если посмотреть еще дальше в прошлое. В древней Руси от холеры деревни опахивали, запрягая в соху по шесть голых девок. Это, наверное, был символ непорочности, чистоты и здоровья. Боялись мора, как огня. Так пытались спасаться.
- Было чего бояться! За всю летописную историю только в Европе от холеры умерло больше двух миллионов.
- Прошлое человеков покрыто мраком неизвестности. И, поверь моему слову, Борис, ничего хорошего там сроду не бывало!
- А в Индии в девятнадцатом веке эта болезнь унесла сорок миллионов жизней!
- Да! Человек, живший лет эдак триста тому назад, очутись он вдруг в современном городе, небось шокирован будет. Поди, разрыв сердца схлопочет, или с ума сойдет.
– Нет, не согласен я с тобой, Владимир Александрович. А вот ты почитай, к примеру, «Женские войны» Александра Дюма. В семнадцатом веке французы при дворе такие хитроумные интриги плели, что нам и не снилось; шарики за ролики зайдут, мозги набекрень свихнутся. А они там как рыбы в воде ориентировались. А султанские придворные шашни, тайны гаремов? А античные люди. Умные, не глупее нас!
- А в этот раз, говорят, заразу к нам, в Союз, узбекские летчики из Индии притащили, еще в шестьдесят первом. Новый штамм, Эль-Тор.
- Ничего удивительного. Издержки цивилизации. Вот, только бдительность не следовало бы терять.
- Получил сегодня телефонограмму. Отряд московских специалистов к нам командируется. В его составе ведущие инфекционисты и эпидемиологи, профессора, доктора и кандидаты наук.
- Где они раньше-то были? Очухались, к шапошному разбору. Теперь начнут «нужным людям» диссертации клепать. Все старо, как мир.
Подошел водитель, спросил: «Борис Павлович, в Облздрав когда поедем? Перекусить успею?». Он имел ангельский вид и в то же время отличался дьявольской наглостью.
- Успеешь, Алексей, не переживай. Через час отправимся, - и, повернувшись к Гембицкому, добавил: - Опять на ЧПК вызывают, будь они не ладны. Чуть ли не через день! Совсем прозаседались. Будто у нас других дел нет! Может, мы с тобой туда по очереди наведываться станем? Меньше разговоров, больше дела!
Мимо пробежала девушка из аптеки, крикнула на ходу: «Миша, тебя в рентген кличут!». Я вспомнил о бабушке и пошел обратно.
Из двери выглянула лаборант.
- Забирай свою красавицу! – Светлана махнула мне рукой.
Доставив бабулю на свое место, я вымыл руки и вышел в коридор.
- Когда противошоковый набор проверяли? Где неприкосновенный запас кристаллоидов? - Вевюр вихрем набросилась со шквалом вопросов на едва появившуюся в дверях старшую медсестру отделения, Полякову Марию Николаевну.
- Нина Александровна, Вы такой замечательный человек, - все замечаете! Ничего от Вас не скроешь!
В характере Марии Николаевны причудливо сочетались лисья хитрость и ослиное упрямство.
***
Одна за другой подъезжали к приемнику «кареты», поступали новые и новые пациенты. Будничная работа в холерном госпитале вошла в свою колею. Нескончаемый трудовой день волочился, как хвост черепахи, засыпающей на ходу.
Когда стемнело, Нина вошла в кабинет, прилегла на диван и включила ночник под зеленым абажуром. Взяла с тумбочки томик. Апулей. «Метаморфозы». Поправила в изголовье подушку и, открыв страницу наугад, погрузилась в чтение. «Колесница солнца уже обогнула последний столб на ипподроме дня и в тишине вечера меня охватил сон».
Веки отяжелели, густые черные ресницы все чаще смыкались. Ноги гудели. Тело охватывал долгожданный сладостный покой.
Скрипнула открываемая дверь. Высунулась улыбающаяся дежурная в белой шапочке. Раздался её щебечущий шепот.
- Нина Александровна! А наш - то, разукрашеный, матом заругался!
- Это, Зина, хороший признак: голос прорезался - значит на поправку пошел!

***
Примечания:
Конве́нция* (лат. conventio – договор, соглашение) -разновидность международного договора.
Алги́д* (лат. algidus - холодный) - Алгидная форма холеры характеризуется быстрым нарастанием обезвоживания вследствие неукротимой рвоты и поноса, резкой адинамией и исхуданием больного, ослаблением голоса, сухостью слизистых оболочек, сосудисто-сердечной слабостью, судорогами и снижением температуры тела. Суточная потеря жидкости у таких больных может достигать 10—30 литров.
Кизя́к* - высушенный в виде лепёшек или кирпичей навоз с примесью резаной соломы, применяемый на Ближнем Востоке, Кавказе и в Средней Азии как топливо и строительный материал.
Пироге́нная реакция* - реакция организма на внутривенное вливание лекарственных средств, сопровождающаяся лихорадкой и ознобом.

Полоса

Рыбалка в январе

Рейтинг: +6 640 просмотров

Кому понравилось произведение? >>

Комментарии (8)

Юлия Дидур # 4 марта 2015 в 11:09 +1

Замечательный и емкий рассказ! live1

Влад Устимов # 4 марта 2015 в 12:15 0

Спасибо, Юлия, очень рад Вашей оценке!

Элина Маркова-Новгородцева # 8 января 2016 в 18:24 +1

"Ведь перенесший боль - это человек особенный! Страдания очищают и делают лучше, богаче чувствами, щедрее, душевнее"

Как всегда, хорошо написано. Прекрасные описания, удачно использованы средства худ. выразительности.
Очень понравилось. Отличная работа, Влад!

Влад Устимов # 8 января 2016 в 22:19 0

Благодарю,Элина!
Мне приятно.

Ольга Боровикова # 15 мая 2016 в 21:18 +1

Влад,большое спасибо! Очень интересно и познавательно! supersmile

Влад Устимов # 15 мая 2016 в 21:45 0

Спасибо. Всё правда. События и имена реальные.

Орхидея Мира # 31 июля 2016 в 10:34 +1

Читается легко. super

Это свой мир...И так же иллюзорен, как и тот, в котором живут люди..А ведь все иначе может быть... best

Нина Колганова # 15 февраля 2017 в 12:28 +1

Влад, конечно, не любовный и не приключенческий рассказ. Это будни такие, о которых мы мало, что знаем. Напряжённая и ответственная работа. Спасибо Вам, Влад. Написано очень хорошо, читается легко и живо представляется.

RSS-лента комментариев