Песня северной смерти

Чаши вина часто сталкивались в воздухе, лица художников краснели, а голоса набирали громкость. Даже пристройся Кин за стенами кабака, расслышал бы каждое слово.

—Вэньфан, я ничего плохого не хочу сказать... Но с глазами ты перебрал.

—Зачем так много? Модницы износили узор «глаз» года четыре назад!

—Да замолчите! Не видите что ли, Вэньфан нашел свое призвание — глаза! Теперь ножки Ивы из Дома Радости не смогут больше выманить у него ни одной монеты. Выпьем за это!

—Тогда его ждут глаза других девушек. Брат Вэньфан, глаза — зеркала души, я пью за твою смелость выбирать добродетель вместо прелести тела!

—Вэньфан, я тебя понимаю. У твоего натурщика интересный разрез глаз, но не стоит увлекаться лишь одной частью тела, от этого картина страдает...

—Да ну вас! — только и отвечал опростоволосившийся художник собутыльникам, и большими глотками приговаривал чуть горчащее осеннее вино.

Его натурщик тоже потешался, прикрывая лицо рукавом по самые веки и стреляя глазками на всех женщин в кабаке. Они смеялись, но близко не подходили — кому нужен такой желторотый юнец? Ему и семнадцати наверняка нет, а уже попал в друзья к выпивохам.

Кин мрачно смотрел за веселой ватагой из угла и ждал момента. Он наступил, и даос оказался у стола нетрезвой компании, поднял неудачный портрет с залитого вином стола и, цокнув языком, сказал:

—Я бы купил его за пятьдесят золотых.

Магия денег на художников подействовала не хуже магии вина. Вэньфан аж встрепенулся, поправил ворот халата и кивнул вместо поклона (прижатый друзьями с двух сторон, выйти бы он не смог).

—Я против, — ответил натурщик, и лицо его было кране серьезным. Лишь миг, а в следующий он рассеянно улыбался.— Портрет так себе, и позволить моему несовершенному образу ходить по рукам... Я против.

—Пятьдесят золотых — это хорошая цена, — Вэньфан протянул ладонь, требуя показать, что деньги существуют. Связка солнечного металла опустилась ему на руку, и шесть пар глаз уставились на слишком щедрую для небрежного наброска плату. Вэньфан сжал заработок в кулаке и размашисто махнул второй рукой, мол, забирай и проваливай. Но странный гость оставался на месте и невежливо пялился на натурщика. Тот поежился и встал из-за стола.

—Пойду поговорю.

Они оставили художников, продолживших славить богиню вина и выяснять, что прелестней в девушках, ножки или глаза.

Во дворе Кин дважды хлопнул в ладони: призвал окружающие звуки и заставил их встать стеной вокруг себя и Хидари.

—Ведешь себя, как последняя лиса! — отчитывал даос Хидари. Кин не имел власти над магическим созданием, но у Хидари отличался впечатлительностью не меньшей, чем легкомысленностью, и выслушивал даоса, как провинившийся ребенок. — Морочишь головы людям, позволяешь им разгадать свою истинную суть, играешься, не думая о последствиях.

—Не к таким уж честным да бескорыстным людям я пристаю и не так уж морочу! Я хотел получить портрет, а не чужую энергию. Но коли художнику больше нужны деньги, чем искусство, то пусть продолжает спиваться без меня!

—Вэньфан больше не будет пить. Ему очень нужны деньги, чтобы выкупить себе невесту из веселого квартала. Только что я дал ему ровно столько, сколько требовалось. Друзья кормили его весь год, но требовали запивать вином. К тому же он рисует лучше навеселе.

—Все-то ты знаешь! — натурщик уже простил Вэньфана, но продолжал строить обиженный вид. — Подстроил, чтобы я задолжал?

—Просто следил за тобой, Хидари, потому что, в отличие от брата, ты по-прежнему совершаешь ошибки в мире людей. Как ни наблюдателен, а душ не видишь.

—Видеть души — это правда к моему брату. Вот и вали к нему, ищи по восемьдесят одному измерению, пока боги судьбы не откажутся от тебя.

—Поганый язык! Но, как бы ты не относился ко мне, не отделяй себя от брата. Ты нашел Вэньфана, незаурядного человека. Подумать только, он нарисовал твою сущность! Я бы вернулся к нему спустя пару лет, чтобы посмотреть, куда Вэньфана заведет этот редкий дар, но, боюсь, мне недолго осталось.

—Тебе-то? Что-то не верится. Твое тело выглядит хорошо.

—Твой брат бы сказал иначе: «Твоя ци выглядит скверно».

—Я не мой брат, но пришел ты ко мне. Зачем?

—Проведи меня к вашему Учителю.

Хидари поежился.

—Ладно. Он в последний раз бросил в меня палкой, но то давно было. Ты отдашь мне мой портрет, раз другого мне уже не получить. В следующий раз Вэньфан нарисует просто глаз на весь лист и будет прав.

Кин пришел в город южной дорогой, но теперь, когда его вел Хидари, даос не мог ее узнать. Исчезли лавки подмастерьев, рынок и трущобы голытьбы, городская стена не приближалась, а удалялась, растворяясь неясными очертаниями в дымке, из которой выступали клыкастые, лиловые от света заходящего солнца скалы. Тяжелая влага оставалась росой на волосах, от духоты дышалось тяжело, но каждый глоток воздуха был целительным — как в горах, удаленных от людских поселений. Мостовая теряла каменный узор и сужалась, под ногами осталась темная тропинка из мокрой гальки. По ней Хидари прытко закарабкался вверх, что архар. Кин же, скривясь, едва поспевал за ним, на самом деле летящим и лишь изображающим шаги и прыжки. Кину было плохо. Мышцы ног ныли, глаза слипались от усталости, а собственное тело казалось слишком тяжелым для костей. Человеческое пересилило, и даос опустился на траву передохнуть.

—Теперь и тело твое выглядит так, как будто ты вот-вот рассыплешься.

Хидари навис над Кином. Он мог видеть даже спиной, это даос знал не по наслышке. По сути, весь Хидари был зрением, а все прочие чувства — постольку-поскольку. В глазах волшебного существа был интерес. Кин мог поспорить: Хидари бы с большим удовольствием посмотрел на «возвращение лет» даоса, когда из-за ошибки в магии или магического удара даос возвращается во временной поток, из которого сбежал, стареет на глазах и рассыпается прахом.

—Так ты не врал, что скоро помрешь?

