Ваньке повезло в жизни дважды. Во-первых, он родился. Его мать Зинка, узнав, что беременна, хотела избавиться от него всеми мыслимыми и немыслимыми, бесчеловечными способами. Во-вторых, Ванька, зачатый отцом-наркоманом и матерью-алкоголичкой, получился относительно здоровым.
- Зинаида! Мальчик у тебя! – воскликнула акушерка, поднося измученной Зинке только что родившегося малыша.
- На кой он мне? - буркнула слабым голосом мамашка.
- Не дури, Зинка! Это плоть твоя. Приложи к груди дите.
- Да, пошли вы все! – бросила в лицо акушерке Зинка.
Ванька рос, как бурьян, никто его не поливал и не удобрял. Да и некому было. Зинка напивалась в одиночку вдребезги, до бесчувствия. Отец вечно искал деньги на дозу. Найдя, испытывал эйфорию и неуемную энергию. Это, пожалуй, были самые счастливые минуты жизни и у Ваньки. Отец мог даже накормить мальца, поговорить «за жизнь», по-отечески потрепать за густую шевелюру и дружески похлопать по плечу.
Самым страшным для Ваньки было утро. Малыш просыпался и вдыхал в себя пары алкоголя, смешанные с запахом блевотины и дешевых сигарет. Так пахло брюхо гнилой рыбы. Несмотря на это, по утрам всегда смертельно хотелось есть. Ванька осторожно пробирался мимо распластанных на голом матрасе спящих тел матери и отца. На цыпочках проходил на кухню и собирал со стола прокисшие вчерашние объедки. Потом собирал грязную посуду со стола: тарелочка к тарелочке, стаканчик к стаканчику, как учила покойная баба Тося.
Спустя некоторое время просыпалась полупьяная мать с желанием выпить. Помятая и растрепанная, охая и тяжело вздыхая, она заходила на кухню. Заглядывала, прищурив глаз, в пустые бутылки. Опрокидывала горлышки в свой рот, пытаясь собрать «живительные» капли.
- Мама, я посуду убрал, - ожидая похвалы, говорил Ванька.
- Помошничек ты мой! – полупьяная мать целовала слюнявым перегаром в щеку, сдавливая его лицо до боли.
- Мама, я очень кушать хочу, - малыш с мольбой и надеждой смотрел на мать. Так смотрят собаки на своих хозяев в ожидании сахарной косточки.
- Нету жрачки! – нервно отрезала Зинка.
Голод не унимался. Он, как настойчивый дятел, долбил мозг. Мозг сдавливал Ванькин желудок так, что у того темнело в глазах. Боль сгибала мальчика пополам.
- Мама, мамочка, пожалуйста! Дай мне что-нибудь поесть, - глаза Ваньки наполнялись слезами, которые крупными каплями сползали по щекам.
- Заткнись, сволочь! Отца разбудишь, сука! – шипела мать, закрывая рот сына своей ладонью.
Ванька очень боялся отца, особенно, по утрам. Утро отца начиналось с озноба. Он надевал на себя куртку, потом укутывался в одеяло, но это не помогало. Все его тело «ходило ходуном». Он корчился от боли и страшно стонал. Иногда у отца открывалась рвота. В моменты ломки мать держала Ваньку за шкирку, как котенка, и заставляла смотреть на весь этот ужас:
- Смотри, сволочь, смотри! Вот твоя жрачка! И пока он не сдохнет, не будет тебе жрачки, сука! Вот твои детские, вот моя зарплата! Зря ты, сволочь, родился, зряяя!
Ванька плакал и трясся от страха.
-Что ты воешь, паскуда? Жрать хочешь? Так иди и заработай, сволочь! – мать, схватив за плечи, трясла шестилетнего малыша, как грушу.
Ванька хватал потрепанную куртку, из которой давно вырос, натягивал нелепую шапку на глаза и выбегал из квартиры. Он шел к переходу метро или на рынок. Когда жива еще была баба Тося, они иногда подрабатывали там: просили милостыню, подвозили товар, убирали мусор.
