Тихо падал снег. Белые хлопья кружились, сверкали в свете фонарей, устилали все вокруг пушистым покрывалом. В этом году зима была непривычно мягкой, безветренной и теплой: столбик термометра не опускался ниже десяти градусов. Был ранний вечер – время синих сумерек. Маленький городишка лежал почти весь занесенный снегом, и только на главных улицах были протоптаны узкие дорожки на тротуарах. Здесь, на центральной площади, и сосредоточилась, казалось, вся жизнь: горели неоном витрины магазинов, играла музыка, и люди в предновогодней суете опустошали прилавки магазинов.
Такой погоды не помнили даже старожилы. Первые дни коммунальщики еще как-то суетились, пытались убирать заносы, но через неделю снегоуборщики стали: махнули рукой. Снег преобразил город, набросив белое покрывало на убожество российской глубинки: пригасил режущий белый свет фонарей, скрыл под собой мусор на тротуарах и давно не ремонтированные дороги, придал домам лубочно-пасхальный вид. У подъездов громоздились сугробы, едва не доходящие до окон первого этажа, на крышах намело столько, что они казались белыми куполами. Частая бахрома сосулек в сочетании с первозданной белизной придавали домам вид сказочных дворцов в Ледяном Королевстве. Даже уличные фонари преобразились – зима выкрасила унылые бетонные столбы инеем, а снег запорошил прозрачные колпаки и смягчил безжизненный электрический свет.
Белая пелена была настолько густой, что уже в пяти шагах ничего нельзя было разглядеть. Витрины светились размытыми цветными пятнами в белой круговерти, звуки глохли, и люди, появляясь из ниоткуда, исчезали в никуда. После нескольких почти бесснежных лет, природа, казалось, решила напомнить людям, какой бывает настоящая русская зима. Но людям было мало дела до неожиданного великолепия белизны и мягких линий. Они не любовались сверканием снежинок, не восхищались игрой света на хрустальных друзах сосулек, не прислушивались к легкому поскрипыванию под ногами. Не до того. Предновогодняя суета, как всегда, охватила жителей, заставила даже самых ленивых бегать по магазинам, торопливо наряжать елки и готовить угощение.
К центральной площади городка сходились все дороги, числом пять. Но понятие «дорога» потеряло сейчас всякий смысл – снег настолько густо покрыл все вокруг, что редкая машина смогла бы тронуться с места. Из-за этого, в последний вечер старого года, в Морозовске было непривычно тихо. Музыка и негромкие голоса людей растворялись в воздухе, не тревожили, не нарушали внезапно-безмятежного покоя маленького городка.
На одном из перекрестков стояла совсем молоденькая, лет пятнадцати, девушка в длинном, до пят овчинном тулупе и цветастом ярком платке, повязанном сверху серого, пухового. Если бы кто-то заглянул ей в лицо, то увидел бы чуть вздернутый носик, алые, не испорченные помадой губы, и большие серые глаза. Но люди торопливо шли мимо, занятые своими делами. Кому какое дело? Ну, стоит девчонка, и стоит, мало ли молодежи выбралось погулять перед застольем. Девушка прижала к губам покрасневшие руки, и подышала в озябшие ладошки. Где заимка дяди Федота, где лес? Где она? Перед глазами - обширная, как в стольном граде, площадь, со всех сторон окруженная огромными, высотой со старое дерево, домами. Какие у них большие окна, какие невиданные свечи стоят между ними! На людях странные яркие одежды, и говор какой-то чудной! Куда она забрела? Страха не было. Казалось, она попала в один из волшебных городов из сказов батюшки. Очень крупная пушистая снежинка медленно-медленно порхала перед ее глазами. Девушка протянула раскрытую руку и поймала ее. Рядом скрипнул снег, и в подставленную ладошку легло украшенное чернью серебряное колечко. Девушка изумленно вскинула глаза.
Рядом стоял мужчина средних лет в короткой меховой шубе, теплых штанах и высокой шапке коричневого меха. Его одежда, когда-то явно красивая и дорогая, была потрепана и засалена, блестящая шерсть на шапке слиплась в сальные сосульки. Это он положил колечко в ее ладонь.
Мужчина был пьян. Он очень старался стоять прямо, но его шатало из стороны в сторону. Девушка почувствовала противный запах хмельного, и едва не отшатнулась. Отец не пил. Он мог на большие праздники пригубить ковшик, но не более. «Пьянство, Настя, людей губит» - часто говаривал он. Любителей выпить, он терпеть не мог, и то же отношение привил дочери. Девушка немножко нахмурила бровки. Но незнакомец, несмотря на свой ободранный вид, не казался татем или пьянчужкой. Он посмотрел ей в глаза, чуть улыбнулся, встретив удивленный взгляд, но сказал подчеркнуто строго: «Не стоит сейчас милостыню просить, девочка. Не то место, и не то время. Молодежь пьяная, а ты вон какая, красивая. Смотри, не вляпайся. Иди лучше домой»
От неожиданности девушка растеряла все слова. Он что, принял ее за нищенку? И что такое «вляпайся»? Мужчина повернулся, и, сделав несколько шагов, исчез в белом мареве. С криком «Боярин, постойте!», Настя бросилась ему вслед, но через минуту растерянно остановилась: не видно ни зги. Незнакомец как в воду канул. А вот сзади послышался глухой ровный шум. Девушка обернулась и зажмурилась, ослепленная двумя яркими пучками света. Рокот смолк, послышался негромкий щелчок, и в тишину ворвалась пьяная разноголосица, обрывки музыки. Хотя, назвать музыкой глухие ритмичные удары на фоне пронзительного завывания на незнакомом языке, было трудно. Чья-то сильная рука обхватила ее за талию. - Подруга, поехали кататься! Шампунь, порошок, музон – все дела. Да не кочевряжься, заплачу зеленью».
Слова большей частью были незнакомыми, но сам тон, каким они были произнесены, настораживал. Глумливый, самоуверенный, наглый. Настя вывернулась из нескромных объятий и возмущенно посмотрела на того, кто с ней заговорил.
Около нее на фоне большой крытой телеги, как назвала для себя это сооружение Настя, стояли трое. Интересно, как она ездит без лошадей? Вся черная, блестящие колеса непривычного вида, и два ярких снопа света освещают пространство перед ней. Девушка перевела взгляд на седоков. Молодые, лет по двадцать, с непокрытыми головами, одетые слишком легко для зимы. Один, чуть впереди – смуглый, как татарин, тощий и прыщавый, двое сзади – крепкие на вид, с головами, обритыми наголо и сальными ухмылками. Прыщавый дохнул в лицо Насте перегаром, и присвистнул, когда разглядел ее лицо. - Класс телка! Плачу пятьсот! Поехали. Настя отступила на шаг. Чего они хотят от нее? Чувство неизвестной опасности заставило сердце тревожно забиться в груди. Прыщавый истолковал ее колебания по-своему. - Что, мало??? Хрен с тобой, семьсот. Прыгай. Он распахнул дверцу в боку телеги, и отступил, давая Насте проход. Она попятилась еще больше, но один из крепышей схватил ее рукав: « Додик, она, кажется, не хочет». «Додик» гадко ухмыльнулся, и Настя запоздало поняла смысл слова «не вляпайся». Сильные руки легко, словно куклу подняли ее, и понесли к телеге. Настя закричала. Она не понимала, что происходит, но сердце чуяло что-то гадкое. Она встретилась глазами с тем, кто ее держал, и ужаснулась – его зрачки были крошечными, величиной с булавочную головку. - Захочет, – одними губами ухмыльнулся третий. – За семьсот, и не такая захочет. Да угомони ты сучку!
Сильный удар по голове прервал отчаянный девичий крик. У Насти зашумело в ушах, предметы потеряли четкие очертания. Ее бросили на узкий мягкий топчан, обтянутый чем-то скользким. Девушка отчаянно отбивалась ногами, чувствуя, как сползает в беспамятство, и вдруг поняла, что ее никто не держит. Снаружи послышались звуки ударов.
