Предгрозовье

Игорь Краснов

ПРЕДГРОЗОВЬЕ

Колька проснулся от истошного крика. Кричала мать. Сквозь её крики то и дело слышалась грубая брань отца. Сомневаться не приходилось: отец опять пришёл пьяный и закатил матери очередную сцену ревности. Как всё надоело. Колька соскочил с постели и стремглав бросился в соседнюю комнату.

Он, конечно, оказался прав. Мать лежала на полу, ночная рубашка на ней была разорвана. Прикрывая голову руками, она то истошно кричала, то, всхлипывая, стонала. Отец плевался, матерился и пинал куда попало: в грудь, в живот. Удары были глухие, равномерные. Кольку передёрнуло. Он рванулся к отцу и повис на его руке, крича:

— Не надо, не смей!

— Уйди, змеёныш, всё равно паскуду прибью, — прорычал отец и сбросил сына на пол.

Колька сильно ушиб колено. Не обращая внимания на острую боль, он закрыл мать собой.

— Не трожь, — хрипло вырвалось у него.

— Сынок, уйди, он и тебя убьёт, — простонала всхлипывающая мать, приподнявшись и коснувшись рукой Колькиной спины.

— Слыхал, — рявкнул отец.

Он наотмашь ударил сына, сбил его с матери. В голове Кольки зазвенело, затрещало, перед глазами поплыли разноцветные круги. Колька обхватил голову и тихо застонал. Боль была резкой, невыносимой. Казалось, черепная коробка вот-вот не выдержит и расколется на две половины.

Пнув ещё раз, отец, матерясь, ушёл, резко хлопнув дверью. Мать снова приподнялась, утерла рукой лицо. Колька подполз к ней.

— Сильно, сынок, он тебя ударил?

— Гудит всё...

— Ты уж не держи на него зла, не осуждай, отец ведь он тебе.

— Говорил же, что в ментовку его надо сдать, — гневно сказал Колька.

— Не говори так, отец ведь, отец... Дай слово, что ничего худого не сделаешь отцу...

— Но-о...

— Сынок, умоляю, он же твой отец, родной отец...

Мать не договорила, вдруг побледнела. Глаза её закатились, лицо вытянулось. Она схватилась за грудь и, откинувшись, судорожно начала глотать воздух. Ошеломлённый Колька замер на месте. Но когда пришёл в себя, закричал:

— Мамка! Мамка-а!

Телефона у них не было. Колька бросился к соседям по лестничной площадке. Стучал в двери, звонил, кричал. Однако ни одна дверь так и не открылась, никто ему не помог. Тогда до сознания его дошло, что этажом ниже живёт тётя Аня, приятельница матери, которая ещё днём забрала к себе сестрёнку. Он побежал вниз по лестнице. Упал на ушибленное колено. Громко ругнулся, вскочил и побежал дальше. У нужной двери Колька резко вдавил кнопку звонка. Дверь открыла тётя Аня. Увидев побледневшее лицо сына приятельницы, его посиневшие губы, она ахнула.

— Мамка... "Скорую", — только и смог выговорить Колька.

"Скорая" приехала лишь через полтора часа. Мать тут же увезли в больницу. До этого, пока не было людей в белых халатах, тётя Аня, как могла, оказала первую медицинскую помощь: обработала кровоподтеки, заставила выпить какое-то горькое лекарство. Колька во всём помогал.

На другой день он не пошёл в школу. С восьми часов торчал у дверей больницы. Долгое время его не пускали к матери. Потом к нему вышел хирург, сказал, что мать умерла, что... Но Колька уже ничего не слышал: ни оправданий хирурга, ни причин смерти. Матери вдруг не стало. Трудно было поверить. В душе опустошение. Горечь. Это удивляло его, ведь мать он не любил. Он медленно брёл по асфальтовой дорожке, понуро опустив голову. В душе неизвестно почему появлялась злоба. Хотелось всё крушить, сделать что-то нехорошее, подлое.

Недалеко, в метрах пяти, полулежала чёрно-белая кошка. Она не шевелилась, внимательно смотрела на голубей, которые бегали по асфальту в поисках хлебных крошек. Колька схватил камень и швырнул. Дико взвизгнув, кошка бросилась прочь, разгоняя стайку голубей.

В парке играла музыка. То здесь, то там бродили, сидели влюблённые парочки, весёлые компании. Хорошо бы забыться. Но что-то держит крепко, не отпускает. Он сел на скамейку. Перед глазами встало лицо матери, оно было опухшим, мокрым от слёз.