Ванька рано стал излишне взрослым, лет в пять. Теперь, когда бабы Тоси не стало, он еще больше закалился и приспособился к жизни, как все ненужное. Он вставал в переходе метро, брал в руки шапку и просил спешащих людей: «Тетенька, дяденька, пожалуйста, дайте мне немного хлебушка. Я очень кушать хочу!» Толпа людей двигалась нескончаемым потоком. У кого-то был принцип - не замечать нищету. Кто-то подавал и чувствовал себя хозяином жизни. Иные очищали совесть: вроде, бросил рубль – ты добр и щедр. Остальные жалели - отламывали кусок хлеба, подавали еду.
Почти у самого входа в переход играл скрипач – красивый цыган Артур. На вид ему было лет пятьдесят. Его седеющие курчавые волосы были забраны в хвост. Одет он был в широкую рубаху, грязный кожаный жилет и потертые джинсы. Он удобно пристраивал скрипку на плечо, нежно прижимался к ней подбородком, закрывал глаза и касался смычком струн. Звуки взлетали и рассыпались множеством маленьких бриллиантов. Ванька чувствовал эти звуки кожей, из сердца вырывался стон, а в душе лопались натянутые струны одна за другой.
По выходным в переход приходила толстая добродушная армянка Аревик. Она пекла вкуснейшие пирожки, беляши, булочки, хачапури и продавала проголодавшимся обывателям. Ванька, поначалу, боялся её. Она была огромная, как дом, и у неё росли усы -черные, как у его отца. Аревик плыла, как большой корабль, рассекая поток людской толпы, словно волны, и зазывала густым протяжным басом: « Пирожкиии с кааапустой, с кааартошкой, беляшиии с мясом, хааачапури, нааастоящие аааармянские!»
Однажды, заработав немного мелочи, Ванька осмелился подойти к Аревик. Из её клетчатой сумки на колесиках слышался запах свежей выпечки, который «ударял» в нос. Ваньку затошнило, перед глазами замелькали разноцветные мушки, в ушах зазвенело. Ему вдруг смертельно захотелось спать. Потом будто кто-то выключил свет и звук, и Ванька погрузился в небытиё. Очнулся он от крепких хлопков по щекам. Это Аревик приводила пацана в чувства:
- Живой?
Ванька сидел на грязном оплеванном полу и с удивлением смотрел на армянку, словно не узнавал:
- Тетя, где я?
- В раю, сынок, - разразилась громоподобным смехом Аревик, помогая ему подняться. – Голодный?
Ванька растерянно кивнул.
- Держи, - она протянула беляш.
- Я сейчас заплачУ, - Ванька засуетился, доставая мелочь из кармана.
- Держи. Заплатит он. Тебя звать как?
- Ваня, - жадно откусывая беляш, сказал мальчик.
- Не торопись, подавишься. Ты чей, Ваня?
- Раньше был бабы Тоси, а теперь не знаю.
- А живешь где, с кем, сколько лет тебе?
- Я тут рядом живу, на Московской, мне восемь лет. Живу с родителями.
- Пьют родители твои?
Ванька уныло опустил голову так, что ясно просматривались все позвонки его тонкой шеи:
- Мамка пьет, а папка - ширяется.
- Вай, что творится. Тааакой хороший мальчик, а они что делают, что делают, - Аревик качала головой, доставая пирожок с капустой. – На вот, поешь еще.
Ванька ел, а армянка, притянув малыша к себе, теплой большой ладонью гладила его по лохматой русой голове. В глазах её стояли слезы. Не в силах больше удержаться, они срывались и капали на Ванькину голову. Аревик достала из куртки платок и громко высморкалась. Мальчик, как преданный щенок, прижимался к её груди. Аревик была такая теплая, как беляш, и пахла счастьем. Ванька вдыхал этот запах, и он частями внедрялся в него, разливаясь по телу радостью.