Слава и сам не понял, зачем он отдал побирушке дочерино колечко. Может, он сдался, перестал ждать и надеяться? Или девичья фигурка напомнила ему Майю? Глупо, конечно – нализаться, и выйдя проветриться, отдать дорогое, кстати, кольцо первой встречной девчонке. Он мысленно обругал самого себя. Мелькнула даже гаденькая мыслишка вернуться, объяснить девчонке ситуацию и забрать подарок. Но, черт побери, так хочется побыть иногда безрассудным, сделать, как в том фильме «большую хорошую глупость!» Девочка совсем онемела от неожиданного подарка, даже слова не успела сказать. Эта мысль согрела Славу, и он улыбнулся. Пусть похвалится дома, если есть, кому похвалиться. Думать о том, что незнакомка может быть профессиональной побирушкой, ему не хотелось – не такие у них глаза. Поэтому мужчина отступил с дороги, когда она, крича что-то вроде «Постой!» бросилась за ним. Он смутно видел очертания девушки, а она его – нет. Слава уже повернулся, чтобы уйти и унести с собой маленькую радость человека, который сделал удачный сюрприз другому, но из переулка вылетел черный джип и пронесся мимо, осыпав его ледяной крошкой. Внезапно мотор американского монстра сбросил обороты, и в свете фар Слава увидел тоненький силуэт. Девчонка прижала к груди руки, и застыла, как вкопанная. «Все-таки влипла, дуреха!» Слава знал и машину, и хозяина. Недостатки захолустья, что поделаешь – все на виду у всех. «Новый», новее уж некуда, русский, сынуля одного из замов мэра. Хотя и слово «русский» тоже следовало бы взять в кавычки. Додик – как его все звали, имел скверную привычку кататься вместе с приятелями «под кайфом», и тащить в постель всех встреченных на пути девчонок, невзирая на сопротивление. Правда, говорят, он им платил. А если что – папа откупит, благо пролезший во власть бандит имел достаточно связей по обе стороны закона.
Слава, было, замер в нерешительности – ну, кто ему эта девчонка? кто он для нее? но испуганный вскрик и звуки возни стегнули, словно плетью. Больше он не раздумывал…
Внутри телеги было тесно – в теплой одеже повернуться неловко, и она выскочила наружу через тот же проем, в который ее запихивали, ногами вперед. Неловко оступилась, упала на снег. «Бум!» Рядом, лицом вниз, упал тот самый крепыш, что заталкивал ее внутрь. Второй дрался с тем самым мужчиной, что подарил ей кольцо, а прыщавый убегал, сломя голову. До Насти донесся его крик: «Я тебя знаю, сука, алкаш …!» Последнее слово, судя по интонации, было бранным.
Верх взял «ее» незнакомец. Он ловким ударом опрокинул своего соперника на выступающий передок, и напоследок сильно ударил его кулаком в грудь, в подвздошье. Бритоголовый захрипел, скрючился на гладкой блестящей поверхности. Мужчина подхватил Настю со снега: «Оклемалась? Уходим».
Бежать она не могла – от удара по голове до сих пор шумело в ушах, и ноги были ватными. Мужчина схватил девушку на руки, как мешок забросил на плечо, и тяжело, неуклюже потрусил прочь. Несмотря на абсурдность ситуации, Настю разобрал смех. Ее все же похитили, как Иван-царевич похитил свою Василису. Но в отличие от тех, на телеге, от замызганного мужчины не исходило никакой враждебности – он хотел помочь, и Настя очень хорошо это почувствовала. «Заступник», - благодарно подумала она.
Спустя некоторое время мужчина побежал еще медленнее, затем и вовсе остановился. Он тяжело бухнулся на колени, и осторожно поставил девушку на ноги, придержав, чтобы не упала. Шапку он потерял, на разбитых губах запеклась кровь. - Все, больше могу. Устал, ноги не держат. – «Заступник» дышал тяжело и часто. Попробуй-ка, побегай по рыхлому снегу с ношей на плече, пусть даже и легкой. Настя легко коснулась разбитых губ, провела ладошкой по небритой щеке и увидела, что на скуле наливается здоровый синец. Папка учил ее заговорам, но дальше игр дело никогда не заходило. Жизнь – не сказы кощунников, в ней легко и просто все не выходит. В сказах Василиса чего только не могла сделать ворожбой, а тут пойди, попробуй! Настя обхватила голову мужчины обеими руками, и почти прильнув губами к щеке своего спасителя, скороговоркой прошептала слова заговора. Получилось или нет – скоро станет ясно. - Ты чего бормочешь? – тяжело дыша, спросил мужчина. Настя отстранилась от него, отошла на шаг, и поклонилась, коснувшись снега рукой. - Спасибо, боярин, за спасение. А шептала я – синец вам заговаривала. Только не знаю, получилось ли…». Брови мужчины поползли вверх: «Боярин? Я не боярин, девочка, так, прохожий». Его лицо озарила внезапная улыбка, до того сердечная и добрая, что девушка почувствовала, как разом исчезают остатки неловкости. Она пояснила: «Я подумала - боярин. Шапка у вас горлатная, ценного меха…была. У нас такие только бояре носят». Мужчина поднялся с колен, отряхнул запорошенные штаны и спросил: «Что, ролевки любишь? А ничего, образ как раз по тебе. Тебя как звать? Я Станислав Геор… Слава, в общем. Где живешь-то? Пойдем, доведу до дома». На лице девушки отразилось смущение. - Спасибо, добрый человек. Меня Настасьей зовут. Только мне не домой, мне далеко, к Марфушиной балке надо, к деду Федоту. Батюшка послал помочь ему… он старенький, по хозяйству тяжело управляться. Я, видно, заблудилась. Что это за место?» Мужчина нахмурился. Он пристально взглянул Насте в глаза, озадаченно потер лоб: «Нет такой улицы – Марфушина балка. Ты толком адрес говори, не играй. Уже поиграла раз, хватит». Девушка всплеснула руками. Как так - не знать Марфушиной балки? Она же совсем недалеко ушла от дома, а местность знает как свою ладонь. Может, боярин сам не местный? Или шутит? Станислав наблюдал, как на лице девушки проступает замешательство. Она застенчиво потупилась, взглянула исподлобья, и призналась: « Мстится мне, что я в сказочную страну попала. Дома огромные, свечи высоченные, огни повсюду… Я к дедушке шла…была пурга, и вот… пришла. Где я?» Мужчина вздохнул и подумал, что девочку слишком крепко стукнули по голове. Смотрит на него доверчиво своими невозможными глазищами, и несет чушь. Паспорт есть? На этот вопрос Настя отрицательно покачала головой, и спросила: «А что это такое?» Мало ему своих проблем, а тут еще эта пигалица с взглядом ангела. Ну, назвался груздем…
- Ладно, разберемся. Мстится мне, - передразнил он Настю, - что пришла ты, девица красная, далеко не в сказочную страну. Опасно тут тебе одной, ролевичка, блин, завзятая. Пошли уж ко мне, на месте разберемся, откуда ты, и как родным дозвониться».
Снова непонятные слова. До чего же чудной у него говор! «Он что, собирается бить в набат? Зачем?» Мужчина властным жестом протянул ей руку: «Пойдем. Не бойся, не обижу. Правда, хоромы у меня не ахти…»
- «Так все- таки, значит, он знатного рода! Хоромы! Так не назовут хату или простой бревенчатый дом!» Сердечко у Насти застучало чаще. Все, как в сказах! Молодой… ну, нестарый боярин спасает дочь печника от напасти, бьется за нее, и… А может у него сын молодой, такой же благородный и храбрый, как отец? Фантазия у Насти была богатая. Несмотря ни на что, она верила – ничего плохого Станислав Свет…как он по батюшке? не сотворит. Девушка безбоязненно вверила свою озябшую руку широкой ладони мужчины, и шмыгнула носом: «Веди, боярин. А бояться – я не боюсь, батюшка меня научил людей чуять». И, хотя множество вопросов роились у нее в голове, Настя прикусила язык, понимая – не время. Она подстроилась под широкие шаги мужчины, и пошла рядом, изредка срываясь на мелкие перебежки.
- «Ну, вот и пришли». Слава остановился перед длиннющим каменным домом, и приложил к входной двери маленькую черную загогулину. Дверь издала короткий писк, и Настя услышала короткое, низкой ноты, гудение. «Вот это хоромы!» - Насте на миг показалось, что она спит, и видит увлекательный сон. Ее спутник отворил железную – «Наверное, и тут неспокойно», - подумала Настя, дверь, и вошел в узкие сени. Вторая дверь, деревянная, затем каменный всход, и снова железная дверь, одна из трех на маленькой площадке. Настя зажмурилась перед тем, как войти. Воображение рисовало ей неслыханную роскошь: драгоценное оружие на стенах, иконостас, весь в каменьях и золоте, толстые свечи в изукрашенных резьбой подсвечниках, может, даже заморские ковры на полу. Пахнуть тут, конечно, будет привозными благовониями и книгами. Почему книгами – Настя и сама и сама не знала, но была в оном уверена твердо.
Она несмело переступила через порог. Комната с высоким потолком, где ярко горит волшебная черная свеча. Она такая яркая! Стены разноцветные, все изукрашены невиданными рисунками! Пол тоже узорчатый, желто-коричневый, теплый, даже на на взгляд. Вот только не видно печи, и нет икон в красном углу. Может, он иноверец? Девушка присмотрелась внимательнее,и улыбка предвкушения медленно увяла на ее губах. Кое-что, из того, что она нафантазировала себе, было. Ковер и книги. Вот только хоромами назвать это жилище язык не поворачивался. Единственная комната начиналась прямо от входной двери. На ней, как и на хозяине, лежали отблески былого достатка, но даже неизбалованная Настя вмиг поняла – жилище знало и лучшие времена. Одна стену занимал открытый шкаф – от пола и до потолка на нем стояли книги. Много книг. Не в кожаных дорогих переплетах, не изукрашенные узорочьем, но, несомненно – книги. Присутствовал и ковер – пыльный, потускневший, с полуоборванной бахромой. Настя опустила глаза и заметила, что во многих местах он еще и прожжен. Стены маленькой комнатки были все в крупных повторяющихся узорах, но сверху полоски отошли от стены, закрутились в неопрятные лохмотья. Кроме этого присутствовал облупленный деревянный стол, рассохшееся кресло с высокой спинкой и ложе, обтянутое синевато-зеленой тканью, по углам вытершейся почти до белизны. Слева от нее узенький проход вел куда-то еще, но разочарованная девушка уже не приглядывалась.
