Верочка Барсукова очень нервничала. Она сидела за кулисами не в силах накинуть на своё обнаженное тело дурацкий шёлковый пеньюар. И лишь кокетливо прикрывалась старомодным бабушкиным веером. Ей отчего-то казалось, что он будет просвечивать, и все догадаются, что под ним нет даже трусов.
Сидящая рядом с ней Аэлита, как могла, подбадривала её.
За окнами Дома культуры уже вовсю волновалось лето. Хотя сейчас, в последней декаде мая было бы странно об этом думать.
Верочка догадывалась, что зал их храмоподобного ДК забит до отказа. Так бывало только на индийских мелодрамах, когда старые контролетёрши строго следили, чтобы малолетние пацаны не могли любоваться слонами и тиграми.
Верочке было не по себе, он своего испуганного лица, от довольно нелепого, посыпанного розовой пудрой парика, и ещё от того, что она словно бы выходит на последний в своей жизни торг.
- Ну, не бойся, всё нормально будет, - шептала на ухо милая сопартница.
От прикосновений её шоколадных рук и впрямь становилось спокойнее. Верочка глубоко вдыхала и ждала когда начнётся спектакль.
Зрители были удивлены, никто не думал, что поселковые драмкружковцы решат тревожить тень тёзки Пушкина. Но ярко-красные слова «Горе от ума» и девушка в белом в платье вкупе с молодым человеком в цилиндре и во фраке с панталонами доказывали обратное. А главное было в словах, что были внизу «Вход свободный».
Вряд ли кто из всей этой толпы бывал в Малом Театре. Впрочем, им это не мешало рыться в закоулках памяти и выуживать слова знаменитого монолога о судьях. Да и особенно ничто не держало их по домам, кроме опостылевшего телевизора и пары-тройки не сделанных дел.
Были даже программки. Они стоили недорого – всего гривенник. Но их всё же брали, вглядываясь в список действующих лиц и исполняющих их роли актёров. Софью Павловну должна была играть Вера Барсукова, а Александра Андреевича Чацкого – довольно красивый и способный юноша Михаил Неведов.
К Неведову Барсукова относилась настороженно. Она понимала, что этот спектакль может их последняя встреча с глазу на глаз. Михаил не скрывал, что собирается уехать из посёлка и учиться в Москве. Барсукова хихикала – она вдруг вспоминала конец последнего монолога Чацкого и представляла, как этого зазнайку исключают из Университета и ссылают на родину.
Ей как и Софье был милее Молчалин. Это был крепкий светло-русый парень. Его старательно подвитые волосы делали из него нечто похожее на очеловеченного барашка. А ещё он был полным тёзкой своего героя и звали его Алексеем Степановичем.
Алексей не мечтал оказаться в Москве. Он даже не мечтал и об институте, собираясь покорять гору жизни постепенно с оглядкой. К Барсуковой он питал слегка тёплые чувства. Иногда она заводила его своей девичьей весёлостью. И тем, что словно цветок солнцу открывалась всем только что взглянувшим на неё мужчинам.
Она могла бы быть приятной продавщицей в отделе кожгалантереи в местном универмаге. Покупатели вообще очень любят красивых и стройных продавщиц. Алексей мечтал, что когда-нибудь в таком близком XXI веке в магазинах будут работать биомеханические андроиды. Он даже сочинил об этом рассказ, как пришелец из прошлого влюбляется в красивую и загадочную девушку, не представляя себе, что это всего лишь хитроумная машина.
Рассказ он намеревалась послать в «Юный техник». Но тот был написан от руки довольно небрежным почерком, а пишущей машинки у Алексея пока не было.
Он вообще завидовал писателям. Однажды к ним в школу приехал седовласый и довольно внушительный человек – романист Василий Иванович Закруткин. Он приехал на старомодном автомобиле, который получил за какой-то свой первый роман. В том романе длинно и нудно рассказывалось о временах коллективизации, были там и шпионы, и вредители, и даже очень въедливый и романтичный следователь из НКВД.
С годами в романе пробивались новые коллизии. Враги становились не такими страшными, а некоторые даже раскаивались.
От школы внушительный букет роз писателю подарила Вера Барсукова. Она выглядела, как на какой-нибудь довоенной картине, идейная комсомолка и старый испытанный боец идеологического фронта.
Кто-то из учителей нашёл, что Закруткин похож на Шолохова. Гость широко улыбнулся, и сказал, что уже давно пишет ещё одну эпопею под названием «Грозная Кубань».
Алексей не мог поверить, что влюбился в Барсукову, и что она совсем рядом в каких аляповатых чулках с яркими лентами. Девчонки не пускали его в свой закуток.