Ванька вприпрыжку бежал домой и размышлял. Жизнь-то не такая уж и плохая, хорошая жизнь. Даже, если небо не голубое, а застиранное и серое. Даже, когда зима скулит сердитым морозом, а на тебе летние прохудившиеся кроссовки и тонкая изношенная куртка. Это люди бывают плохие и хорошие, злые и добрые, жадные и щедрые. Вот, например, Аревик. С виду некрасивая и толстая. А в душе добрая и теплая, как баба Тося. Или цыган Артур – красивый и грустный. Может, просто, холодно у него там, внутри? А мамка с папкой? Ванька не решил, какие они, мамка с папкой. Не успел решить.
Открыв дверь квартиры, он оцепенел. В коридоре на полу лицом вниз в какой-то неестественной позе лежала мать. Руки её были распластаны в стороны, левая нога подогнута, в спине торчал нож, вернее, только его рукоятка. Под телом растекалась вязкая алая жижа.
- Сынок! Пришел, - отец вышел из комнаты. Его руки и рубашка были в крови. – Сдохла мамка твоя… Сволочью опять тебя называла.
Ванька вздрогнул и посмотрел на отца ошалелым от ужаса взглядом. Потом вдруг резко дернул дверь на себя и выбежал прочь из квартиры. Он бежал подальше от этой жизни, бежал не разбирая дороги. Машины недовольно сигналили ему вслед, водители высовывали свои гневные лица, надрывая глотку забористым матом. А он слышал только стук своего сердца в висках и треск рухнувшей жизни.
- Эй, пацан! Закоченел совсем. На вот выпей, - Артур налил в стакан бодяжной водки.
Ванька красными от мороза руками взял стакан, вдохнул в себя запах содержимого и поморщился.
- Пей, пей, а то заболеешь. Лечить тебя никто не будет. Ты, Ванька, запомни: ты теперь бомж. И если ты подохнешь никто о тебе и не вспомнит…Разве только я да толстуха Аревик, - сказал Артур и затянулся «косячком», прищурив глаза.
- Тебе скока лет, дрыщ? – спросил долговязый худосочный подросток в сильно изношенной, местами разодранной телогрейке по кличке Жужа. У него не было нескольких передних зубов и оттого, произнося слова, он словно жужжал, как шмель.
- Десять будет, - ответил Ванька.
- Десять? Ну и чё ты, как целка, ломаешься? Пей, пора уже, - зашелся Жужа идиотским смехом, поглядывая на Артура. Цыган не обратил на подростка никакого внимания. Он уже был окутан наркотическим туманом.
Ванька поднес стакан к губам и залпом опрокинул в себя. Во рту появился неприятный горький вкус, внутри все обожгло. Из вытаращенных глаз Ваньки прыснули слезы. Казалось, что воздух кончился, и нечем стало дышать. Он стал ловить воздух ртом, как умирающая рыба. Через несколько минут пожар внутри сменился приятным теплом, которое плавно разливалось по телу. Жизнь снова обретала яркие краски и становилась подвижной. Будущее уже не казалось таким сумрачным и безнадежным. Даже после бодяжной водки жить было хорошо.
Когда Ваньке исполнилось тринадцать, Жужа открыл для него наркотическое небо – всегда ясное, бездонное, свободное, где не было ни одной грани, никакой реальности. Там Ванька улетал в нирвану и распадался на множество микрочастиц, каждая из которых пребывала в бесконечном счастье.
В полных семнадцать Ванька все рассчитает, взорвет вены "крокодилом" и останется там, в наркотическом небе. Он разбежится по тучам и доберется до рая.
А потом упрется всем телом в горе и:
Ваньке повезло в жизни дважды. Во-первых, он родился. Его мать Зинка, узнав, что беременна, хотела избавиться от него всеми мыслимыми и немыслимыми, бесчеловечными способами. Во-вторых, Ванька, зачатый отцом-наркоманом и матерью-алкоголичкой, получился относительно здоровым.
- Зинаида! Мальчик у тебя! – воскликнула акушерка, поднося измученной Зинке только что родившегося малыша.
- На кой он мне? - буркнула слабым голосом мамашка.
- Не дури, Зинка! Это плоть твоя. Приложи к груди дите.