- Я предупреждал, - в голосе Станислава она ясно услышала неловкость и стыд. – Хоромы тесные. Пахло здесь унынием, пылью и затхлостью. Казалось, здесь давно и надолго поселилась печаль. Не было даже следа присутствия женской руки, и очень сиротливым казался на ложе большой игрушечный медведь с одним черным глазом. Там, где полагалось быть второму, на коричневой шерсти белело неопрятное пятно. Хозяин разделся, и тронул девушку за плечо: «Проходи. Я сейчас чего-нибудь соображу поесть. Ты голодна? »
Настя несмело сняла с себя тулуп и развязала платок. Ничем более не сдерживаемая, темно-русая коса размоталась до пояса. Девушка перекинула ее на грудь и смущенно затеребила, не решаясь пройти. Она поспешно cхватила платок и повязала голову – срам с непокрытыми волосами ходить! Мужчина сделал вид, что ничего не увидел: он ласково подтолкнул ее вперед, а сам ушел в боковой коридорчик. Вскоре оттуда послышалось звяканье, донесся запах готовящейся еды. Настя осторожно присела на краешек кресла, взглянула на стол. На нем были раскиданы тонкие белые прямоугольники, густо исписанные неразборчивым почерком. Записи громоздились одна на одну – неровные, мятущиеся, многие фрагменты безжалостно перечеркнуты накрест. Настя пригляделась – некоторые буквы она узнала. С трудом, запинаясь, больше угадывая, чем читая, она произнесла по слогам:
….маленькая группа людей уходила искать свой путь…
Когда батюшка учил ее грамоте, над ним смеялись все соседи. Видано ли - крестьянскую девку учить? Но родитель был упрям, и как же она благодарна ему сейчас! Книг у них, конечно, не было, но на ярмарках Настя нет—нет, да и вычитывала новые для себя истории у продавцов этого редкого товара: на девчонку смотрели снисходительно, и не гнали, когда она чуть дыша переворачивала страницы приглянувшейся книжки.
…Будущее темно. Никто не знает, что ждет тебя за поворотом, никто не скажет, кого ты встретишь на пути. Но, если за спиной слышно дыхание поверивших в тебя – научись упорству и терпению. Научись падать и вставать, снова падать, и снова вставать, и снова идти вперед…
Фрагмент дальше был перечеркнут.
Так вот он кто! Кощунник или ученый книжник! Настроение у Насти стремительно поднялось. Сказы она просто обожала. И батюшка, и дед давно исчерпали запас историй, и теперь из кожи вон лезли, чтобы рассказать ей что-то новое. А тут наверняка она услышит новые истории! В том, что Слава не откажет, девушка не сомневалась – какой же сказитель упустит благодарного слушателя?
Мужчина, с тарелками в руках, остановился в дверном проеме. Девчонка читала черновик его «Легенды о смелых». Она водила пальцем по строкам и шевелила губами, часто запиналась и хмурилась – чтение давалось ей с явным трудом. Да кто она такая? Читает по слогам, эти ее «боярин», «синец», эта наивность – так и хочется сказать: невинность. Девочка очень красива, и очень чиста, как будто не от мира сего. Уж что-что, а в этом Слава не сомневался. Писатель должен разбираться в людях, а он никак не последний среди пишущей братии. Был. - «…и снова идти вперед». – Прочла Настя и подняла глаза. В них стояли слезы. Слава отвел взгляд. Где-то глубоко внутри шевельнулась гордость – ведь мог же писать! Он подошел к столу, поставил тарелки с немудреной закуской – яичница на одной, и квашеная капуста в другой. Небогато, но обычно он сам обходился и меньшим – было бы, что выпить. Девочка смотрела таким взглядом, что ему стало неловко. «Ешь», - грубовато, чтобы скрыть смущение, сказал Слава, и присел напротив, на диван. Настя наоборот, встала, подняла вверх блестящие, от не высохших слез, глаза. - Отч… Молитву прервала плохая имитация соловьиной трели – дверной звонок. Мужчина поднялся: «Ешь, не стесняйся. Это мои друзья». Слава почти не покривил душой. Все сказали бы – собутыльники, но ему давно было уже плевать на этих «всех». На соседей, литагентов, главредов, на сочувствующих и осуждающих. Такой, как он, не заслужил и того, что имеет. А значит, неча на зеркало пенять.
Настя торопливо вскочила, глядя на вошедших. Женщина когда - то была очень красива. Нежная кожа, яркие карие глаза, аккуратный тонкий нос и четко очерченные губы. Такой она была бы, если б не синие мешки под глазами, ранние морщины и землистый цвет лица. Еще не старая, но увядшая и потасканная, с покорным взглядом человека, осознавшего свое ничтожество. Ее спутник, наоборот, был статен, плечист и дороден, с гордой осанкой и пышными седыми усами. Но и на нем пьянство оставило свое клеймо – багровый нос и сеть мелких красных прожилок на щеках. В глазах – настороженность и застарелая злость. Усатый качнул в руке суму, в которой явственно звякнуло стекло: «Здорово. А это кто?» Женщина же посмотрела на Настю с непонятной ревностью. Она молча подошла, оглядела ее с ног до головы и неожиданно резко спросила Станислава: «Что, на малолеток потянуло?» Тот усмехнулся. - Не так, как ты подумала. Она потерялась. Думаю, что с ней делать – то ли в больницу, то ли к полицаям звонить. По голове ее стукнули, бредит наяву. В глазах визитеров появились любопытство и жалость. Настя так и стояла, не зная, как себя повести, лишь неловко поклонилась. Она почти не поняла этого разговора. Наконец, усатый пришел к какому-то выводу, и улыбнулся Насте. Девушка застенчиво опустила глаза – она была смущена. - Ладно, - сказал усатый, - разберемся. Я тут закусь принес, давай на стол. И ребенка покормишь заодно. Нинка, помоги что ли?» Станислав мимолетно коснулся плеча Насти, ободряюще подмигнул, и ушел вместе с женщиной в боковой коридорчик. Усатый представился: «Зови меня Никитой. По отчеству не надо, не люблю». Она совсем засмущалась и тихо сказала: «Негоже так. Непочтительно это». Никита кончиками пальцев приподнял ее за подбородок и пытливо заглянул в глаза. От рук мужчины пахло солеными огурцами, и чем-то незнакомым, приятным и неприятным одновременно. Настя заметила у него на шее, почти прикрытый одеждой, толстый бугристый шрам. Молчание затянулось. Никита разглядывал ее, как диковину, а она робела, и не знала, как себя вести с этим страшноватым человеком. Наконец, он спросил: «Как звать?» - Настенькой ее звать. Не смущай ребенка. – В комнату вошли Слава и Нина. В руках хозяина поблескивали две бутылки, а женщина держала облупленный, когда то расписанный под хохлому, поднос с немудреной снедью: сало, хлеб, огурцы, на отдельной тарелке - кусочки рыбы в соусе. При виде угощения Никита оживился, сгреб со стола исписанные листки, сложил неровной стопкой на краю. К Настиной яичнице он добавил большой кусок хлеба, и несколько ломтиков сала с огурцом. На него стало неприятно смотреть – в глазах появился жадный блеск, движения стали суетливыми. Слава проворно разлил бесцветную жидкость по стеклянным сосудам, и, не присаживаясь, поднял один. - За наши благородные души. Нас так мало осталось! С наступающим! Женщина хмыкнула, Никита согласно кивнул, и они торопливо выпили. Никита шумно выдохнул, понюхал корочку хлеба: «Хорошо пошла, не паленая. Слав, ты не стой, закусывай».