Верочка всё же скрыла свои прелести под легковесным шёлком. Теперь надо было приноровиться к Неведову. Она относилась к нему с лёгким презрением. Тот выглядел, как взъерошенный галчонок. А на репетициях вёл себя, как полупьяный. Вера даже побаивалась его – он постоянно подходил слишком близко и усиленно дышал ей в лицо ароматом «Мятной» пасты для чистки зубов.
Даже на генеральной репетиции он ещё был не совсем Чацким. Верочке казалось, что он смотрит на её плохо замаскированный лобок.
Неведов действительно ревновал. Он чувствовал, что этот Молчалин только притворяется ягнёнком.
Родители старательно выпихивали его прочь, но сам Неведов отчего трусил. Он боялся лететь в Москву самолётом, тем более ехать поездом. Боялся вступительных экзаменов, хотя, как говорил вечно не совсем трезвый директор – золотая медаль была у него в кармане.
Больше всего ему было страшно расстаться с Барсуковой. Эта задумчивая, словно пушкинская Татьяна девушка давно притягивала его взгляд, особенно когда пришла в девятый класс разом постройневшая и повзрослевшая.
Смуглолицая и вертлявая Аэлита как-то проговорилась, что у Веры над кроватью висит репродукция брюлловской Вирсавии. Эту картину Неведов помнил с детства – она украшал собой картонку, к которой был прикреплён календарь. Календарь был отрывным и раз в год менялся. Мише нравилось наблюдать за его похуданием – особенно интересные листки родители прятали, а потом наклеивали в большой и толстый альбом, собирая высказывания политиков и интересные кулинарные рецепты.
После этой проговорки он впервые маялся бессонницей, а когда наконец уснул то очень испугался, увидев вместо величавой и скромной Вирсавии такую непредсказуемую Барсукову.
Её верная оруженосица Аэлита как-то блекла на её фоне. Михаил вдруг подумал, что они могут сплетничать о нём где-нибудь в ванной ощупывая свои тела, как слепые ощупывают стены в поисках выключателя. Он старался не думать о Вере, но всё же думал о ней. Даже боязнь получить ненароком оскорбительную для него двойку не останавливала этих дум.
Когда ему предложили роль Чацкого, Неведов согласился. Он уже предвкушал успех, предвкушал, что станет вполоборота к залу и стает клеймить неведомых ему москвичей из далёкого девятнадцатого века. Что будет смело говорить в лицо Владимиру Яковлевичу дерзости, а тот будет посмеиваться над ним с молодцеватым физруком.
Роль Скалозуба была и по манере и по комплекции для физрука. Он был молод, нагл, и вёл себя, как полубог на Олимпе. Девчонки говорили, что он похож на Геракла.
Они стыдливо отводили взоры вспоминая о гимнасиях, хотя там свою красоту могли показывать только юноши. Но в мыслях этого полубога было превратить всю их школу в подобие Спарты.
Роль Скалозуба была как раз ему по плечу. Верочка действительно слегка презирала этого потного мужлана. Да и физрук не скрывал, что очень жалеет, что не стал военным, а вынужден занимать с такими нестроевыми охламонами. Его профиль заставлял вспоминать о древнеримских монетах. Девочки спорили, кто он в профиль – Калигула или Тиберий.
Родители Михаила сидели в первых рядах.
Неведов-старший очень нервничал, он захватил с кухни приготовленную к Новому Году банку с монпансье. Сладковатые разноцветные конфетки лишь разжигали нетерпение. И вот занавес пополз в разные стороны.
Спектакль шёл своим чередом. Неведов с трудом сдерживал свои эмоции. Ему хотелось вести себя совсем иначе. Первый акт он как-то держался, видя перед собой не Веру Барсукову, но Софью, и не её отца - Павла Афанасиевича Фамусова, - а строгого, хотя и слегка нетрезвого директора школы.
Он не мог по-юношески дерзить. «Фамусову» не надо было притворяться строгим отцом. Он умел нагнать страху одним взглядом – вот теперь и у Лизы, и у Софьи Павловны дрожали все поджилки, и они были рады, что отказались от утреннего чаю и вовремя посетили уборную.
Алексей разговаривал со своим патроном мирно и деловито. Нет, он не лизоблюдничал, напротив, ему даже нравилось быть Молчалиным – человеком, нашедшим свою дорогу и не рыскающим по чужим гостиным.
Он чувствовал, что и Софья, и Вера предпочтёт его. Он не собирался теряться в большом городе, словно бы монета в куче песка. Ему хватало смелости быть поселковым жителем, и не спешить подобно комку иссохшей травы впереди гонящего его ветра. Да в сущности, Владимир Яковлевич всегда будет уважать его – хотя он всегда балансировал на грани успеваемости.
Красавец Неведов напоминал собой разряженного павлина. Он был только что обученным паяцем и как-то не по-братски смотрел на и так смущенную Веру.