- Да, пошли вы все! – бросила в лицо акушерке Зинка.
Ванька рос, как бурьян, никто его не поливал и не удобрял. Да и некому было. Зинка напивалась в одиночку вдребезги, до бесчувствия. Отец вечно искал деньги на дозу. Найдя, испытывал эйфорию и неуемную энергию. Это, пожалуй, были самые счастливые минуты жизни и у Ваньки. Отец мог даже накормить мальца, поговорить «за жизнь», по-отечески потрепать за густую шевелюру и дружески похлопать по плечу.
Самым страшным для Ваньки было утро. Малыш просыпался и вдыхал в себя пары алкоголя, смешанные с запахом блевотины и дешевых сигарет. Так пахло брюхо гнилой рыбы. Несмотря на это, по утрам всегда смертельно хотелось есть. Ванька осторожно пробирался мимо распластанных на голом матрасе спящих тел матери и отца. На цыпочках проходил на кухню и собирал со стола прокисшие вчерашние объедки. Потом собирал грязную посуду со стола: тарелочка к тарелочке, стаканчик к стаканчику, как учила покойная баба Тося.
Спустя некоторое время просыпалась полупьяная мать с желанием выпить. Помятая и растрепанная, охая и тяжело вздыхая, она заходила на кухню. Заглядывала, прищурив глаз, в пустые бутылки. Опрокидывала горлышки в свой рот, пытаясь собрать «живительные» капли.
- Мама, я посуду убрал, - ожидая похвалы, говорил Ванька.
- Помошничек ты мой! – полупьяная мать целовала слюнявым перегаром в щеку, сдавливая его лицо до боли.
- Мама, я очень кушать хочу, - малыш с мольбой и надеждой смотрел на мать. Так смотрят собаки на своих хозяев в ожидании сахарной косточки.
- Нету жрачки! – нервно отрезала Зинка.
Голод не унимался. Он, как настойчивый дятел, долбил мозг. Мозг сдавливал Ванькин желудок так, что у того темнело в глазах. Боль сгибала мальчика пополам.
- Мама, мамочка, пожалуйста! Дай мне что-нибудь поесть, - глаза Ваньки наполнялись слезами, которые крупными каплями сползали по щекам.
- Заткнись, сволочь! Отца разбудишь, сука! – шипела мать, закрывая рот сына своей ладонью.
Ванька очень боялся отца, особенно, по утрам. Утро отца начиналось с озноба. Он надевал на себя куртку, потом укутывался в одеяло, но это не помогало. Все его тело «ходило ходуном». Он корчился от боли и страшно стонал. Иногда у отца открывалась рвота. В моменты ломки мать держала Ваньку за шкирку, как котенка, и заставляла смотреть на весь этот ужас:
- Смотри, сволочь, смотри! Вот твоя жрачка! И пока он не сдохнет, не будет тебе жрачки, сука! Вот твои детские, вот моя зарплата! Зря ты, сволочь, родился, зряяя!
Ванька плакал и трясся от страха.
-Что ты воешь, паскуда? Жрать хочешь? Так иди и заработай, сволочь! – мать, схватив за плечи, трясла шестилетнего малыша, как грушу.
Ванька хватал потрепанную куртку, из которой давно вырос, натягивал нелепую шапку на глаза и выбегал из квартиры. Он шел к переходу метро или на рынок. Когда жива еще была баба Тося, они иногда подрабатывали там: просили милостыню, подвозили товар, убирали мусор.
Ванька рано стал излишне взрослым, лет в пять. Теперь, когда бабы Тоси не стало, он еще больше закалился и приспособился к жизни, как все ненужное. Он вставал в переходе метро, брал в руки шапку и просил спешащих людей: «Тетенька, дяденька, пожалуйста, дайте мне немного хлебушка. Я очень кушать хочу!» Толпа людей двигалась нескончаемым потоком. У кого-то был принцип - не замечать нищету. Кто-то подавал и чувствовал себя хозяином жизни. Иные очищали совесть: вроде, бросил рубль – ты добр и щедр. Остальные жалели - отламывали кусок хлеба, подавали еду.