Да, он не любил мать, не понимал её. Она казалась ему какой-то странной. Почему она была такой покорной, терпела побои? Почему не давала вызывать милицию? Почему, что бы ни делала для него, Кольки, — всё тайком? Сразу вспомнилось, как не раз мать толкала в его карман последние деньги: мол, купи себе чего-нибудь, пока отец и этого не отобрал... Колька улыбнулся.

Почему она не ругала его? Бывало ведь, что он уроки прогуливал, домой приходил поздно. Мать ничего не говорила, только тихо вздыхала и качала головой. Иногда это бесило. "Лучше бы накричала, лишь бы не молчала", — думалось ему.

Колька так до конца и не смог смириться с тем, что мать у него была слабым человеком. Он точно уже знал, что в этом мире нет места слабакам, что только тем, у кого сила, открыты все дороги. Главное — не стать скотом. Эту науку он хорошо освоил прошлым летом, когда один на один дрался с Васькой-Губашлёпом, который считался одним из сильных во дворе. Тогда Васька-Губашлёп крепко его побил, всё лицо горело от ссадин, но он испытал странное чувство удовлетворения, ведь его не унизили, он не струсил, сопротивлялся, на удар отвечал ударом.

Но как бы всё не казалось странным, она была его матерью, родной матерью. И это, наверное, каждый раз толкало защищать её, бросаться под отцовские удары.

Колька осмотрелся. Матери не было. А вокруг ничего не изменилось: те же деревья, кусты, то же небо, большое и пустое… Горло сдавило. Он ушёл в лес. И там бродил, бродил, пока хватило сил. Остановился у знакомой хижины. Здесь Колька бывал в те часы, когда испытывал потребность побыть в полном одиночестве, вдали от всех.

Всю ночь лил дождь. Лил, словно дышал: выдохнет, выльет, остановится, вдохнёт, наберёт новые силы и снова выдыхает, льёт изо всей мочи. Колька спал тревожно, наполовину промокший, прижав к подбородку колени.

Проснулся он на восходе солнца. Но диска не было видно: облачность. Ярко-красная заря растекалась по всему горизонту, заполнив оконный проём. Мох, который ему удалось насобирать и постелить для мягкости между досками нар и курткой, настолько умялся под его телом, что мало чем отличался от самих досок. Налёжанный бок ныл, ему вторил пустой живот. Надо было вставать.

Колька вышел из хижины. Было прохладно, мокро. Ветер самозабвенно шумел в соснах, сдувая с них остатки сонного тепла. Поразмяв тело, Колька ещё острее ощутил власть голода.

В парке было тихо. Он сделал ещё несколько шагов и на повороте увидел на скамейке незнакомую девчонку. Подошёл поближе. Девчонка ела бутерброд с колбасой. Бутерброд был настолько большим, что незнакомка обхватила его обеими руками и при каждом откусе с трудом толкала в свой маленький рот. Колька не выдержал, сглотнул слюну голода. "Где это она колбасу достала?" — пронеслось у него в голове.

Заметив Кольку, незнакомка улыбнулась накрашенными губами, кивнула белокурой головой. Он подошёл к самой скамейке.

— Хочешь? — она протянула руку с бутербродом.

— А ты? — Колька замялся.

— На, вон сколько!

Незнакомка отломила кусок бутерброда и подала Кольке. Он вертел в руках свою долю и от замешательства не знал, с какого конца начать есть.

— Да ешь ты, не боись — не заразная, — жуя, промычала она.

Он жадно вонзил зубы во вкусно пахнущую мякоть. Незнакомка нагнулась, застегнула "молнию" на жёлтом сапожке. Кофточка чуть распахнулась, и Колька увидел девичьи груди: маленькие, круглые, как два мячика. Незнакомка поймала его взгляд, но нисколько не смутилась. Зато смутился сам Колька, покраснев до самых ушей.

— Ты что, ещё не видал? — как ни в чём не бывало, спросила она и откинулась.

— Сколь угодно, — ответил он, стараясь придать своему голосу равнодушный, непринуждённый тон.

— Врёшь всё — по тебе видать.

— С чего бы?

— Откуда знать... Ну что, управился? Я уже съела!

— И что?

— Холодно, а ты весь промок, простудишься...

— Не тепло.

— Может...

Колька поразился спокойствием незнакомки, он, конечно, сразу сообразил, к чему та клонит. И как всё просто, будто предстояло выпить стакан воды. Но неожиданно как-то. Он почувствовал, как внутри поднялась горячая волна, обжигая всего его. Стало жарко. Неужели сейчас всё на самом деле произойдет?