—Все в руках судьбы. Я иду к твоему Учителю бороться за выживание, как всякий уважающий свой истинный возраст даос.

—И за что же уважать старость?

—Ты юный, еще не знаешь. Живущие долго принадлежат не только себе. Даосы творят судьбу магов, но в ее возвеличивание вкладывается и Земля, и Небо. Потому расстаться с жизнью по собственной воле — очень неуважительно к миру.

—Опять нотации. Почему все даосы пытаются меня учить?

—Потому что ты обладаешь обаятельностью ребенка. Тебя хочется учить. Может, это дар небес для тебя?

—Надоели, — буркнул Хидари и снова поплыл вверх по тропинке, на этот раз даже ногами не перебирая. Медленно, чтобы Кин поспевал. Хидари добрее брата.

Какой дурак построит дом на вершине горы, продуваемый восемью ветрами? Тот, кого не заботит телесное удовольствие, но заботит, откуда приходят ветра. С юга дует небесный ветер, с севера — ветер земли, с востока — огненный, с запада — напитавшийся влагой. Но важнее всего здесь северо-западный поток, который Фуси, прочитавший письмена на боку речной лошади-дракона, скрепил именем Горы. Учитель Сан — мастер горной магии. Как ни высоко поднимаются его дома над равнинами земледельцев или городами торговцев, все равно не найти более близких к Земле. Земля — мать, а Горы — старшее земное дитя, которое знает, как проникнуть в секреты темной магии. Земля — мать, а ветер Кина — лишь младший сын, который не всегда может понять старших.

Кин двигался медленно. Он кланялся через каждые девять шагов, становясь на колени, и вставал вновь, как ни хотелось остаться на месте и уснуть. Учитель Сан никогда не учил Кина, но именно от него зависело сейчас, будет даос жить или умрет.

Дом Сана явился Кину как пагода с золотыми стенами и черной крышей. Восемь пролетов, и лишь на верхнем хозяин позволит встретиться. Кин не считал ступеней, сквозь которые проросли синие и фиолетовые мелкие цветы. Шагал, как в вязкой трясине: каждая ступень переносила его все дальше от мира людей. Лестница змеей изогнулась вбок — Кин был внутри пагоды. Хоть Сан и устроил ему испытания, Кин назвал бы их данью вежливости: если бы отшельник не хотел видеть Кина, то брести даосу Ветра по пыльной хибаре вечность, совсем не видя успеха от многочасовой ходьбы.

Наконец Кин добрался до конца. Ему пришлось ползти по ребрам ступеней, забыв о всяком достоинстве, и выглядел он так, словно смерть вот-вот настигнет его: кожа посерела, глаза ввалились, черты обострились, меж костяшками пальцев появились темные пятна, а волосы посерели сединой. Мастер Сан взирал на жалкого гостя, сидя на невысоком кресле с позолоченными рукоятями в виде черепашьих голов. Длинные волосы были завязаны в высокий хвост, который змеился по плечу и падал ниже сидения. На худом лице широко тянулась улыбка: легко представить, как открывает рот, а за зубами — бездна. Веки опущены: мастер Сан не смотрел на мир глазами с тех пор, как вырвал их из глазниц и отправил путешествовать по миру. Миги — правый, а Хидари — левый. В темноте жил мастер Сан, потому что видения среднего мира слишком докучливы и отвлекающи. Он любит смотреть на тьму, и сейчас Кин знал, что Сан улыбался от всего сердца, радуясь несчастью собрата по магии.

Мастер Сан отвернулся от Кина и стал отчитывать Хидари.

—Я же говорил вам всегда держаться вместе. Хидари, мне связать вас заклятьем в одно тело с двумя головами? Или связать цепями?

—Простите, Учитель, — Хидари как-то съежился перед незрячим взглядом создателя. — Мы договорились немного пожить порознь. На пару месяцев всего.

—Значит, это Миги нарушил мой приказ.

—Нет, я первым начал...

—Ты всегда начинаешь болтать о глупостях, но Миги держит тебя в узде. Теперь же ты его испортил, и Миги потакает твоему безрассудству.

—Учитель, Миги не виноват, — Хидари трясся страхе, и в глазах блестели слезы. Их вид тоже радовал мастера Сана.

—Полно. Прочитай для меня книгу в библиотеке.

Мастер Горы щелкнул пальцам, вызывая к жизни голубой огонек, и Хидари хмуро поплелся за проводником. Он не сильно любил читать — не понимал даосских книг, хотя каждый символ и раскрывал ему свое значение, даже если Хидари никогда с ним не сталкивался. Куда веселее для него фривольные новеллы про небесных фей или увлекательные повести про героев старых времен.

Кин уже поднялся с колен и принял облик более достойный. Сан унижал его безразличием, но лишь напоказ: иньская сила уже укрепила дух Кина, напитала его после путешествия. Сонливость как рукой сняло, и гость с почтением поклонился хозяину, столь щедрому к нему.

— В моей душе тьма.

— Твои эмоции кипят в темноте, их цвета перепутались. Ты ошибочно принимаешь их за мрак.

— Что видишь, старший брат?

— Злость — ты был обижен. Разочарование — ты не смог выиграть. Снова злость — ты ненавидишь кого-то так сильно, что жаждешь его смерти. Отчаянье — ты готов рискнуть всем, как крыса, загнанная в угол.

— Все верно.

Мастер Сан потянулся лицом вперед, будто вынюхивая что-то.

— Твоя магия ослабла, но не потому, что ты был избит врагом. Ты сам отказался от нее. Кто бы мог подумать: гордец-Кин может так поступить со своим возлюбленным даром! Мир полон чудес, в сердце которых — тьма. Расскажи мне, кто изловил Ветер?

— Мой друг, обменявший свою судьбу на мою.

— Он бессмертен, если решил, что сумеет повторить тебя.

— Он бес во плоти и душе человека, который уже сумел меня повторить! И я ни разу не заметил присутствия. Он странствовал вместе со мной, он слушал мой ритм, он крался по пятам даже тогда, когда я забирался слишком далеко — в дальние миры или в чертоги своей души. И он сумел. Мой враг начал петь мои песни до того, как я решался сыграть их. Он настолько близко подступил к моей душе, что даже если я импровизирую, он всегда на шаг впереди. Мой враг играет музыку, которая едва начинает зарождаться внутри меня... Чтобы отделаться от преследования, я был вынужден отказаться от магии, и Небеса начали мстить мне, предавшему начертанный их волей путь. Но еще есть время... Позволь мне прийти к Повелителю Севера!