Настя смотрела, как бражничают хозяева, и думала, что делать дальше. То, что она не в Морозовском лесу, и не в самом Морозовске, она поняла уже давно. Но лезть с расспросами не позволяло воспитание, да и разговор у взрослых зашел непонятный и интересный. - Что у тебя с АСТ? - Ничего, пролетел. Срок сорвал, они расторгли контракт. - Суки. Не дрейфь, Слав, все пучком будет, это я тебе обещаю. Ты еще покажешь им всем. Нина по большей части молчала, искоса поглядывала на девочку, но от расспросов воздерживалась. Настя улыбнулась ей, но не встретила привета в тусклых глазах женщины. Так можно смотреть на вещь, настолько давно находящуюся на одном месте, что ее перестают замечать. Очень равнодушно и отстраненно. «Боярин» разлил по третьей, и мужчины как по команде встали и выпили, не чокаясь и не произнося ни слова. В их поведении Насте почудился некий ритуал, но спросить она постеснялась. А разговор шел дальше. - А у тебя что с хатой? - Ничего, все как было. Тянут резину, крысы. Бумаги в архив сданы, запрашивать надо… год уже запрашивают… ну, ты эту кухню знаешь. Никита помрачнел, и внезапно с размаху хряснул кулаком по столу. Жалобно зазвенели тарелки, стоящий на краю пустой стакан упал на пол и рассыпался множеством мелких осколков. Настя испуганно отодвинулась, поближе к Славе и женщине. Кто знает, что придет в голову пьяному? Никита заплакал. Здоровый, кряжистый, он сидел, опустив голову, не всхлипывая и не вытирая слез. На скулах играли желваки, узловатые пальцы крепко сжимали край столешницы. Во всем его облике было столько тоски и боли, что в Насте вспыхнула внезапная жалость. «Суки, суки», - тихо и монотонно повторял он. Нина встрепенулась, и в ее глазах мелькнуло подобие жизни. Она положила руку Никите на шею, прижалась к нему лбом, тихо и ласково что-то шепча. Слава положил руку девушке на плечо: «Не бойся, он не обидит. Просто… тяжело».
Дальше все случилось очень быстро, настолько, что Настя восстановила для себя произошедшее много позже. Зазвенело разбитое стекло, и в комнату влетел железный округлый предмет. Безучастно сидевшего Никиту словно ветром дуло. В мгновение ока он вскочил, схватил его и отправил обратно, в разбитое окно. Почти тотчас раздался грохот, и яркая вспышка стегнула по глазам. Упругая волна толкнула Настю. За окном послышалась крики, ругань, и девушка узнала голос своего недавнего «ухажера». Без лишних слов Никита схватил Настю в охапку и прижал к себе. - За мной! Через кухню уходим! – скомандовал он. В дверь сильно замолотили, послышались приглушенные хлопки и удары железа о железо. Он буквально протащил ошарашенную Настю по коридорчику, оканчивавшемуся захламленной кухней, и приподнял ее над полом. - Держись, - предупредил он. За что держаться то? Он так сильно притиснул девушку к груди, что та едва дышала. Мужчина примерился, и прыгнул спиной в окно, прижимая Настю к себе. Толчка она почти не почувствовала. Вслед за ними неуклюже, но резво, на улицу выбрались и остальные. То есть, все это Настя вспомнила потом. А тогда, она даже не успела осознать происходящего. Казалось, ураган подхватил ее, и несет неизвестно куда. Запомнилось только хриплое дыхание Никиты, негромкие, но почему-то такие страшные хлопки вслед, и светящиеся окна домов, мимо которых ее несли. Потом огни исчезли, а впереди сплошной стеной встал закуржавленый лес. До Насти донеслись обрывки торопливого разговора. - За что? Кто? - Додик. За девчонку. Отбил у них - Да ты рыцарь, мать твою! Куда теперь? К ментам? - Проще сразу повеситься. Они все у его папаши в кармане. Настя опять почти ничего не поняла, но спросила: «А можно схорониться у вас, дядя Никита? Или…», - она взглядом указала на Нину. - Нельзя, - коротко ответил Станислав. – Бездомные они. У меня ночуют. - «Как это – бездомные?» Плохонький сруб можно за три дня поставить, все не под деревом спать. Девушка едва не задала этот вопрос вслух, но вовремя прикусила язык. В голосе своего спасителя она явственно услышала предупреждение. Теперь, когда шок прошел, Настя почувствовала, как ее зубы выбивают мелкую дрожь. Плотное, но тонкое платье не спасало от холода, хорошо хоть Никита прижимал ее к себе, и от разгоряченного тела веяло жаром. Девушка повернула голову. Остальным было не лучше: на Славе кроме штанов тонкая рубаха и совсем легкая обувка без задников. Как только не свалилась? Он почти нес на себе Нину. А та вообще, считай, что голая – срамная юбка, много выше колена, и нечто полупрозрачное, без рукавов, вместо рубашки. И босая. Девушка с сожалением вспомнила о старых, но таких теплых онучах, оставшихся в «хоромах».
Мужчины, наконец, остановились. Никита перехватил Настю половчее, огляделся. Белая круговерть, такая плотная, что за три шага не видно человека, шум ветра, скрип обледенелых веток – вот и все звуки. И, кроме них, ни души. Станислав поймал ее взгляд, спохватился, стал лихорадочно сдирать с себя рубаху. Оставшись в одной майке, стал энергично приседать, подпрыгивать на месте, насколько позволяла ему чуть живая ноша. Настя только сейчас увидела кровь на лице Нины. Женщина была в полуобморочном состоянии. Слава тихо, но с чувством выругался. - Во, встряли. Замерзнут насмерть бабы. - Все замерзнем, если берлогу не выкопаем, - поправил его Никита. Его голос был странно весел. Даже не видя, Настя почувствовала перемену: теперь ее держал на руках человек, который знал, что делать, умел это делать, и вполне мог спасти положение. Куда делся опустившийся пьяница, сломленный неизвестным горем? Даже голос мужчины изменился – стал властным, уверенным, с ленцой знатока. Положение перестало казаться страшным, и в голосе Насти прозвучала робкая надежда. - Дядя Никита, пустите, я помогу. Только скажите, что мне делать? Тот хмыкнул, не торопясь ее отпускать: «Не спеши. Я тебя сейчас поставлю, свитер сниму – станете на него вместе с Нинкой. Тормоши ее, не давай столбом стоять, а мы со Славкой берлогу соорудим. Ноги у вас пока сухие, вот что главное. Как норку выроем – костер разведу, отогреетесь». В его голосе прозвучала такая уверенность, что Насте стало даже теплее. А Никита продолжал: « Огонь и нож у меня всегда с собой, так что не пропадем. Все, давай, долго говорим, а то и, правда, замерзнем». Опустив девушку на снег, он быстро стянул с себя толстый шерстяной свитер, и на него поставили обеих женщин. Нина едва держалась на ногах. Она жалобно, как кутенок, скулила, то и дело приваливаясь к Насте, чтобы не упасть. - Зацепило? – спросил Станислав. - Ерунда, оглушило только. А лоб разбила, когда из окна сигала. Оклемается. – Уверенно заявил Никита, и отошел чуть, примеряясь, где слой снега толще. - Тут роем, - показал он. – Ты нагребай вал, а я трамбовать стану. Никита вдруг пригляделся, и громко, раскатисто захохотал. Он смеялся так заразительно, что даже Нина перестала стонать, и с любопытством поглядела на мужчин. - Нет, вы только на него гляньте! – громогласно провозгласил Никита, - драпал ведь, а водку не оставил! И не бросил ведь дорогой! В руке Слава сжимал непочатую бутылку. Он с недоумением посмотрел на нее, пожал плечами «Не помню, как схватил». Затем, смущенно заулыбался сам. Похлопал себя по карманам штанов, и извлек дешевенький мобильник: «Во, и телефон не выпал».
Заунывный вой раздался совсем рядом, казалось в паре шагов от людей. Одинокий волк пел свою песню в зимнем лесу, не смущаясь присутствием людей. Полный тоски, его голос вплелся в посвист ветра и шорох ветвей, и заставил людей застыть на месте. Но вот призыву лесного разбойника ответил второй голос, третий, четвертый… - Стая, - помертвевшим голосом выдохнул Никита. – В кольцо взяли. Снега много, а зверье ушло. Как пить дать, нападут. В его руке щелкнул раскрытый нож. Вой повторился, набрал силу, и Слава увидел, как сквозь снежную завесу, отразив тусклый свет дисплея, блеснули зеленые точки глаз. Их действительно взяли в кольцо. Стая расселась совсем рядом, чувствуя беспомощность людей. Вперед вышел тощий крупный вожак, и уставился Никите прямо в глаза. - Ну, Слав, девчонки, простите, если чем обидел, - негромко и обреченно сказал Никита. – Против стаи я с ножом много не навоюю. И факела у нас нет. С огнем можно было бы побарахтаться, а так… Вот где довелось… Он не закончил фразу, и пригнулся, отведя вооруженную руку чуть наотлет. Слава стал рядом. С сожалением посмотрел на бутылку, и резким движением разбил ее о дерево. Осмотрел получившуюся «розочку», удовлетворенно кивнул. - Вместе веселее, - горько усмехнулся он. – Не в постели помирать. Волк напружинился, присел для броска. И тут хрупкая девичья фигурка вынырнула из-за спин, и бросилась вперед, между мужчинами и хищником, увязая по колено в снегу. - Стойте! Не бойтесь! Это же Серый Волк!