— Что, обязательно? — не веря своей догадке, спросил он.

— Знаешь, ты какой-то странный. Обычно ваш брат только и ждёт момента, чтобы наброситься и взять своё. А ты сидишь рядом, — и хоть бы что. Чего теряться? Холодно. В парке пока нет никого. Ты промок весь... Для тебя же стараюсь. Согреешься хоть немного, я ещё тёплая.

— Где?

Они зашли за куст. Она легла на траву. Полностью распахнула кофточку, обнажив грудь, живот. Задрала юбку и раздвинула ноги. Трусиков не было. Он лёг, и от прикосновения к женскому телу испытал настоящее блаженство. В голову ударила кровь, дыхание стало прерывистым. Его руки жадно тискали ещё детские груди, плечи незнакомки.

По её ответным движением он чувствовал, что не противен, что его неопытность нисколько не вызывала в ней разочарование... наоборот, радовала, забавляла. Это придавало ему уверенность, и он уже не торопился, старался продлить мгновение, насладиться каждой секундой наивысшего блаженства...

Всё длилось недолго, но ему показалось, что прошла целая вечность. Незнакомка выгнулась и, прикрыв глаза, издала лёгкий стон. Колька поднялся, застегнул джинсы. Блаженство сменилось отвращением. Она лежала, распростёршись на траве. Сытая, довольная. "Животное", — чуть не вырвалось у него. Чтобы хоть что-то сказать и тем самым нарушить тягостное молчание, он буркнул:

— Чего в такую рань в парке торчала?

— Так, — сказала она, поднимаясь и отряхивая, поправляя юбку, кофточку.

— Выгнали что ли?

— Ага, чтоб, значит, не застукали... Ты-то из какой будешь?

— Из шестой.

— И я из шестой! Что-то тебя не видела...

— Я тебя тоже впервые вижу.

— Многих знаю... Врёшь всё. Назови кого!

— ЭнПэ, физик!

— Точно-о...

— Крыса, — Колька сплюнул в траву.

— У него была!

— С чего бы?

— Смешной такой: всё дёргался, что жена вот-вот с ночной явится, застукает...

— Не понял, ты-то что у него делала?

— Что, дурак такой?

— Ты! — Колька удивился.

— Ага, знаешь, какой он... Попробуй отказать — разом все контрольные запорит...

— И...

— Пришлось, конечно. Не первая ведь.

Колька едва сдержал себя, чтобы от отвращения не передёрнуться. Пошло всё. Внутри рождалось какое-то раскаяние.

Незнакомка застегнула кофточку, одёрнула куртку и подошла вплотную. Прижалась, заглянула в глаза.

— Мы ещё увидимся? — решившись, наконец, спросила она.

— Видно будет, — сказал Колька, а сам подумал: "Да пошла ты!". И ушёл, не оглядываясь.

Тётя Аня встретила его радостно:

— Заходи, заходи! Небось, проголодался? Проходи прямо к столу, ещё ничё не убрала...

— Не надо, я сыт...

— Ладно уж, не стесняйся!

Колька сел за стол. Тётя Аня налила ему в большую тарелку горячего супа, отрезала и подала кусок чёрного хлеба. При виде брата Танюшка сразу повеселела, она сунула в свой рот ложку с кашей и, широко открыв серые глаза, смотрела на Кольку. Тётя Аня хлопотала у газовой плиты.

— У тебя одежда сырая... Небось, под дождь угодил? Состернуть? — спросила она.

— Сам, — буркнул Колька.

— Сегодня, может, у меня ночуете?

— Не-е, к себе пойдём.

— Места-то всем хватит...

— Спасибо вам за всё.

— Гляди, ты теперя за хозяина.

— Этого не было?

— Отца-то? Не-е, не показывался! Его счас, небось, милиция ищет...

— Пускай ищет, — зло вырвалось у Кольки.

— Да! — тётя Аня вскинула руки. — Забыла совсем, мне же в магазин надо бежать... Побегу я. — И ушла одеваться.

Колька подмигнул сестре. Танюшка залилась звонким смехом, потом скорчила смешную рожицу. Колька улыбнулся.

— Ешь давай...

— Не будю, — Танюшка капризно надула губы.

— Будешь, — не сдавался Колька.

— А скаску скашесь?

— Меня не теряйте, — крикнула тётя Аня, закрывая за собой дверь.

— Значит, опять сказку захотела?

— Агя, — Танюшка закивала головой.

— Кашу есть будешь?

— Агя!

— Тогда слушай! Жили-были дед да бабка, — начал Колька рассказывать сказку.