— Ты знаешь к нему дорогу.

— Мои дороги прокладывались музыкой. Теперь мне нужен проводник, отвергающий ее.

— Ты пришел просить у меня Миги?

— Да.

— Он не любит тебя. Потому, что ты ближе к слуху, чем к зрению. Я разрешу ему провести тебя туда такой тропой, которую врагу во всю жизнь не сыскать. Ты будешь глух и слеп, и твоя душа не выдаст направления шагов.

— Я готов заплатить.

— Я возьму очень дорого. Ты часто ищешь страданий, младший брат? Печальная музыка привлекает тебя больше радостной.

— Я готов.

— Ты разыщешь ту, кого убил. Нашу сестру по Тьме по имени Суи. Ты разметал ее ци, ты и собери.

— Но у нее же есть замена!

— Я хочу видеть, как старое и новое схлестнуться за право владеть силой. Хочу посмотреть на поединок.

— Я верну Суи, если сам вернусь.

— Я знаю, о чем ты помышляешь. Но я вижу, что ты сейчас сплетен из лжи. Если тебя что и погубит, так это гнев Повелителя Севера, если ты посмеешь солгать и ему. Миги! — позвал мастер Сан, и на его ладони засветился шар размером с глаз. Он развернулся в рост человека, принял очертания молодого мужчины и свет унялся. Человек, который выглядит близнецом Хидари, только вот непроглядно-черным был не левый глаз, а правый, только вот лицо — как нефритовая маска, не знающая жалости.

— Отведи Кина к Сюань У и возвращайся. Будь аккуратен с его душой, потому что, если бы не Кин, я бы наказал тебя немедля. Вернешься тогда, когда мой гнев утихнет.

— Благодарю, господин, — поклонился Миги Кину, и нельзя было понять, вправду ли он рад, что избежал наказания от Учителя.

Миги снял с шеи медальон — алый камень в ромбической серебряной оправе, — и надел на Кина. Ученик Сана двигался как по склону вниз, и некоторое время ничего, кроме фигуры человека-глаза не существовало для даоса. Кин не сделал ни единого шага, но был прочно привязан к Миги, потому двигался вместе с ним, как лодка, прикрепленная к кораблю.

Можно ли размыть вселенную, как тушь на бумаге? Сначала из образов мира выбросило все краски, потом очертания задрожали в разводах — неужели Кин стирается из бытия? неужели Миги или мастер Сан обманули его, решив отомстить за Суи или просто шутки ради? Кин дрожал всем телом, и бренная плоть была отброшена: кто идет в обитель Севера, должен знать, что север и смерть — одно и то же. Здесь нет места для тела. Здесь нет места для слабостей. Кин вспоминал, как был здесь в первый раз и чуть не погиб, потому что не смог справиться со своей взбесившейся природой. Север — источник страха за жизнь, и Кин бы сбился с дороги, обезумев от ужаса, заблудился среди черных скал и темного льда, если бы проводник крепко не держал его душу. Миги провел даоса мимо черных птиц с голыми шеями, повторяющих предсмертные хрипы; мимо костяных хищников, объедающих ненужные миру души до едва заметной сердцевины; мимо ветряных вихрей предков, защищающих лишь потомков, а на других людей набрасывающихся с одним желанием — выпить теплую живую кровь души до дна и выбраться на поверхность. Мир Севера зыбок, он не держит очертаний, и только тот, кто был здесь, знает, какие тропы верны. Миги знал множество дорог, и только сейчас Кин задумался, кого именно сотворил мастер Сан из правого глаза: он создал мага, безраздельно верного Учителю и любимого Северным Повелителем, ведь вырвать часть тела — равно уважение и презрение к смерти, а значит, и к магии Сюань У. Миги был своим в чертогах Севера, и не всякий даос мог бы похвастать таким дозволением от одного из четырех Владык Направлений.

Они остановились у колодца на площади, украшенной по кругу виселицами. Повешенные обратились в кости, связанные меж собой белыми лентами и постукивающие в одном и том же ритме на ветру: так-так-туки-так, так-так-туки-так... Колодец наполовину зарос черным мхом, внутри которого мигали сизыми веками уродливые глазные яблоки с вертикальными зрачками. Миги провел Кина мимо них и поставил так, чтобы неприятные взгляды не могли больше достать даоса.

— Когда выберешься, постарайся отдать амулет мне. До этого лишь Хидари носил его, но я больше не знаю способов отрезать тебя от преследователя. Жаль отдавать вещицу, но мастер велел беречь тебя. Ах да, «господин Кин», чтобы попасть к Сюань У, вам нужно сброситься вниз вперед ногами. Если твое желание убить себя слишком велико, то можно и головой вперед, только тогда Сюань У не отпустит тебя, посчитав мертвецом.

— Ты тоже знаешь, зачем я пришел сюда?

— Я вижу то, что и учитель: ты лжец, и прежде всего лжец самому себе. Но только благодаря самообману ты поднялся так высоко, что Учитель заинтересован в твоей жизни.

— А ты?

— Я такой же, как мой Учитель.

— Лжец, — хмыкнул Кин и встал на край колодца. Там, внизу, были не звезды, а бездна, от которой тряслись колени и пальцы так, что никакой мелодии не сыграть, никаких нот в голове не подобрать. Но Кин преодолел свой страх, потому что там, наверху, его ждал еще больший. Он закрыл глаза и спрыгнул. Миги хохотал над колодцем.

Темнота вибрировала, тишина резала по ушам. Кин сходил с ума от какофонии, и дисгармония разрушала его душу. Его обняла тысяча многопальцевых рук, холодных и склизких, уволакивающих на дно мрачных и бесконечных чертогов Сюань У. Даос тонул, теряя голос, и душа металась, пытаясь отыскать спасение. Смех, эхом отражавшийся от невидимых стен, внезапно стал путеводной нитью. Кин ухватился за его звучание, присвоил его себе, сам захохотал, отторгая от себя черные конечности владений Сюань У. Звучание голоса, принадлежащего лишь ему, оживило Кина. Он отсек страх и вспомнил, зачем явился к Повелителю Севера. Кин вернул себе форму — человека, держащего в руках цинь, — и смело шагал по пещерным коридорам. И слушал, потому что только так он мог сыскать в лабиринте Сюань У. Наконец тот перестал играть с Кином в прятки, и даос увидел тень чернее, чем беспросветность скальных галерей. Он пошел за ней, и сталагмиты преградили путь. Каменные зубы со свода и дна пещеры сомкнулись, срослись в подобие трона, и на него скользнула тень Повелитель Севера. Точнее, две тени, потому что Сюань У разделился. Теперь он был как мужчина в черном доспехе, сжимающий древко тяжелого копья, и изящного телосложения женщина в черном наряде танцовщицы. Они скрывали свои силу и величие под масками людей, но Кин все равно опустился на колени и не вставал до тех пор, пока тени не передали ему «встань». Не звуком — мыслью, ведь вступивший в чертоги Севера прозрачен для взгляда Сюань У.