СКАЗКА
Настя узнала его сразу. Да и как не узнать? Столько о нем услышано, столько передумано! Он это, он! Эта лобастая голова, чуть склоненная набок, это рваное ухо – памятка о бое с татарскими собаками, эти белые «чулки» на передних лапах – подарок благодарной Василисы. Девушка подбежала, и, не доходя до него пару шагов, низко поклонилась зверю. - Здравствуй, батюшка Серый Волк. Лихие люди нас обидели, спаси нас. Доведи до жилья, пожалуйста. Все это она выпалила единым духом, проглотив от волнения половину слов. Сзади раздался горестный вскрик Славы, и сильная рука дернула ее за плечо, назад, за спины подбежавших мужчин. Волк оскалил зубы, и угрожающе зарычал. Настя вывернулась из рук мужчины и снова бросилась вперед. - Нет, не обижай его! Он меня спасал! А лиходеи далеко, не в лесу. Мы сбежали! Помоги нам, пожалуйста, Серый Волк! Она упала на колени, обняла зверя за шею, и, не чувствуя холода, жаркой скороговоркой принялась торопливо рассказывать ему на ухо о своих приключениях. «Что она делает, дуреха!» - мелькнуло у Славы в голове. Девчонка обхватила волка за шею, как любимую собаку! И даром, что тот стоит неподвижно, остолбенел, наверное, от такой наглости! Мужчина сдержал нервный смешок. Адреналин уже попал в кровь, и тело просило действия. Волчара в любой момент мог порвать горло Насте, но пока стоял смирно. Что она там кричала? Батюшка серый волк? Совсем крыша поехала! Может, от испуга? - Не шевелись – тихим шепотом предостерег Никита. – Только не шевелись, а то бросится. Он, кажется, за нее на нас рычал. Ручной, может? Или подкармливала? - Я скоро в сосульку превращусь, - так же тихо признался «боярин». – Ног уже не чувствую. Настя оторвалась от волка, и повернула сияющее лицо к спутникам. - Он нас спасет! Девушка вскочила на ноги, и – Слава не поверил глазам! – с усилием вырвала клок шерсти из загривка вожака. Тот вздрогнул, но по-прежнему стоял спокойно, не зарычал и не откусил ей руку. Настя снова наклонилась к нему, и по губам Слава угадал: «Прости, батюшка». А после этого волк, - волк! - лизнул наглую малолетку в щеку! - Вот, берите, это согреет! – Настя разделила вырванный клочок начетверо, и настойчиво совала им в руки волчью шерсть в руки. – Да бери же, боярин, замерзнешь!
Это было, как после проруби забежать в хорошо протопленную парилку. Едва непослушные пальцы сжали волчьи шерстинки, по телу прокатилась волна жара. Больно закололо конечности. Слава опустил глаза, и увидел, как побелевшая кожа ног на глазах меняет цвет на нормальный, розоватый. Стало ТЕПЛО! От этого свихнуться впору! Вот тебе, боярин, и не паленая водка! Вот тебе, батюшка, и Серый Волк! Вот тебе и ролевушница! А может и Василиса, или там, Марья-искусница, под соседней елкой с Ванькой милуется? Подать их сюда! Слава встретился глазами с Никитой, и увидел на лице бывшего командира отражение своих эмоций. - Чертовщина! – хрипло сказал Никита. - Волшба! – обиделась Настя.
Мужчины обалдело переглянулись меж собой. Волшба? Но шерстинки в руках согревали, а Настя смотрела на них с плохо скрытым нетерпением.
-Ладно, - тряхнул Никита головой, - после разберемся. Нин, иди сможешь?
Женщина, шатаясь, сделала несколько шагов, и едва не упала.
- Неженка…
В голосе мужчины послышалась грубоватая нежность. Он легко подхватил было ее на руки, но волк сделал большой прыжок вперед, и стал рядом с ними. Со зверем прямо на глазах произошла удивительная метаморфоза: он раздался вширь и вырос. Теперь он стал много выше пояса Никите.
Волк стоял на хрупком насте, удивительным образом не проваливаясь, и вопросительно смотрел на мужчину, держащего женщину на руках. Коротко тявкнул, чуть вильнул хвостом. Никита ответил ему непонимающим взглядом.
- Командир, если я правильно понял, Нинку волк на себе понесет – разлепил губы Слава.
Хвост волка вильнул два раза.
- Давай, Никит. Я не знаю, что творится, но чувствую – не плохое. Совсем не боюсь. Посади ее на спину. Нин, удержаться сумеешь?
Волк притопнул передними лапами, досадуя на медлительность и непонятливость человека, тихонько заскулил. Не сводя с него глаз, Никита осторожно опустил женщину на спину зверю. Она обхватила его за толстую шею, и улыбнулась странной улыбкой: «Слав, ты был прав. Точно – не плохое. Я теперь сама чувствую. Знаешь, если закрыть глаза, то можно поверить, что это мой Бим вернулся».
- Бояться не надо, - медленно, с расстановкой, словно маленькому ребенку, пояснила Настя. – Серый Волк хороший, добрый. Он нас спасет.
Глаза девчонки полыхали самым настоящим счастьем.
Кольцо волков разомкнулось, и вожак неторопливо двинулся вглубь леса. Настя пристроилась рядом, что-то негромко рассказывая волку на ходу, а следом, после минутного колебания, двинулись мужчины.
Поразительным образом лес изменился. Снег падал все так же густо, но на небе явственно стали видны колючие искры звезд, и тонкий серп месяца. Их свет преобразил все вокруг. Серебристое сияние облило деревья, заставило их сиять, словно те были сотворены из хрусталя, зажгло на снегу мириады цветных искр. Никита толкнул Славу в бок: «Ты чего-нибудь понимаешь?»
- Что-то происходит, а что – не пойму, - отозвался тот. – Красиво, как в сказке. А в голове – каша».
И в самом деле, как реагировать взрослому мужику, написавшему десятки выдуманных историй, но самому ни на йоту не верившему в чудеса, на происходящее? Только списать на водку, шок, и незнакомую обстановку.
Шли довольно долго. Настя не отлипала от волка, без устали рассказывая о чем-то своем, Нина, казалось, даже задремала верхом, а мужчины пребывали в состоянии предельного изумления. Наконец, деревья расступились, и маленькая процессия вышла на обширную круглую поляну.
Посреди стояла изба. Предельно простая: четыре стены под двухскатной крышей, маленькое подслеповатое окошко, и низкое, в три ступеньки крыльцо. Сложена она была из бревен такой толщины, что Никита в восхищении присвистнул – в одиночку, пожалуй, такое бревнышко и не обхватишь. Возле крыльца снег был утоптан, из толстой короткой трубы валил дым, а окно светилось желтизной – хозяин дома. Настя захлопала в ладоши, запрыгала на месте, и опрометью кинулась к жилью. Волк остановился в паре прыжков от нее, и Нина неуклюже слезла на снег. Зверь оглядел мужчин, и неторопливо затрусил обратно, в чащу.
- Спасибо, - сам не зная, зачем, сказал ему вслед Никита.
- Пожалуйста. – Волк исчез в подлеске. Никита потряс головой и повернулся к Славе: «Ты это слышал?»
Тот, с забавным выражением лица, кивнул: «Он сказал – пожалуйста. И как прикажешь ко всему этому относиться, а, командир?».
Скрипнула распахнутая дверь, и на снег упал сноп неяркого света, а затем на крыльце появился хозяин.
Высокий сутулый старик, заросший сивым волосом по самые плечи так, что едва было видно узкое, в глубоких морщинах лицо. Он обвел пришельцев взглядом и проскрипел негромко и властно: «Ну, гости, проходите, коль с добром пришли». Настя поклонилась ему в пояс. Хозяин легко коснулся ее головы, усмехнулся, глядя на мужчин, и ушел в избу, оставив дверь открытой. Слава толкнул друга в плечо: «Пойдем».
В просторных темных сенях стоял темный от времени, огромный ларь, запертый на кованый замок соответствующих размеров. На стенах – пучки сушеных трав, непонятные приспособления, да пара старых кос. На толстых гвоздях развешана одежда из звериных шкур, в углу – кадушка с водой. Мужчины замялись, прежде чем войти. Настя просунула в дверь сияющее лицо: «Проходите, что же вы?»
В самой избе царил полумрак. Помещение было настолько просторным, что три свечи, горящие в деревянных подсвечниках, на деревянном столе в центре, не могли осветить все. Хозяин стоял спиной к гостям, и колдовал у необъятной русской печи. Настя, мгновенно освоившись, уже помогала ему, подавала потребную посуду, расставляла плошки с готовой едой. Слава потянул носом – пахло вкусно. Нина привалилась к стене, сидя на широкой, отполированной до блеска лавке, и растерянно осматривалась вокруг. В углах копился мрак, под потолком были развешаны все те же пучки трав, что и в сенях, и отчетливо был виден только накрытый по-праздничному стол, да небольшое пространство вокруг. Во главе стола кресло с высокой резной спинкой обозначало место хозяина, на котором сейчас невозмутимо восседала черная, с белой грудкой, кошка.