Почти у самого входа в переход играл скрипач – красивый цыган Артур. На вид ему было лет пятьдесят. Его седеющие курчавые волосы были забраны в хвост. Одет он был в широкую рубаху, грязный кожаный жилет и потертые джинсы. Он удобно пристраивал скрипку на плечо, нежно прижимался к ней подбородком, закрывал глаза и касался смычком струн. Звуки взлетали и рассыпались множеством маленьких бриллиантов. Ванька чувствовал эти звуки кожей, из сердца вырывался стон, а в душе лопались натянутые струны одна за другой.
По выходным в переход приходила толстая добродушная армянка Аревик. Она пекла вкуснейшие пирожки, беляши, булочки, хачапури и продавала проголодавшимся обывателям. Ванька, поначалу, боялся её. Она была огромная, как дом, и у неё росли усы -черные, как у его отца. Аревик плыла, как большой корабль, рассекая поток людской толпы, словно волны, и зазывала густым протяжным басом: « Пирожкиии с кааапустой, с кааартошкой, беляшиии с мясом, хааачапури, нааастоящие аааармянские!»
Однажды, заработав немного мелочи, Ванька осмелился подойти к Аревик. Из её клетчатой сумки на колесиках слышался запах свежей выпечки, который «ударял» в нос. Ваньку затошнило, перед глазами замелькали разноцветные мушки, в ушах зазвенело. Ему вдруг смертельно захотелось спать. Потом будто кто-то выключил свет и звук, и Ванька погрузился в небытиё. Очнулся он от крепких хлопков по щекам. Это Аревик приводила пацана в чувства:
- Живой?
Ванька сидел на грязном оплеванном полу и с удивлением смотрел на армянку, словно не узнавал:
- Тетя, где я?
- В раю, сынок, - разразилась громоподобным смехом Аревик, помогая ему подняться. – Голодный?
Ванька растерянно кивнул.
- Держи, - она протянула беляш.
- Я сейчас заплачУ, - Ванька засуетился, доставая мелочь из кармана.
- Держи. Заплатит он. Тебя звать как?
- Ваня, - жадно откусывая беляш, сказал мальчик.
- Не торопись, подавишься. Ты чей, Ваня?
- Раньше был бабы Тоси, а теперь не знаю.
- А живешь где, с кем, сколько лет тебе?
- Я тут рядом живу, на Московской, мне восемь лет. Живу с родителями.
- Пьют родители твои?
Ванька уныло опустил голову так, что ясно просматривались все позвонки его тонкой шеи:
- Мамка пьет, а папка - ширяется.
- Вай, что творится. Тааакой хороший мальчик, а они что делают, что делают, - Аревик качала головой, доставая пирожок с капустой. – На вот, поешь еще.
Ванька ел, а армянка, притянув малыша к себе, теплой большой ладонью гладила его по лохматой русой голове. В глазах её стояли слезы. Не в силах больше удержаться, они срывались и капали на Ванькину голову. Аревик достала из куртки платок и громко высморкалась. Мальчик, как преданный щенок, прижимался к её груди. Аревик была такая теплая, как беляш, и пахла счастьем. Ванька вдыхал этот запах, и он частями внедрялся в него, разливаясь по телу радостью.
Ванька вприпрыжку бежал домой и размышлял. Жизнь-то не такая уж и плохая, хорошая жизнь. Даже, если небо не голубое, а застиранное и серое. Даже, когда зима скулит сердитым морозом, а на тебе летние прохудившиеся кроссовки и тонкая изношенная куртка. Это люди бывают плохие и хорошие, злые и добрые, жадные и щедрые. Вот, например, Аревик. С виду некрасивая и толстая. А в душе добрая и теплая, как баба Тося. Или цыган Артур – красивый и грустный. Может, просто, холодно у него там, внутри? А мамка с папкой? Ванька не решил, какие они, мамка с папкой. Не успел решить.