— Ты хочешь спросить, отдадим ли мы тебе секрет запретных песен.

— Да.

— Ты хочешь выкупить у нас то, что не стал бы придумывать. Но ты забываешь, что услышанная песня остается внутри тебя. Она все равно будет звучать, как песня Кина-Ветра. Ее красота и мощь манят непреодолимо, и будь ты хоть мастером песни, хоть мастером магии, хоть простаком, не смыслящим ни в одном из искусств, запретная песня источит сердце червем, распространит гниение по душе, как по стволу дерева — к листьям, к корням, до последнего кусочка древесины!

— Я не дам смерти отсрочки. Я призову ее сразу же, как поднимусь наверх. Не могу позволить, чтобы Пересмешник забирал мои песни. Я страдал ради них, я выточил их в своей душе и никому не отдам! Пересмешник заложил свиток судьбы богине с лапами барса и хвостом тигра, чтобы стать моей копией и выместить меня из памяти миров. Но, если я уйду сам, то и он обратится в ничто. Я не могу его победить, но я не дам ему существовать! Моя злоба так велика, что я готов спеть во славу Смерти, а не истинную песню Кина.

— Ты просишь не просто песню для убийства. Ты просишь заклинание, которое разлагает саму основу мира, рвет его нити безвозвратно, обращает плоть вселенной в зияющую незарастающую пустоту.

— Да.

— Мы в праве заключить с тобой такую сделку. Мы любим искусство, и хотим увидеть, как Кин-Ветер сможет сыграть запретную песню. Как ослабший и умирающий Кин-Ветер докажет, что является мастером магии не меньше, чем мастером музыки.

Двуединые Повелители одновременно подняли ладони — одна над другой, — и между пальцами заклубилась ураганом тьма, призванная ими.

— Мы поместив в тебя желанную смерть, и однажды твое искусство будет принадлежать нам.

Тьма потекла к Кину, как черное малое солнце, и он смело вытянул кончики пальцев к ней. Именно так нужно впитать этот дар и проклятие, иначе оно переполнит Кина целиком, а он и так играет между двух огней, обещающих гибель: Пересмешником и Сюань У.

Тьма впиталась в пальцы без остатка, закололась таким знакомым желанием — играть, выпустить музыку из плена тишины, оживить ее, пропустив через каждую частицу себя. Да! Пусть Кин и лишился своей музыки, но он еще может играть чужое, заставляя дыхание замирать из-за прилива чувств. Да! Музыка — жизнь Кина, и музыкой будет его смерть.

Он задрал голову: реальность неслась навстречу нему, потому что Сюань У выбросил даоса из северных пределов. И чем ближе была поверхность среднего мира, тем ярче расцветали черные лепестки мелодии. Цинь Кина, обычно серебристо-голубоватый, налился, как ядом, чернотой, и темный дым окутал фигуру даоса. Кин готов был умереть, но зрачки его сузились, а не расширились: Север излечил страх.

Пересмешник не заставил себя ждать. Он уже приоделся так же, как Кин, и праздновал победу заранее, потому что для уничтожения соперника осталась всего-то одна песня. Украсть, чтобы выжить самому. Забрать силой, чтобы соперник превратился в ничтожество, а ты, победитель, заполучил внимание всех звезд. Слабый, съевший сильного, превращается в сильного. Таково было желание Пересмешника.

Он улыбался губами Кина и просил сыграть, что там даос еще мог припасти необычного. Цинь Пересмешника дрожал в предвкушении сворованной мелодии, и Кин коснулся струн своего Ветра. Коснулся, но приглушил звук, давая сопернику нарушить тишину первым. Пересмешник заиграл, он знал наперед каждый поворот музыки, задуманной Кином, и с нарастающим увлечением он сплетал сеть гибели даоса. Пересмешник ждал, когда тот начнет развоплощаться и таять, как туман, но вдруг кровь брызнула из пальцев музыканта-обманщика. Цвет ее был как у туши. Пересмешник не мог отбросить цинь, тот как прирос к пальцам и заставлял его играть до конца — мелодию страшную, мелодию жгучую, мелодию, от которой разрушалась его душа.

Кин улыбался, глядя на мучения соперника.

— Украл? Молодец. Жаль только, это не моя последняя песня, а подарок от северного ветра. Нравится? Ты превзошел меня, ведь я никогда бы не сыграл такого.

Кин захлопал в ладоши, словно признавая талант Пересмешника, и враг даоса исчезал из истории мира навсегда, как желал того Кин.

Даос встряхнул свой цинь, чтобы тьма покинула магические струны. Он заиграл песню очищения, песню возвращения к пути Неба, и Небеса откликнулись выглянувшим из-за облаков солнцем, отдавая Кину силу обратно. Вернуть то, от чего отрекся, гораздо проще, чем некоторые думают. Однако...

Даже освободившись от одного соперника, Кин обрел второго. Черная игла песни смерти теперь жила в сердце и ворочалась, напоминая: забудется Кин хоть наяву, хоть во сне, лишь помыслит о страшной песне, — и она доберется до него.

Мастер Сан больно ударил Миги палкой по возвращению.

— Ты натравил на Кина зеркального врага?

— Я вырасти его из зависти друга Кина.

— Зачем тебе это понадобилось?

— Желания моего Учителя — немного и мои желания. Вы сильно горевали, когда Суи погибла. Я вернулся в прошлое и поглядел на Суи, и чувства, такие же как у вас, затопили мой разум. И теперь, как никто другой, я жду ее возвращения.

Мастер Сан ударил палкой по полу. Он вспомнил, что его страсти копились в глазах, и поэтому он избавился от них. Что же теперь взять с двух учеников, источник душ которых — порок?