- Здравствуйте. – Поздоровался Слава.
Не оборачиваясь, хозяин вздохнул: «Да какое там здравие…присаживайтесь, гости дорогие. Сейчас горячего поднесу, намерзлись, поди». Он еще немного погремел посудой, достал с полки деревянные же сосуды в форме ладьи, наполнил их ароматным, парящим напитком, и повернулся к людям.
Слава почувствовал, как кожу всшершавили мурашки. То, что на улице он принял за морщины на лице старика, морщинами не были. Это были трещины. И не кожу они рассекали – древесную кору. Не в руках держал хозяин чарки – в сухих ветвях с корявыми пальцами-сучьями. Не волосы его были сизо-белыми: их заменяли множество тонких веточек, покрытых белесым мхом. То, что он был одет в некое подобие холщовых штанов и рубахи, только добавляло оторопи.
Рядом шумно выдохнул Никита, и раздался мягкий стук – Нина упала в обморок. Лицо хозяина на мгновение пересекла короткая горизонтальная щель – он усмехнулся: «Ну, что оторопели? Лешака не видели? Ээх-х… Девку-то поднимите, сейчас водичкой брызнем, оклемается».
Не сводя с лешего глаз, Никита поднял обмякшее тело женщины, усадил на лавку, привалил к стене. Корявая ветка протянула ему чарку. Жидкость в ней задрожала, когда человек взял сосуд в руки. Настя была уже рядом, с ковшиком, полным воды. Она окунула в нее пальцы и побрызгала Нине в лицо.
- Пейте, - велел леший – Вреда не будет. Из моего, лесного меда, снадобье.
Слава вдруг расхохотался. Он держал в руках чарку и смеялся, не в силах остановиться. «Ух, блин… ролевушница… завела… Не, я не могу. Волки говорящие, леший, а баба Яга где захоронилась? Не ее - ли избушка?» Его зубы выбивали частую дробь. Никита прервал истерику звонкой оплеухой. «Пей», - приказал уже он, и подал пример, в три больших глотка выпив содержимое чарки.
В голову мягко стукнуло, а по телу разлилась горячая волна. Никита пошатнулся, и с трудом перевел дыхание.
- Да вы присядьте, гости дорогие, - засуетился заботливый леший, - в ногах правды нет. Неужто я настолько страшен? Я ж вот и одежу вашу напялил, чтоб не пугать так сильно.
- Ыыы, - простонал Слава, все еще не отойдя от нервного веселья. На лавке зашевелилась Нина. Никита торопливо встал так, чтобы загородить от нее ходячее и говорящее дерево, и взял ее лицо в ладони: «Нинка, а Нинк. На меня посмотри».
Не открывая глаз, она помотала головой.
Кошка, до сих пор неподвижно сидевшая в кресле, неуклюже прыгнула пол. Гости увидели что одной задней лапы у нее не хватает. Животное доковыляло до Нины, и потерлось о голые ноги, требовательно мяукнуло. Она, все еще зажмурившись, взяла кошку на руки и прижала к груди. Раздалось громкое удовлетворенное урчание, и розовый кошачий язычок принялся обстоятельно вылизывать шею и подбородок женщины. Урчание становилось все громче, мелодичнее, язычок мелькал все быстрее, и Нина хихикнула: «Щекотно». Кошка словно поняла ее, прекратила вылизывать, и свернулась в клубок на коленях. Урчание стало тише, но глубже, утробнее, как будто успокоив женщину, кошка сейчас выказывала уже свое удовольствие от тонких пальцев, чешущих ее за ухом. Она блаженно потянулась, зевнула, обнажив белые иглы клыков, и зажмурила изумрудные глаза.
- Ты гляди-кось! – В голосе лешего прорезалось изумление, смешанное с недоверием. – Впервые вижу, чтобы Ноча людей привечала! Знать, не простые вы гости.
- Проще некуда, - успокоил его Слава, и сам почесал кошку. Не открывая глаз, она досадливо шевельнула ухом, и потешно наморщила лоб.
- А вот ты, молодец, не по нраву ей, – объяснил леший, - вишь, отмахивается. Хорошо, не разодрала руку, она такая, может.
Слава обиженно нахмурился, и хотел возразить, но громкий скрип снега за окном возвестил о еще одном госте.
- А вот и хозяйка наша. А я уж боялся, не поспеет вовремя.
В движениях лешего появилась суетливость, он придирчиво осмотрел стол, и торопливо распахнул дверь в сени. Кошка соскочила с рук Нины, в один прыжок очутилась у двери, и выжидающе задрала голову.
Из черного проема дохнуло морозным паром, и вошла хозяйка, с головы до ног укутанная в лохматый тулуп. Невысокая, сгорбленная. Встряхнулась как собака, сбивая с одежды снег, обвела взглядом вскочивших людей. Леший заюлил с тряпкой.
- Во двор штупай – голос у пришедшей оказался властным, и на удивление сильным, не вяжущимся со сгорбленной фигурой. – У Черной Поляны нашла штрадальца. Ешели не умрет - выходим. Помоги занести, умаялашь ташшить.
Она опустила гигантских размеров воротник, и стянула с головы черный платок. Старая, с лицом, как печеное яблоко, редкими седыми волосами, и крючкастым носом. Только глаза были молодыми – блестящими и пронзительными, не то, чтобы недобрыми, но настороженными. Слава первым неумело поклонился в пояс: «Здравствуй, бабушка».
«Яга». – Чуть не добавил он, но устоял перед искушением. И в самом деле, старуха здорово напоминала лесную колдунью, способную и на добрый, и на злой поступок. Та строго посмотрела на него, мазнула взглядом по спутникам, и расплылась в широкой улыбке, когда увидела, что из-за спины лешего робко выглядывает Настя.
Да, бабушке не повредил бы визит к стоматологу. Улыбка обнажила два зуба, один вверху, второй внизу. Собственно, настоящий зуб у нее был один – нижний блеснул полированным металлом. Старуха спохватилась, сунула иссохшую руку за пазуху, и на свет появился узелком завязанный платочек, а из него – вставные челюсти. Желтые, тяжелые даже на вид. Эту желтизну Слава знал очень хорошо – высшая проба. Такое золото он покупал всего дважды. Один раз – на свадьбу, на колечко для Наташи. Второй – уже после того вторника, когда, по обыкновению пьяный в стельку, он вернулся в пустую квартиру.
В мозгу с поразительной четкостью встало видение – открытый шкаф с рядом пустых вешалок, аккуратно заправленная кровать и белый прямоугольник на столе. «Мы не можем так больше. Не звони».
До затуманенного сознания не сразу дошел смысл записки. Помнится, он долго и тупо смотрел на лист бумаги в руках, пытаясь понять, а потом по-звериному взвыл, и принялся крушить мебель. Какое-то глубинное чутье подсказало – этого уже не исправишь. Жена и дочка ушли, не выдержав его постоянных загулов и приступов похмельной агрессии.
Напиваясь в очередной раз, он говорил себе – это последний. Глупо заливать глаза, когда дома ждут те, кого он любил больше жизни. Боже, как он их любил! Боже, сколько они перетерпели от него! Но никогда, никогда, даже в самом кошмарном сне, Слава не мог представить, что Наташа и Майя просто уйдут.
Конечно, он их искал. Конечно, он их нашел. Конечно, они не вернулись.
Жена отказалась от денег. Ежемесячные переводы приходили обратно, и телефон всегда разражался короткими гудками, когда он пытался ей позвонить.
Прозрение пришло слишком поздно. Кому теперь нужны его гонорары, его слава, и его слова?
Блеск золота напомнил и еще кое-что. Маленькая шкатулка, оставшаяся в брошенной квартире, в тайнике. На две трети она полна кольцами, сережками, затейливыми цепочками и подвесками. Когда Слава понял, что жена не возьмет денег даже для дочери, он решил обратить их в нечто такое, что не обесценивалось бы так быстро. Старые знакомства среди ювелиров сохранились, а лом золота стоил гораздо дешевле готовых украшений. Теперь две трети своих гонораров Слава тратил на серебро и желтый металл, и, вспомнив молодость, без устали создавал все новые и новые безделушки. Когда-нибудь они найдут Майю. Каждое следующее изделие выходило лучше предидущего, но некому было любоваться затейливыми узорами и сверканием камней, некому было похвалить мастера – готовые вещи ждали только одну хозяйку. То колечко, что сейчас поблескивало на тонком пальце Насти, было последним, и одним из самых удачных. Серебро, чернь, мелкий жемчуг. Сложный узор из переплетенных цветов и аккуратная гравировка на внутренней стороне: « Счастья тебе, родная».
Старуха вставила зубы в рот, причмокнула, и, не торопясь ответила: «И вам здоровья, гости. Помогите-ка замерзшего в избу втащить, умаялась я».