— И било у них три сина, — взяв ложку, продолжала Танюшка.

— Верно. Ешь! Двое умных, а один...

— Дюлак!

— Ты же всё знаешь! — Колька поднялся со стула. — Пойдём лучше гулять...

— Уя! — обрадовалась Танюшка.

Они гуляли часа два. Танюшка то копалась в песке, то гоняла голубей, при этом каждый раз прыгая, как воробей, и махая руками. Колька ничего не делал, просто наблюдал за ней. В отличие от матери к сестре он испытывал какую-то привязанность. Ему нравилось возиться с Танюшкой. Радовался, когда какой-нибудь пустяковой мелочью доставлял ей бурный всплеск восторга. Обычно в этот момент Танюшка, заливаясь смехом, бросалась на брата, обнимала за шею и целовала. И Колька сразу забывал обо всём плохом, пошлом, он по-настоящему ощущал себя старшим братом, что он защита сестре.

Наигравшись вдоволь, Танюшка села рядом с Колькой, который в это время сидел на каком-то длинном бревне.

— Что, устала? — спросил он, поправляя на ней шапочку.

Танюшка ничего не ответила, только глубоко вздохнула.

— Домой пойдём?

— Агя...

И они, взявшись за руки, пошли.

Повесив на вешалку курточку сестры, Колька подошёл к плите. Через несколько минут лёгкий ужин был готов. Уставившись на брата, Танюшка всё съела с аппетитом. Потом Колька помог ей раздеться, уложил в постель, накрыл одеялом.

— Спи.

— А ти не удёсь? — в глазах Танюшки мелькнул испуг.

— Не боись. В ментовку только сбегаю... и приду, — успокоил Колька сестру. — Сказку надо?

Но Танюшка уже спала.

В милиции Кольке сказали, что отца пока не нашли, что он должен обязательно дать органам знать, если тот вдруг объявится дома, так как подозревается в смерти матери.

Вот и всё, поставлена последняя точка. Услышанное не произвело на Кольку особенного впечатления. Он предчувствовал, что то, что происходило в их семье, не приведёт ни к чему хорошему, что когда-то всё должно было закончиться какой-нибудь трагедией. И потому как бы заранее внутренне готовился. Иногда ему даже казалось, что он уже готов ко всему, что ничто не сможет больно задеть его. Но сейчас на душе почему-то было плохо, мрачно. Ничего не хотелось.

Подходя к двери, Колька услышал крик Танюшки. Его будто током ударило. Он рванул дверь, вбежал в комнату. И перед ним предстала страшная сцена: на полу без штанов сидел пьяный отец, в грязных руках его была Танюшка. Она плакала, извивалась, пыталась вырваться из цепких отцовских рук. Он рычал, рвал на ней одежду.

— Скотина, — взревел Колька.

Он рванулся к отцу, сзади обхватил руками, и попытался было уронить его. Это оказалось не под силу. Колька получил удар. Однако он не сдавался, упорно предпринимает ещё одну попытку, бросается на отца. Новый удар. В какой раз Колька отлетает в сторону. В голове помутнело, дикий Танюшкин крик больно резал уши, мозг. Его колотило, он не в силах был сдержать дрожь.

— Ублюдки, — то и дело рычал отец.

Кольке показалось, что сходит с ума, всё вокруг плыло. Взгляд его остановился на ноже, который валялся недалеко от него. Он вскочил на ноги, схватил с пола нож, подбежал к отцу... И рука его резко опустилась. Танюшка перестала кричать. Колька рухнул на пол без сознания.

Следствие было коротким. Колька ничего не отрицал, он будто находился под каким-то глубоким гипнозом, только всё повторял:

— Он гад, гад...

Суд не нашёл смягчающих обстоятельств и отправил Кольку в колонию для несовершеннолетних преступников. С этим никак не могла смириться тётя Аня, она кормила Танюшку, которая к этому времени от потрясений только-только пришла в себя, и по её щекам текли слезы. Танюшка ничего не понимала, недоумённо смотрела на неё.

— А где Колька, он скашесь мне скаску?

— Уехал наш Колька, — тихо сказала тётя Аня, не сдержалась и зарыдала навзрыд.

Танюшка испугалась, лицо её сморщилось.

— Колька-а, — позвала она брата.

Поставив на тумбочку тарелку с кашей, тётя Аня прижала к себе Танюшку и сквозь слёзы прошептала:

— Не плачь, детка... Он вернётся, обязательно вернётся... и расскажет тебе сказку.

Она посмотрела в окно.

— Гроза будет… Гроза-а… Что с нами станет, Господи?

август 1991 г.