© Copyright: Александра Котенко, 2014

Регистрационный номер №0237058

от 4 сентября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0237058 выдан для произведения:

Чаши вина часто сталкивались в воздухе, лица художников краснели, а голоса набирали громкость. Даже пристройся Кин за стенами кабака, расслышал бы каждое слово.

—Вэньфан, я ничего плохого не хочу сказать... Но с глазами ты перебрал.

—Зачем так много? Модницы износили узор «глаз» года четыре назад!

—Да замолчите! Не видите что ли, Вэньфан нашел свое призвание — глаза! Теперь ножки Ивы из Дома Радости не смогут больше выманить у него ни одной монеты. Выпьем за это!

—Тогда его ждут глаза других девушек. Брат Вэньфан, глаза — зеркала души, я пью за твою смелость выбирать добродетель вместо прелести тела!

—Вэньфан, я тебя понимаю. У твоего натурщика интересный разрез глаз, но не стоит увлекаться лишь одной частью тела, от этого картина страдает...

—Да ну вас! — только и отвечал опростоволосившийся художник собутыльникам, и большими глотками приговаривал чуть горчащее осеннее вино.

Его натурщик тоже потешался, прикрывая лицо рукавом по самые веки и стреляя глазками на всех женщин в кабаке. Они смеялись, но близко не подходили — кому нужен такой желторотый юнец? Ему и семнадцати наверняка нет, а уже попал в друзья к выпивохам.

Кин мрачно смотрел за веселой ватагой из угла и ждал момента. Он наступил, и даос оказался у стола нетрезвой компании, поднял неудачный портрет с залитого вином стола и, цокнув языком, сказал:

—Я бы купил его за пятьдесят золотых.

Магия денег на художников подействовала не хуже магии вина. Вэньфан аж встрепенулся, поправил ворот халата и кивнул вместо поклона (прижатый друзьями с двух сторон, выйти бы он не смог).

—Я против, — ответил натурщик, и лицо его было кране серьезным. Лишь миг, а в следующий он рассеянно улыбался.— Портрет так себе, и позволить моему несовершенному образу ходить по рукам... Я против.

—Пятьдесят золотых — это хорошая цена, — Вэньфан протянул ладонь, требуя показать, что деньги существуют. Связка солнечного металла опустилась ему на руку, и шесть пар глаз уставились на слишком щедрую для небрежного наброска плату. Вэньфан сжал заработок в кулаке и размашисто махнул второй рукой, мол, забирай и проваливай. Но странный гость оставался на месте и невежливо пялился на натурщика. Тот поежился и встал из-за стола.

—Пойду поговорю.

Они оставили художников, продолживших славить богиню вина и выяснять, что прелестней в девушках, ножки или глаза.

Во дворе Кин дважды хлопнул в ладони: призвал окружающие звуки и заставил их встать стеной вокруг себя и Хидари.

—Ведешь себя, как последняя лиса! — отчитывал даос Хидари. Кин не имел власти над магическим созданием, но у Хидари отличался впечатлительностью не меньшей, чем легкомысленностью, и выслушивал даоса, как провинившийся ребенок. — Морочишь головы людям, позволяешь им разгадать свою истинную суть, играешься, не думая о последствиях.

—Не к таким уж честным да бескорыстным людям я пристаю и не так уж морочу! Я хотел получить портрет, а не чужую энергию. Но коли художнику больше нужны деньги, чем искусство, то пусть продолжает спиваться без меня!

—Вэньфан больше не будет пить. Ему очень нужны деньги, чтобы выкупить себе невесту из веселого квартала. Только что я дал ему ровно столько, сколько требовалось. Друзья кормили его весь год, но требовали запивать вином. К тому же он рисует лучше навеселе.

—Все-то ты знаешь! — натурщик уже простил Вэньфана, но продолжал строить обиженный вид. — Подстроил, чтобы я задолжал?

—Просто следил за тобой, Хидари, потому что, в отличие от брата, ты по-прежнему совершаешь ошибки в мире людей. Как ни наблюдателен, а душ не видишь.

—Видеть души — это правда к моему брату. Вот и вали к нему, ищи по восемьдесят одному измерению, пока боги судьбы не откажутся от тебя.

—Поганый язык! Но, как бы ты не относился ко мне, не отделяй себя от брата. Ты нашел Вэньфана, незаурядного человека. Подумать только, он нарисовал твою сущность! Я бы вернулся к нему спустя пару лет, чтобы посмотреть, куда Вэньфана заведет этот редкий дар, но, боюсь, мне недолго осталось.

—Тебе-то? Что-то не верится. Твое тело выглядит хорошо.

—Твой брат бы сказал иначе: «Твоя ци выглядит скверно».

—Я не мой брат, но пришел ты ко мне. Зачем?

—Проведи меня к вашему Учителю.

Хидари поежился.

—Ладно. Он в последний раз бросил в меня палкой, но то давно было. Ты отдашь мне мой портрет, раз другого мне уже не получить. В следующий раз Вэньфан нарисует просто глаз на весь лист и будет прав.

Кин пришел в город южной дорогой, но теперь, когда его вел Хидари, даос не мог ее узнать. Исчезли лавки подмастерьев, рынок и трущобы голытьбы, городская стена не приближалась, а удалялась, растворяясь неясными очертаниями в дымке, из которой выступали клыкастые, лиловые от света заходящего солнца скалы. Тяжелая влага оставалась росой на волосах, от духоты дышалось тяжело, но каждый глоток воздуха был целительным — как в горах, удаленных от людских поселений. Мостовая теряла каменный узор и сужалась, под ногами осталась темная тропинка из мокрой гальки. По ней Хидари прытко закарабкался вверх, что архар. Кин же, скривясь, едва поспевал за ним, на самом деле летящим и лишь изображающим шаги и прыжки. Кину было плохо. Мышцы ног ныли, глаза слипались от усталости, а собственное тело казалось слишком тяжелым для костей. Человеческое пересилило, и даос опустился на траву передохнуть.

—Теперь и тело твое выглядит так, как будто ты вот-вот рассыплешься.

Хидари навис над Кином. Он мог видеть даже спиной, это даос знал не по наслышке. По сути, весь Хидари был зрением, а все прочие чувства — постольку-поскольку. В глазах волшебного существа был интерес. Кин мог поспорить: Хидари бы с большим удовольствием посмотрел на «возвращение лет» даоса, когда из-за ошибки в магии или магического удара даос возвращается во временной поток, из которого сбежал, стареет на глазах и рассыпается прахом.