Она сильно пихнула лешего в бок и отступила от двери, давая проход. Мужчины выскочили на улицу, и на снегу возле крыльца увидели огромную лохматую тушу. Через поляну тянулся широкий след, какой бывает, когда по снегу тянут что- то тяжелое. «Таких волков не бывает». – Слава произнес бы именно эти слова, если б перед глазами не маячило живое опровержение. Весьма тяжелое опровержение. Втроем они едва подняли неподвижную тушу волка-переростка, и теперь пытались пронести ее через узкий дверной проем внутрь. Вначале Славе показалось, что это их недавний провожатый, но слишком уж разнился облик Серого Волка и этого мутанта, почти вдвое превосходящего его размерами. Волкоподобный монстр, казалось, не дышал. Бока неподвижны, полуоткрытая пасть заиндевела, глаза зажмурены.
- Как же бабка его тащила? – задыхаясь, спросил Никита, и восхищенно цокнув языком. – Сильна!
- Как, как… Как все тащуть… за хвост. – Отозвалась старуха изнутри. – Да вносите, околеет же!
Кое как, с натугой и приглушенным матерком, зверя втянули в избу. Стол пришлось сдвинуть к печи, иначе его морда высовывалась бы в сени. Старуха, уже раздевшаяся, уверенно схватила его за мохнатые щеки и вгляделась в оскаленную морду.
- Он из новых. – Бабка пошамкала губами, подбирая слово. – Обормот. Нет, как бишь его… оборотень. Перевертыш. Прямо из воздуха она извлекла сучковатую, отполированную до зеркального блеска клюку, и с силой огрела волка по боку: «А ну, перекидывайся!» С конца палки совалась зеленая икра, и тело монстра озарилось вспышкой. Она была настолько яркой, что перед глазами поплыли круги. Когда зрение восстановилось, все увидели на полу обнаженного человека. Парень лет девятнадцати, темноволосый, мускулистый и смуглый. Он открыл блестящие, черные как маслины, глаза, и прыгающими губами пытался что-то сказать. За спиной Никиты раздался звук упавшего тела – это Нина вторично гукнулась в обморок. На это уже никто не обратил внимания. Леший поднес к лицу оборотня чарку, и требовательно сказал: «Выпей».
Оборотень сидел на лавке и, выбивая зубами дробь, кутался в толстое одеяло, пока хозяйка на пару с лешим подбирали ему одежду. Попутно Яга тихо ворчала на помощника. Никита прислушался, и незаметно толкнул Славу в бок: «Пилит. Или теща, или… жена? Глухаря в печи передержал, тесто не так замесил. И за медовуху - тоже». Он хлопнул по плечу оборотня, с губ которого постепенно сходила синева: «Тебя как звать, парень?»
Тот посмотрел с легким недоумением, пожал плечами. Он показал на свое горло, коснулся пальцем губ, и отрицательно помотал головой.
- Ясно, не оттаял еще.
На печи поднялась на локте Нина. Некоторое время она вглядывалась в лицо оборотня, а затем тихо предложила свою версию.
- По-моему, его зовут Джейкоб. Или я просто сплю.
Оборотень глядел непонимающе.
За стеной раздался негромкий скулеж. Это вернулся Серый Волк. Леший удовлетворенно скрипнул, и впустил его в дом: «Ну вот, теперь все дома».
Воцарилось молчание. Медленно багровея, Никита переводил взгляд с Нины на волка, и обратно.Леший положил ему на плечо сухую ветку - руку.
- Да не может этого быть! - взорвался Никита. В его голосе проскользнули панические нотки. - Не верю! Лешии, оборотни!
Рядом живое опровержение спокойно хлебало из берестяной чашки горячий напиток. В глазах хозяйки мелькнула насмешка: " Не верю, не верю... Эх, служивый..."
Она обиженно поджала губы. "Я вот тоже не верила, что старухой стану, за люди забудут. Уу! - С неожиданной злобой она погрозила неизвестно кому сухим кулачком, и внезапно заплакала. Сердито отмахнулась от вскочившей Нины, ушла в сени и загремела там чугунками.
Мирно дремавшая кошка вскочила, распушила шерсть и яростно зашипела на Никиту.
- Обидел ты их, вой, - с укоризной скрипнул леший, - смотри, не пришлось бы пожалеть.
Никита повернулся к нему всем телом.
- А ты меня не пугай, деревяшка! Я свое отбоялся. Такое пережил, что в самой страшной сказке не прочтешь. Стой, как ты назвал меня?
- Вой, - повторил "деревяшка", - витязь сиречь, ратник. Я ж все по старинке...
Бови Никиты изумленно взлетели вверх. " Откуда узнал?" - негромко спросил Слава. Леший кивнул на дверь в сени.
- Ты ж слышал, Яга сказала. Она зря языком не ляскнет. Ее слово вещее. А что, говоришь, сказка злая, так нет злых сказок. Жизнь это, вой, просто жизнь. А придумали нам ее вы, люди. Уж если и обижаться кому, так это нам.
Леший понизил голос, и по стариковски кряхтя, уселся рядом.
- Я вот, гости, вам бывальщину расскажу, может, тогда поймете.
Сухой веткой он сделал приглашающий жест Насте. Слушатели образовали тесный кружок.
- Давным-давно, - Слава едва спрятал улыбку, - жил один кощунник. Придумал он сказ о девице-красавице, да и сам в него поверил. А как поверил - родилась у людей девочка. С малолетства был у нее дар - грядущее предсказывать, да прошлое отгадывать. Ну, пока росла, кто ее слушал? А как заневестилась, стали люди примечать, что сбываются ее слова, и молва о ней по земле гулять пошла. Ведунья красива была - не описать, но горда и своенравна. Скольким сватам родители отказали - не перечесть. А потом люди уж и свататься-то перестали.
Пришли к ней однажды два друга, судьбу свою узнать. Глянули - и влюбились до смерти. А ей хоть бы хны - все на смех переводит. Выйду, говорит, за того, кто меня десять лет в одиночестве ждать станет, или кто полземли пешим обойдет, имя мое прославляя, и золотом осыплет. Насмехалась, в общем.
Одного из друзей Алексеем звали, Лешкой. Поклялся он ждать десять лет, срубил в лесу избу, и стал затворником, ждать, пока срок истечет.
Второй отправился за море, имя любимой славить, и богатства искать. Звали его Кощ. И не напрасно имя это ему было дадено. От кощунника пошло, певца-сказителя. Красив был юноша, и речист. Птицы умолкали, когда он пел! Такие былины складывал... не передать. И всюду любовь свою славил, богатства искал, чтоб к ногам ее сложить. И пошла о них молва по земле Росской.
Но люди ж, всяк по-своему былину разумеют. Одни сказали : " Не может молодая, а значит, глупая еще девица, вещей быть. Другие усомнились: " Не может ведунья быть кравицей писаной. Создатель что-то одно своим детям дает: или красоту, или волховской дар".
- Невозможно в лесу десять лет прожить, и не одичать, мхом-коростой не покрыться! - Кричат третьи.
- Не вернется к гордячке разбогатеший певец - уверяют четвертые, - за морем найдет себе еще краше и покладистее.
Так и пошло. Поверил один, что ведунья немолода - и появилась на атласной коже девушки первая морщинка. Поверил другой - появилась вторая. Стала она стареть, растеряла всю свою красу. Тот, кто ее ждать поклялся, обернулся вначале дубом, а затем и вовсе - пнем трухлявым.
Нашел богатство Кощ - да так и остался сидеть на золоте. Другой себе не завел, не смог забыть ту, что всех дороже, но и с места сойти тоже не может. Приковала его к сокровищам золотая цепь. Похудел, высох как щепка. Но упрямый, не сдается. Верит, что когда-нибудь порушит людское неверие, и вернется к любимой. Да только девушка та старуха уже давно...
Леший умолк, переводя дух.
- А девушку ту звали Яга, отшельник Алексей превратился в лешего, а Коща назвали Кощеем... - задумчиво подвел итог Слава.
- Не перебивай, - попросил леший, - дай, доскажу. Я к чему это вам рассказывал? Мы - ваши дети, вами сотворены. Мы такие, какими вы нас видите, и умираем, когда перестаете в нас верить. Каждое ваше "не верю" - еще один седой волос, еще один нерожденный домовой, еще один короед на моем теле.
Он приподнял рубаху, ковырнул бок. Глухо стукнули о пол ошметки коры, обнажив коричнево-желтую, всю источенную жучиными ходами древесину.
- Лучше всех держится Серый, - тихо сказала неслышно подошедшая Яга. - Он к собакам ближе, а к ним вы добрее. Но и он... - старуха не закончила фразу.
Несколько минут стояла тишина, затем Никита поднялся, и раскрыл было рот, пытаясь произнести неловкие слова извинения. Яга прислонила к его губам палец.
- Чую, повиниться хочешь, а что сказать - не знаешь. Ну и не говори,так пойму.
- Прости бабушка, - наконец выдавил из себя мужчина. Старушка покачала головой, и погладила его по плечу. Несмотря на то, что Яга едва доставала Никите до середины груди, жест вышел оберегающим, материнским.