Та кое-как довела первый акт до конца.
Во втором акте Неведов почувствовал страх. Он никогда бы не решился дерзить, но этот юноша с нелепыми эскападами!
Когда же на сцене появился улыбающийся и весёлый физрук, он вовсе потерялся. Ему вовсе не хотелось спорить. И с губ с опозданием стали срываться взъерошенные слова.
Аэлита должна была блеснуть в сцене бала.
Она долго выучивала свой танец. Он должен был как-то разрядить обстановку. И когда она впереди престарелой математички вышла из-за кулис все ахнули. Антонина Яковлевна была так же остра на язык. Неведов вдруг почувствовал себя последним двоечником. Он только смущенно улыбался и жевал невидимую другим жвачку.
Аэлите нравилось быть поводырём математички. Даже в своём танце она не сводила с неё глаз.
Вере по-настоящему хотелось злословить. Неведов с его глупыми манерами бесил её, как слишком примерный двоюродный брат. Он уже не был таким наивным и явно что-то предлагал. Она вспомнила, как тот вслух размышлял о её любовных предпочтениях.
Физрук, действительно, не был героем её романа. Другие девчонки считали его Гераклом, а она - просто в меру мускулистым человеком, помешанном на сдаче норм ГТО и обязательных утренних зарядках.
В последнем акте она вновь была в пеньюаре.
Дожидаясь мгновения, когда Алексей Степанович проговорится о своей любви к Лизе, она то краснела, то бледнела, то покрывалась холодным потом. Ей казалось, ещё минута, и она упадёт без чувств, когда Алексей садился на воображаемую лошадь.
«Интересно, а он умеет ездить верхом?» - подумала она, стараясь половчее замаскировать свою левую грудь, которая так и норовила взглянуть на мир своим встревоженным соском.
И вот…
Она старательно распекала, ползающего перед ней на коленях Алексея. Он был противен и жалок одновременно. Ей ужасно хотелось поднять его с колен и сказать, что всё не по правде, а понарошку, что уже завтра она сама придёт к нему, чтобы помочь подготовиться к сочинению по литературе.
Зато выскочивший из своего укрытия Неведов был ей противен. Он даже не проговаривал, но выкрикивал стихи, словно бы и впрямь был безумен.
Неведов чувствовал себя обманутым. Он вдруг понял, что не хочет никакой Москвы, а хочет такую стройную и до сих пор недосягаемую Барсукову. Что он охотно сорвал бы с неё этот пеньюар, как покрывало с великолепной гипсовой статуи.
Отец Михаила не узнавал сына. Тот никогда не был столь взвинченным, тем более сейчас, когда триумф был так близок.
Даже явление Владимира Яковлевича не образумило его.
Вера слушала хлёсткие слова монолога и вздрагивала от каждой фразы. Они словно взмахи лозины обжигали её тело. Ей вдруг захотелось встать на колени и поползти к Владимиру Яковлевичу памятуя о пресловутой тётке и таком далёком Саратове.
«А что, если и впрямь уехать туда. Попросту сбежать от обоих» И Аэлиту прихватить с собой?».
Она вдруг готова была разрыдаться. Во рту стало сухо, словно после долгой пробежки.
Она плохо помнила, как окончился этот вечер.
Очнулась она только дома, в постели. Бабушка сказала, что благодарна Аэлите за помощь.
Вера не знала, кто она сейчас «законченная блядь или московская кузина». В сущности в её теле продолжала жить вздорная и избалованная московская барышня со звучным именем Софья.
«Нет, надо бежать отсюда. Вот экзамены сдам – и всё!».
Она боялась смотреть в потолок, но боялась и заснуть, веря в то, что тотчас станет добычей или Неведова или Алёшки. Теперь ей хотелось не думать о лицедействе.
К утру ей вызвали врача.
Та прописала ей аспирин и полный покой, уверяя, что девочка просто перенервничала, и что это возрастное.
Здравствуйте. Случайно вышел на эти сайт и рассказ. У одного из героев мое имя. Сперва подумал, что читаю чей-то сон, потому как не мог себе представить трудностей с накидыванием на себя пеньюара. Потом обратил внимание на другие елеуловимые вещи. У автора могут быть интересные работы, вот только лениться нельзя, над словом нужно работать. Можно избежать лишнего, вместо "драмкружковцы решат тревожить тень" написать одним словом "встревожат или потревожат тень", а так же всегда лучше предпочитать устойчивый русский язык вместо "Она долго выучивала" написать "учила или репетировала", иначе это кокетство. Спасибо.
Неплохо передана атмосфера лицедейства. Чувства, мечты, классика и реальность-всё элегантно и легко переплетено с небольшой изюминкой провинциальности..
Помочь сайту
Поздравления