—Так ты не врал, что скоро помрешь?

—Все в руках судьбы. Я иду к твоему Учителю бороться за выживание, как всякий уважающий свой истинный возраст даос.

—И за что же уважать старость?

—Ты юный, еще не знаешь. Живущие долго принадлежат не только себе. Даосы творят судьбу магов, но в ее возвеличивание вкладывается и Земля, и Небо. Потому расстаться с жизнью по собственной воле — очень неуважительно к миру.

—Опять нотации. Почему все даосы пытаются меня учить?

—Потому что ты обладаешь обаятельностью ребенка. Тебя хочется учить. Может, это дар небес для тебя?

—Надоели, — буркнул Хидари и снова поплыл вверх по тропинке, на этот раз даже ногами не перебирая. Медленно, чтобы Кин поспевал. Хидари добрее брата.

Какой дурак построит дом на вершине горы, продуваемый восемью ветрами? Тот, кого не заботит телесное удовольствие, но заботит, откуда приходят ветра. С юга дует небесный ветер, с севера — ветер земли, с востока — огненный, с запада — напитавшийся влагой. Но важнее всего здесь северо-западный поток, который Фуси, прочитавший письмена на боку речной лошади-дракона, скрепил именем Горы. Учитель Сан — мастер горной магии. Как ни высоко поднимаются его дома над равнинами земледельцев или городами торговцев, все равно не найти более близких к Земле. Земля — мать, а Горы — старшее земное дитя, которое знает, как проникнуть в секреты темной магии. Земля — мать, а ветер Кина — лишь младший сын, который не всегда может понять старших.

Кин двигался медленно. Он кланялся через каждые девять шагов, становясь на колени, и вставал вновь, как ни хотелось остаться на месте и уснуть. Учитель Сан никогда не учил Кина, но именно от него зависело сейчас, будет даос жить или умрет.

Дом Сана явился Кину как пагода с золотыми стенами и черной крышей. Восемь пролетов, и лишь на верхнем хозяин позволит встретиться. Кин не считал ступеней, сквозь которые проросли синие и фиолетовые мелкие цветы. Шагал, как в вязкой трясине: каждая ступень переносила его все дальше от мира людей. Лестница змеей изогнулась вбок — Кин был внутри пагоды. Хоть Сан и устроил ему испытания, Кин назвал бы их данью вежливости: если бы отшельник не хотел видеть Кина, то брести даосу Ветра по пыльной хибаре вечность, совсем не видя успеха от многочасовой ходьбы.

Наконец Кин добрался до конца. Ему пришлось ползти по ребрам ступеней, забыв о всяком достоинстве, и выглядел он так, словно смерть вот-вот настигнет его: кожа посерела, глаза ввалились, черты обострились, меж костяшками пальцев появились темные пятна, а волосы посерели сединой. Мастер Сан взирал на жалкого гостя, сидя на невысоком кресле с позолоченными рукоятями в виде черепашьих голов. Длинные волосы были завязаны в высокий хвост, который змеился по плечу и падал ниже сидения. На худом лице широко тянулась улыбка: легко представить, как открывает рот, а за зубами — бездна. Веки опущены: мастер Сан не смотрел на мир глазами с тех пор, как вырвал их из глазниц и отправил путешествовать по миру. Миги — правый, а Хидари — левый. В темноте жил мастер Сан, потому что видения среднего мира слишком докучливы и отвлекающи. Он любит смотреть на тьму, и сейчас Кин знал, что Сан улыбался от всего сердца, радуясь несчастью собрата по магии.

Мастер Сан отвернулся от Кина и стал отчитывать Хидари.

—Я же говорил вам всегда держаться вместе. Хидари, мне связать вас заклятьем в одно тело с двумя головами? Или связать цепями?

—Простите, Учитель, — Хидари как-то съежился перед незрячим взглядом создателя. — Мы договорились немного пожить порознь. На пару месяцев всего.

—Значит, это Миги нарушил мой приказ.

—Нет, я первым начал...

—Ты всегда начинаешь болтать о глупостях, но Миги держит тебя в узде. Теперь же ты его испортил, и Миги потакает твоему безрассудству.

—Учитель, Миги не виноват, — Хидари трясся страхе, и в глазах блестели слезы. Их вид тоже радовал мастера Сана.

—Полно. Прочитай для меня книгу в библиотеке.

Мастер Горы щелкнул пальцам, вызывая к жизни голубой огонек, и Хидари хмуро поплелся за проводником. Он не сильно любил читать — не понимал даосских книг, хотя каждый символ и раскрывал ему свое значение, даже если Хидари никогда с ним не сталкивался. Куда веселее для него фривольные новеллы про небесных фей или увлекательные повести про героев старых времен.

Кин уже поднялся с колен и принял облик более достойный. Сан унижал его безразличием, но лишь напоказ: иньская сила уже укрепила дух Кина, напитала его после путешествия. Сонливость как рукой сняло, и гость с почтением поклонился хозяину, столь щедрому к нему.

— В моей душе тьма.

— Твои эмоции кипят в темноте, их цвета перепутались. Ты ошибочно принимаешь их за мрак.

— Что видишь, старший брат?

— Злость — ты был обижен. Разочарование — ты не смог выиграть. Снова злость — ты ненавидишь кого-то так сильно, что жаждешь его смерти. Отчаянье — ты готов рискнуть всем, как крыса, загнанная в угол.

— Все верно.

Мастер Сан потянулся лицом вперед, будто вынюхивая что-то.

— Твоя магия ослабла, но не потому, что ты был избит врагом. Ты сам отказался от нее. Кто бы мог подумать: гордец-Кин может так поступить со своим возлюбленным даром! Мир полон чудес, в сердце которых — тьма. Расскажи мне, кто изловил Ветер?

— Мой друг, обменявший свою судьбу на мою.

— Он бессмертен, если решил, что сумеет повторить тебя.

— Он бес во плоти и душе человека, который уже сумел меня повторить! И я ни разу не заметил присутствия. Он странствовал вместе со мной, он слушал мой ритм, он крался по пятам даже тогда, когда я забирался слишком далеко — в дальние миры или в чертоги своей души. И он сумел. Мой враг начал петь мои песни до того, как я решался сыграть их. Он настолько близко подступил к моей душе, что даже если я импровизирую, он всегда на шаг впереди. Мой враг играет музыку, которая едва начинает зарождаться внутри меня... Чтобы отделаться от преследования, я был вынужден отказаться от магии, и Небеса начали мстить мне, предавшему начертанный их волей путь. Но еще есть время... Позволь мне прийти к Повелителю Севера!