Открыв дверь квартиры, он оцепенел. В коридоре на полу лицом вниз в какой-то неестественной позе лежала мать. Руки её были распластаны в стороны, левая нога подогнута, в спине торчал нож, вернее, только его рукоятка. Под телом растекалась вязкая алая жижа.
- Сынок! Пришел, - отец вышел из комнаты. Его руки и рубашка были в крови. – Сдохла мамка твоя… Сволочью опять тебя называла.
Ванька вздрогнул и посмотрел на отца ошалелым от ужаса взглядом. Потом вдруг резко дернул дверь на себя и выбежал прочь из квартиры. Он бежал подальше от этой жизни, бежал не разбирая дороги. Машины недовольно сигналили ему вслед, водители высовывали свои гневные лица, надрывая глотку забористым матом. А он слышал только стук своего сердца в висках и треск рухнувшей жизни.
- Эй, пацан! Закоченел совсем. На вот выпей, - Артур налил в стакан бодяжной водки.
Ванька красными от мороза руками взял стакан, вдохнул в себя запах содержимого и поморщился.
- Пей, пей, а то заболеешь. Лечить тебя никто не будет. Ты, Ванька, запомни: ты теперь бомж. И если ты подохнешь никто о тебе и не вспомнит…Разве только я да толстуха Аревик, - сказал Артур и затянулся «косячком», прищурив глаза.
- Тебе скока лет, дрыщ? – спросил долговязый худосочный подросток в сильно изношенной, местами разодранной телогрейке по кличке Жужа. У него не было нескольких передних зубов и оттого, произнося слова, он словно жужжал, как шмель.
- Десять будет, - ответил Ванька.
- Десять? Ну и чё ты, как целка, ломаешься? Пей, пора уже, - зашелся Жужа идиотским смехом, поглядывая на Артура. Цыган не обратил на подростка никакого внимания. Он уже был окутан наркотическим туманом.
Ванька поднес стакан к губам и залпом опрокинул в себя. Во рту появился неприятный горький вкус, внутри все обожгло. Из вытаращенных глаз Ваньки прыснули слезы. Казалось, что воздух кончился, и нечем стало дышать. Он стал ловить воздух ртом, как умирающая рыба. Через несколько минут пожар внутри сменился приятным теплом, которое плавно разливалось по телу. Жизнь снова обретала яркие краски и становилась подвижной. Будущее уже не казалось таким сумрачным и безнадежным. Даже после бодяжной водки жить было хорошо.
Когда Ваньке исполнилось тринадцать, Жужа открыл для него наркотическое небо – всегда ясное, бездонное, свободное, где не было ни одной грани, никакой реальности. Там Ванька улетал в нирвану и распадался на множество микрочастиц, каждая из которых пребывала в бесконечном счастье.
В полных семнадцать Ванька все рассчитает, взорвет вены "крокодилом" и останется там, в наркотическом небе. Он разбежится по тучам и доберется до рая.
А потом упрется всем телом в горе и:
Меня трудно довести до слез, Светлана. У вас получилось. Не могу спокойно читать о таких детях. Хоть и видела много чего в этой жизни. Очень цепляет, очень. Самое страшное - что невозможно помочь таким малышам.
Видишь, штука какая....Когда хорошо написано, таки я всегда скажу, что это хорошо! Ну, а коль так себе, то за мной не заржавеет - скажу, что это плохо!И когда работа хорошо сделана, чего рассусоливать, слова тратить? Верно? А работа мне понравилась! В ней смысл есть...А то у некоторых читаешь, хоть Мухтара вызывай на поиск этого смысла! Молодец, в общем!
Светлана, вы меня поразили. Моё мнение, что ничего у Ваньки в семнадцать лет, как он задумал, не получится. Ему СУЖДЕНО жить и жить. За мать, за отца. Может, это его шанс? Спасибо за рассказ.
Безысходность и типичный случай, увы. Пару слов о начале рассказа: ...Ванька, зачатый отцом-наркоманом и матерью-алкоголичкой, получился относительно здоровым Так редко бывает, и как автор показал впоследствии, гены дали о себе знать. Финал... лучшего тут не придумать. Всё вместе - отлично изложено и читается с увлечением. Спасибо.
