Осень десятого

Это всегда происходит неожиданно. То есть, ты конечно готова к этому психологически, и каждый день ждешь, что оно произойдет. «Ждешь» - странное слово, как можно сказать так применительно к смерти близкого человека? Конечно ты не ждешь его смерти, в том смысле, что желаешь, но все-таки ждешь. Ждешь, когда же он наконец-то отмучается. Невозможно смотреть, в глаза, подернутые мукой. Глаза, наполненные ежедневной, ежеминутной, круглосуточной болью. И только боль, боль, боль…

За три дня до смерти, не открывая глаз, тихим голосом мама скаказала: - На мой день рождения быть всем. Я хочу видеть всех - и перечислила по именам. Не забыла никого. – Отговорки не принимаю. Быть.
Комната, лежащая под одеялом с восковым лицом мама, приехавшие близкие. Сжав губы, она вглядывается в лица, попеременно берет каждого за руку, слабым голосом говорит напутствия. Я мотаю головой: – Нет. Не надо. Ты еще поживешь. Новый год будем встречать вместе. Сидим. На столе закуски, коньяк, торт - все, как всегда. Но это какая-то дикость… я словно во сне ощущаю нереальность происходящего. Кто-то разливая коньяк, спрашивает: - Маме половинку? - Нет. Полную! Она с видимым усилием приподнимает голову, выпивает через соломинку всю рюмку и отдышавшись вспоминает. Она вспоминала наше детство, не пропуская ни одной детали.
- Ты, - говорит она, обращаясь ко мне, - была высокой девочкой, и стесняясь своего роста, сутулилась . Мы с отцом, желая сохранить твою осанку, привязывали тебя к стулу, помнишь? - Нет я не помню. Удивительно. Надо было прожить столько лет, что бы узнать это лишь перед смертью матери. – Но потом, - продолжает она, - отец отвел тебя в баскетбольную секцию, и ты стала капитаном команды, кандидатом в мастера, так ведь? – Я киваю головой. - Так.
- А ты, - обращается она к моему брату, - ни под каким видом не хотел сдавать книги в библиотеку, - помнишь? – Увы, об этом у нас не осталось даже смутных воспоминаний. Стул и библиотека. Что делает время… но она вспоминает и в тот день, она вспомнила все.
Туркмения. Она, молодая и сильная, на спор переплывает горную речку Мургаб. Обессиленная, с трудом выбирается на плес, бредет по песку. Ее подхватывает на руки молодой офицер-пограничник, выносит на берег. У офицера сильные руки и голубые, как небо глаза. Это был мой отец. Они прожили с ним долгую, удивительную жизнь, были счастливы вместе и и от этого счастья родились мы с братом. Потом Москва, квартира в центре. Дом в тихом переулке, пятнадцать минут ходьбы до Красной площади. Летом дача, неброская, тихая красота подмосковной природы и мы, дети, согретые родительской любовью. Отец пишет этюды, я у него за спиной, вглядываюсь в смелые мазки на холсте, а дома ждет огнедышащий плов и тающие во рту беляши. Мама потрясающе готовила туркменские блюда.
Сейчас, вглядываясь в ее измученные болью глаза, я приказываю себе: не плакать! Не плакать…
Уезжая, прощалась с тяжелым чувством. Чувством неизбежности. Неотвратимости.
Через день звонок медсестры: умерла……………………………………………………….

Солнце выглядывает из-за облаков, наблюдает происходящее. Свежевырытая могила, гроб на двух табуретках, люди в черном. У мамы спокойное лицо, словно она на минутку прилегла отдохнуть. Ни одной морщины, ангельский лик. - Прощайтесь, - сказал кто-то. Потянулись по очереди. Я, поцеловала родной венчик, отошла. Опустив гроб, стали засыпать. Механически кинула горсть земли. Рядом с могилой отца еще один холмик - мать. Все. Одна. Время словно замедлилось, я провалилась в какой-то вакуум.

Дома, лежа в кровати, впала в забытье. День и ночь смешались, вглядываясь в окно не понимала – поздний вечер, или раннее утро. На третий день нашла в себе силы встать, вышла на крыльцо. Солнце по-прежнему ярко светило и несмотря на середину осени, природа не спешила умирать. Пес, скулил и махая хвостом, отбегал к калитке, потом возвращался и засматривая в глаза, опять отбегал. Нет, надо что-то делать. Накинув куртку, влезла с сапоги. Обмотала вокруг головы платок: - пойдем.
Осенний лес. Родные знакомые места. Сколько же я здесь не была…
Вот в этом овражке, мы собирали с мамой грибы, а в этом омутке купались. Но как все заросло! Ни одной тропинки, как прежде. Продираясь сквозь густые заросли, двигаюсь по направлению к речному истоку. По пути встречаются искусственные запруды – это бобры. Солнце садится на верхушки деревьев, тени становятся резче, сгущается, холодеет воздух. Осень. Шуршит под ногами рыжий лист, где-то совсем рядом стучит своим клювом дятел, тихо, по- вечернему перекликаются птицы, устраиваясь на ночлег. Я присаживаюсь на поваленное бревно, то самое, на котором мы отдыхали вместе с мамой, вглядываюсь в спокойную гладь воды. Желтые пятна листвы на поверхности, легкая рябь от налетевшего ветерка. Где-то там между ними чудятся мамины глаза. Они не наполнены болью, они спокойны и лишь слегка грустны, как спокоен и слегка грустен этот осенний лес, медленно засыпающий, уходящий в забытье, в короткую, непродолжительную смерть; лишь для того, чтобы возродиться и дать новый виток новой жизни, прекрасной и удивительной, неизбежной и вечной.