— Ты знаешь к нему дорогу.

— Мои дороги прокладывались музыкой. Теперь мне нужен проводник, отвергающий ее.

— Ты пришел просить у меня Миги?

— Да.

— Он не любит тебя. Потому, что ты ближе к слуху, чем к зрению. Я разрешу ему провести тебя туда такой тропой, которую врагу во всю жизнь не сыскать. Ты будешь глух и слеп, и твоя душа не выдаст направления шагов.

— Я готов заплатить.

— Я возьму очень дорого. Ты часто ищешь страданий, младший брат? Печальная музыка привлекает тебя больше радостной.

— Я готов.

— Ты разыщешь ту, кого убил. Нашу сестру по Тьме по имени Суи. Ты разметал ее ци, ты и собери.

— Но у нее же есть замена!

— Я хочу видеть, как старое и новое схлестнуться за право владеть силой. Хочу посмотреть на поединок.

— Я верну Суи, если сам вернусь.

— Я знаю, о чем ты помышляешь. Но я вижу, что ты сейчас сплетен из лжи. Если тебя что и погубит, так это гнев Повелителя Севера, если ты посмеешь солгать и ему. Миги! — позвал мастер Сан, и на его ладони засветился шар размером с глаз. Он развернулся в рост человека, принял очертания молодого мужчины и свет унялся. Человек, который выглядит близнецом Хидари, только вот непроглядно-черным был не левый глаз, а правый, только вот лицо — как нефритовая маска, не знающая жалости.

— Отведи Кина к Сюань У и возвращайся. Будь аккуратен с его душой, потому что, если бы не Кин, я бы наказал тебя немедля. Вернешься тогда, когда мой гнев утихнет.

— Благодарю, господин, — поклонился Миги Кину, и нельзя было понять, вправду ли он рад, что избежал наказания от Учителя.

Миги снял с шеи медальон — алый камень в ромбической серебряной оправе, — и надел на Кина. Ученик Сана двигался как по склону вниз, и некоторое время ничего, кроме фигуры человека-глаза не существовало для даоса. Кин не сделал ни единого шага, но был прочно привязан к Миги, потому двигался вместе с ним, как лодка, прикрепленная к кораблю.

Можно ли размыть вселенную, как тушь на бумаге? Сначала из образов мира выбросило все краски, потом очертания задрожали в разводах — неужели Кин стирается из бытия? неужели Миги или мастер Сан обманули его, решив отомстить за Суи или просто шутки ради? Кин дрожал всем телом, и бренная плоть была отброшена: кто идет в обитель Севера, должен знать, что север и смерть — одно и то же. Здесь нет места для тела. Здесь нет места для слабостей. Кин вспоминал, как был здесь в первый раз и чуть не погиб, потому что не смог справиться со своей взбесившейся природой. Север — источник страха за жизнь, и Кин бы сбился с дороги, обезумев от ужаса, заблудился среди черных скал и темного льда, если бы проводник крепко не держал его душу. Миги провел даоса мимо черных птиц с голыми шеями, повторяющих предсмертные хрипы; мимо костяных хищников, объедающих ненужные миру души до едва заметной сердцевины; мимо ветряных вихрей предков, защищающих лишь потомков, а на других людей набрасывающихся с одним желанием — выпить теплую живую кровь души до дна и выбраться на поверхность. Мир Севера зыбок, он не держит очертаний, и только тот, кто был здесь, знает, какие тропы верны. Миги знал множество дорог, и только сейчас Кин задумался, кого именно сотворил мастер Сан из правого глаза: он создал мага, безраздельно верного Учителю и любимого Северным Повелителем, ведь вырвать часть тела — равно уважение и презрение к смерти, а значит, и к магии Сюань У. Миги был своим в чертогах Севера, и не всякий даос мог бы похвастать таким дозволением от одного из четырех Владык Направлений.

Они остановились у колодца на площади, украшенной по кругу виселицами. Повешенные обратились в кости, связанные меж собой белыми лентами и постукивающие в одном и том же ритме на ветру: так-так-туки-так, так-так-туки-так... Колодец наполовину зарос черным мхом, внутри которого мигали сизыми веками уродливые глазные яблоки с вертикальными зрачками. Миги провел Кина мимо них и поставил так, чтобы неприятные взгляды не могли больше достать даоса.

— Когда выберешься, постарайся отдать амулет мне. До этого лишь Миги носил его, но я больше не знаю способов отрезать тебя от преследователя. Жаль отдавать вещицу, но мастер велел беречь тебя. Ах да, «господин Кин», чтобы попасть к Сюань У, вам нужно сброситься вниз вперед ногами. Если твое желание убить себя слишком велико, то можно и головой вперед, только тогда Сюань У не отпустит тебя, посчитав мертвецом.

— Ты тоже знаешь, зачем я пришел сюда?

— Я вижу то, что и учитель: ты лжец, и прежде всего лжец самому себе. Но только благодаря самообману ты поднялся так высоко, что Учитель заинтересован в твоей жизни.

— А ты?

— Я такой же, как мой Учитель.

— Лжец, — хмыкнул Кин и встал на край колодца. Там, внизу, были не звезды, а бездна, от которой тряслись колени и пальцы так, что никакой мелодии не сыграть, никаких нот в голове не подобрать. Но Кин преодолел свой страх, потому что там, наверху, его ждал еще больший. Он закрыл глаза и спрыгнул. Миги хохотал над колодцем.

Темнота вибрировала, тишина резала по ушам. Кин сходил с ума от какофонии, и дисгармония разрушала его душу. Его обняла тысяча многопальцевых рук, холодных и склизких, уволакивающих на дно мрачных и бесконечных чертогов Сюань У. Даос тонул, теряя голос, и душа металась, пытаясь отыскать спасение. Смех, эхом отражавшийся от невидимых стен, внезапно стал путеводной нитью. Кин ухватился за его звучание, присвоил его себе, сам захохотал, отторгая от себя черные конечности владений Сюань У. Звучание голоса, принадлежащего лишь ему, оживило Кина. Он отсек страх и вспомнил, зачем явился к Повелителю Севера. Кин вернул себе форму — человека, держащего в руках цинь, — и смело шагал по пещерным коридорам. И слушал, потому что только так он мог сыскать в лабиринте Сюань У. Наконец тот перестал играть с Кином в прятки, и даос увидел тень чернее, чем беспросветность скальных галерей. Он пошел за ней, и сталагмиты преградили путь. Каменные зубы со свода и дна пещеры сомкнулись, срослись в подобие трона, и на него скользнула тень Повелитель Севера. Точнее, две тени, потому что Сюань У разделился. Теперь он был как мужчина в черном доспехе, сжимающий древко тяжелого копья, и изящного телосложения женщина в черном наряде танцовщицы. Они скрывали свои силу и величие под масками людей, но Кин все равно опустился на колени и не вставал до тех пор, пока тени не передали ему «встань». Не звуком — мыслью, ведь вступивший в чертоги Севера прозрачен для взгляда Сюань У.