Спасибо, Роман. А я все ещё думаю, что если бы не обстоятельства, может все могло бы быть по другому у Ваньки. Может и не "выстрелили" бы эти проклятые гены...
Очень тяжелая вещь, но такая реальная к сожалению. Вот так запросто можно искалечить и отобрать жизнь, то самое дорогое которое уже никогда не повторится. Спасибо Вам большое, Вы умница. Этот нарыв на теле общества надо вскрывать, ибо жить с этим невозможно.
Тема и в самом деле чертовски тяжёлая, оставляющая какой-то свинцовый осадок в душе... Однако изложение по всем параметрам весьма достойное высокой оценки! То ли я стал сверх меры сентиментальным, то ли рассказ так сильно зацепил меня за живое, но слёзы на глазах, увы, выступили... Как бы там ни было, но пусть Муза, Светлана, никогда не покидает Вас!
Очень хорошо помню этот конкурсный рассказ, который в итоге победил. Жаль, еще раз говорю, что не первое место… Ну да ладно, тут множество замечательных комментариев, и это уже о многом говорит. Света, вы – талант! ( И здесь же хочу сказать спасибо за запись на моей стене! Так актуально для моей дочери сейчас. И вместе с тем мне стало весело! Света, вы – мисс Позитив! /не грех повториться/ А ведь это правда все, цитирую дословно объявление в нашей местной газете: требуются девушки с высшим образованием 21 года, со стажем работы не менее трех лет по данной специальности…) В общем, вот такая наша жизнь…
Вы очень хорошо пишите,и скорей всего это жуткая правда жизни.Но зачем Вы так с мальчиком.Отдали бы его лучше доброй толстой Армянке.Жаль,что так закончилось.С уважением.
Благодарю за отзыв, Ольга! А с мальчиком это не я. Это не любящие родители и равнодушные взрослые. Я пишу реализм и сама реалист, хотя и лирик иногда. В жизни не было бы по-другому. А у Аревик своих проблем хватает. Вот как-то так.
Написано отлично! Читаешь, не отрываясь! Но очень тяжёлая, хоть и реальная вещь! И финал закономерный, к сожалению! Светлана, удачи Вам в Вашем творческом пути!
Аревик достала из куртки платок и громко высморкалась. Мальчик, как преданный щенок, прижимался к её груди. Аревик была такая теплая, как беляш, и пахла счастьем. Ванька вдыхал этот запах, и он частями внедрялся в него, разливаясь по телу радостью. ----------- ПРОСТО ПОТРЯСАЮЩЕ БОЛЬНО. И ТАК ЯРКО ... ОСЛЕПИТЕЛЬНО ЯРКО. ВСЁ НАЯВУ И ВСЕ ЖИВЫЕ, ОСЯЗАЕМЫЕ И ОСТРО ПАХНУЩИЕ.
сильно... очень сильно и очень правдиво. возраст Ваньки намеренно возрастает к концу рассказа? перекликается с моим романом "ДюймВовочка". Приглашаю прочесть и обсудить. С теплом, Лариса. А Вам спасибо за доставленно удовольствие от прочтения.
Светлана, Вы что же панику тут устроили? Гляньте, что Вы пишите в ответах на комментарии. Запугиваете народ.
"Да, Оксана. Пока-полная безысходность", "Да, уж! У действительности нашей не лицо-харя", "Такой конец возможен лишь в идеале, а в жизни нашей неидеальной...увы", "Война в головах, разруха, конец света. Так-то" и т.д.
Высказались Вы, что-де "пишите реализм и сама реалист, хотя и лирик иногда". Вы сгущаете краски.
Очень хорошо написан рассказ, просто потрясающее описание пьяной матери ,отчима, горькая правда бедных детей, у которых с рождения и не было родителей, потому что это и не родители вовсе..Мне честно говоря очень захотелось, что -бы Ваньку взяла к себе Аревик, и тогда бы не было такого трагического конца. Спасибо за то,что сумели затронуть важные проблемы, за то,что Ваш рассказ не может оставить равнодушным.