— Ты хочешь спросить, отдадим ли мы тебе секрет запретных песен.

— Да.

— Ты хочешь выкупить у нас то, что не стал бы придумывать. Но ты забываешь, что услышанная песня остается внутри тебя. Она все равно будет звучать, как песня Кина-Ветра. Ее красота и мощь манят непреодолимо, и будь ты хоть мастером песни, хоть мастером магии, хоть простаком, не смыслящим ни в одном из искусств, запретная песня источит сердце червем, распространит гниение по душе, как по стволу дерева — к листьям, к корням, до последнего кусочка древесины!

— Я не дам смерти отсрочки. Я призову ее сразу же, как поднимусь наверх. Не могу позволить, чтобы Пересмешник забирал мои песни. Я страдал ради них, я выточил их в своей душе и никому не отдам! Пересмешник заложил свиток судьбы богине с лапами барса и хвостом тигра, чтобы стать моей копией и выместить меня из памяти миров. Но, если я уйду сам, то и он обратится в ничто. Я не могу его победить, но я не дам ему существовать! Моя злоба так велика, что я готов спеть во славу Смерти, а не истинную песню Кина.

— Ты просишь не просто песню для убийства. Ты просишь заклинание, которое разлагает саму основу мира, рвет его нити безвозвратно, обращает плоть вселенной в зияющую незарастающую пустоту.

— Да.

— Мы в праве заключить с тобой такую сделку. Мы любим искусство, и хотим увидеть, как Кин-Ветер сможет сыграть запретную песню. Как ослабший и умирающий Кин-Ветер докажет, что является мастером магии не меньше, чем мастером музыки.

Двуединые Повелители одновременно подняли ладони — одна над другой, — и между пальцами заклубилась ураганом тьма, призванная ими.

— Мы поместив в тебя желанную смерть, и однажды твое искусство будет принадлежать нам.

Тьма потекла к Кину, как черное малое солнце, и он смело вытянул кончики пальцев к ней. Именно так нужно впитать этот дар и проклятие, иначе оно переполнит Кина целиком, а он и так играет между двух огней, обещающих гибель: Пересмешником и Сюань У.

Тьма впиталась в пальцы без остатка, закололась таким знакомым желанием — играть, выпустить музыку из плена тишины, оживить ее, пропустив через каждую частицу себя. Да! Пусть Кин и лишился своей музыки, но он еще может играть чужое, заставляя дыхание замирать из-за прилива чувств. Да! Музыка — жизнь Кина, и музыкой будет его смерть.

Он задрал голову: реальность неслась навстречу нему, потому что Сюань У выбросил даоса из северных пределов. И чем ближе была поверхность среднего мира, тем ярче расцветали черные лепестки мелодии. Цинь Кина, обычно серебристо-голубоватый, налился, как ядом, чернотой, и темный дым окутал фигуру даоса. Кин готов был умереть, но зрачки его сузились, а не расширились: Север излечил страх.

Пересмешник не заставил себя ждать. Он уже приоделся так же, как Кин, и праздновал победу заранее, потому что для уничтожения соперника осталась всего-то одна песня. Украсть, чтобы выжить самому. Забрать силой, чтобы соперник превратился в ничтожество, а ты, победитель, заполучил внимание всех звезд. Слабый, съевший сильного, превращается в сильного. Таково было желание Пересмешника.

Он улыбался губами Кина и просил сыграть, что там даос еще мог припасти необычного. Цинь Пересмешника дрожал в предвкушении сворованной мелодии, и Кин коснулся струн своего Ветра. Коснулся, но приглушил звук, давая сопернику нарушить тишину первым. Пересмешник заиграл, он знал наперед каждый поворот музыки, задуманной Кином, и с нарастающим увлечением он сплетал сеть гибели даоса. Пересмешник ждал, когда тот начнет развоплощаться и таять, как туман, но вдруг кровь брызнула из пальцев музыканта-обманщика. Цвет ее был как у туши. Пересмешник не мог отбросить цинь, тот как прирос к пальцам и заставлял его играть до конца — мелодию страшную, мелодию жгучую, мелодию, от которой разрушалась его душа.

Кин улыбался, глядя на мучения соперника.

— Украл? Молодец. Жаль только, это не моя последняя песня, а подарок от северного ветра. Нравится? Ты превзошел меня, ведь я никогда бы не сыграл такого.

Кин захлопал в ладоши, словно признавая талант Пересмешника, и враг даоса исчезал из истории мира навсегда, как желал того Кин.

Даос встряхнул свой цинь, чтобы тьма покинула магические струны. Он заиграл песню очищения, песню возвращения к пути Неба, и Небеса откликнулись выглянувшим из-за облаков солнцем, отдавая Кину силу обратно. Вернуть то, от чего отрекся, гораздо проще, чем некоторые думают. Однако...

Даже освободившись от одного соперника, Кин обрел второго. Черная игла песни смерти теперь жила в сердце и ворочалась, напоминая: забудется Кин хоть наяву, хоть во сне, лишь помыслит о страшной песне, — и она доберется до него.

Мастер Сан больно ударил Миги палкой по возвращению.

— Ты натравил на Кина зеркального врага?

— Я вырасти его из зависти друга Кина.

— Зачем тебе это понадобилось?

— Желания моего Учителя — немного и мои желания. Вы сильно горевали, когда Суи погибла. Я вернулся в прошлое и поглядел на Суи, и чувства, такие же как у вас, затопили мой разум. И теперь, как никто другой, я жду ее возвращения.

Мастер Сан ударил палкой по полу. Он вспомнил, что его страсти копились в глазах, и поэтому он избавился от них. Что же теперь взять с двух учеников, источник душ которых — порок?

 

Гроза опасна

Согревая ночь