- Простила уже, милый. Да и нет твоей вины, коль на то пошло. Ведомо мне, почему ты такой...неверящий. Не казнись, витязь, я на сердце отходчивая.
Настя потянула Славу за рукав.
- Что за беда с ним стряслась? - тихонько спросила она. Слава коснулся девичьей щеки, убрал с лица выбившуюся прядку волос.
- Воевали когда то вместе. В одном бою от нашей... рати остались двое: он, да я. Меня бросили, мертвым посчитали, а его на веревке увели. Я как очнулся - к своим, а Никита три года рабом был. Бежал, дважды ловили, на третий все таки ушел. Вернулся - а жены нет. За другого вышла, и уехала неизвестно куда. Квар... жилье другому вояке отдали, и по бумагам - мерт он, списан давно. Жил, где придется, все искал, кто его знает. Год назад нашел меня.
Ну, пошли мы с ним к... воеводе. Да только, - Слава безнадежно махнул рукой, - кому это надо?
Никита превал повествование, сильно хлопнув писателя по затылку: "Хорош трепаться". - хмуро сказал он, пряча взгляд.
Слава оглянулся. Оборотня в избе уже не было. Леший - после рассказа все труднее ыло называть его лешим, правильно истолковал вопросительный взгляд.
- Отогрели, и обратно отправили. тут ему делать нечего, чужой он. Серый его прроводит, и вернется. Пожалуйте к столу, гости, угощение ждет.
Яга уже восседала во главе стола, и Нина заканчивала расставлять разновеликие миски.
Не успели все занять свои места, как Славин мобильник разразился короткой трелью.
- Будильник завел, - пояснил Слава, и положил аппарат на край стола, - полчаса до Нового года.
- Ну, коли так, - Яга встала из за стола, и развела руки, - пора и трапезничать.
Послышался громкий хлопок, и на пустых тарелках из ниоткуда возникли разнообразные явства. Из всего Никита узнал только гуся, маринованные в пряностях грибы, да соленые огурцы, горкой выложенные на длинное блюдо.
Настя восторженно пискнула. Краешком губ Яга изобразила снисходительную улыбку, и подняла резную деревянную чару. Поднялись с места и люди.
- Твое здоровье, бабушка, - Никита попытался реабилитировать себя. Чарки встретились над центром стола, негромко стукнувшись деревянными боками. Слава заметил, что у Насти налито то же самое, что и всем, но не успел он и рта раскрыть, как Яга засмеялась: " Не волнуйся кощунник, вреда отроковице не будет. Без хмеля мед этот. Лешенька делал". Она неторопливо осушила чашу до дна. Алексей подмигнул остальным, и последовал ее примеру.
Слава поднес чашу к губам, сделал осторожный глоток. Повеяло поздним летом. Золотисто - прозрачная, тягучая жидкость вобрала в себя лучшее той поры: дурманящий запах разнотравья, свесть ветерка с реки и ласковый жар полуденного солнца. Неудержимо захотелось еще.
Очень медленно, смакуя каждую каплю, писатель выпил мед, и с наслаждением вдохнул терпкий знойный аромат, оставшийся на стенках чары. Славе доволилось пробовать и рубиновый нектар виноделов юга, и густой итальянский ликер, и... да много много чего еще он успел перепробовать, пока не спился. Но совестно было бы даже сравнивать с ними творение лешего.
Слава повернулся к нему, хотел похвалить, и обнаружил, что слов нет. По сияющим глазам Нины и слегка ошалелому виду Никиты, они испытали то же самое. Пришлось ограничиться благодарным кивком.
Невидимые заботливые руки подливали мед, подкладывали лакомые кусочки, убирали со стола. Яга почти не ела. Она облокотилась подбородком на руку, и ласковыми глазами смотрела, как исчезают со стола последние крохи угощения.
Телефон дал о себе знать, на сей раз перезвоном колокольчиков.
- Пять минут. Загадывайте желание. - Никита усмехнулся с грустинкой.
"Загадывай желание!" перед глазами оживает прошлое.
Белая скатерть, запах свечей и шампанского. "Знаешь, скоро нас будет трое". Акушерка улыбается на пороге приемного отделения: "У вас девочка". Счастливая Майя вприпрыжку бежит к нему: "Папа, а Коля Глазунов сказал, что я красивая!"
Лукавая улыбка жены: "Второго заведем?Майя уже большая, выросла помощница".
Пальцы сами нашли нужную клавишу телефона. В разделе "Фото" - один единственный файлик. В рамке-сердечке, на фоне моря,улыбающаяся женщина обнимает девочку лет тринадцати, такую же рыжую, как и она сама. Косая надпись в углу сообщает - "Мы тебя любим!"
Картинка привязана к телефонному номеру. Список вызовов с него пустует уже два года. Снимок немножко старше. Он сделан в последнее их совместное лето.
- Слав, Слава... - издалека доносится голос. Прошлое неохотно отпускает, картинки бледнеют, уходят в небытие.
Писатель поднял глаза и встретился взглядом с Ягой. На ее лице он прочел сострадание, и... зависть. Озарение пришло мгновением позже.
Ни в одной сказке у Яги не было детей. Люди порой так слепы и жестоки в своих фантазиях, так равнодушны. Слава увидел в старушечьих глазах неизбывную бабью скорбь, горькое сожаление о несбывшемся.
Как будто что то щелкнуло в его голове, и уже совсем иным взглядом писатель посмотрел на хозяев.
Пожилая чета, не получившая от жизни ничего, кроме боли. Ничего, кроме долголетия в немощном теле, кроме отчаяния и невозможности что либо изменить.
Сердце болезненно сжалось. Прав, тысячу раз прав Алексей!
Долгим взглядом Слава просил у них прощения. За все.
За испоганеную жизнь, за отобранные надежды. За тех, кто писал, и не верил в то, что выходит из под пера. За тех, кто читал - и не верил.
Бом!
Первый удар курантов заставил его вздрогнуть. Когда то мысль запрограммировать телефон на встречу Нового года показалась ему забавной.
Бом! Бом!
Простите нас. Прости, Алексей, прости, Яга, прости, Кощ.
Бом!
Простите, что мы разучились верить в чудо. Мы назвали цинизм трезвым взглядом. Мы хотели верить в чудо - и не верили. Это так больно - быть обманутым в своих надеждах.
Бом!
Простите нас. Мы позабыли, что добро может быть бескорыстным. Мы уверились в том, что ковер не может летать, а лягушка - обратиться царевной, и перестали об этом мечтать.
Бом! Бом!
На глаза почему то навернулись слезы, взгляд затуманился, поплыл.
Бом!
Смутное движение напротив. Алексей отвернулся от них. С тихим шелестом осыпаются на пол чешуйки старой коры. Тихий скрип - как несмелая жалоба.
Бом!
Яга тоже отвела взгляд, склонила голову. Седые пряди закрыли ее лицо. Кажется, старуха поняла, что не смог он передать словами.
Огни свечей тускнеют, изба погружается во мрак. между размеренными ударами слышно, как свистит в тубе ветер. Кошка забралась на колени к старухе и мурлычет, и трется об нее головой, успокаивает, как может. Последний удар курантов - и неизвестно откуда взявшийся сквозняк гасит свечи. Лишь в печи, за неплотно прикрытой дверкой, ровно гудит огонь.
А потом свечи зажглись - все разом. После темноты их свет ударил по глазам, и Слава зажмурился.
Что то стиснуло плечи, едва не оторвало от земли, прижало лицом к шершавой твердой поверхности Послышался удивленный то ли вздох, то ли всхлип, а затем странно изменившимся голосом Настя произнесла:
– Откройте глаза, боярин.
- Открывай, - поддержал ее незнакомый бас, - не бойся.
В этом голосе слышалось ликование. Слава открыл глаза.
Его держал в объятиях деревянный человек. Черты лица его были вытесаны грубо, но вполне узнаваемо: широкие скулы, с легкой горбинкой нос, чуть приоткрытые тонкие губы и твердо очерченный подбородок. Лишь глаза на деревянном лице были человеческими, живыми.
- Алексей? – враз охрипнув, спросил писатель.
- А то кто ж еще? – деревянный человек засмеялся и с такой силой прижал Славу к себе, что тот охнул – руки, обнявшие его, по твердости не уступали железу. Подошла Нина, и кончиками пальцев легко провела по шершавой щеке. « Слав, ты понимаешь?» - тихо, будто боясь быть услышанной, спросила она. Женщина выглядела потрясенной.
- Все он понимает. – отозвался еще незнакомый голос. Женский. Низкий, но красивый и звучный.
- Бабу… - Слава повернулся и осекся на полуслове. Женщине перед ним было не больше пятидесяти. Высокая, статная, с гордой осанкой. Глядя на нее, «боярин» тут же понял двух друзей, решившихся на неслыханное. Женщина тянула к себе одним своим присутствием, как магнит – железные опилки. Какой же она была в молодости, если даже сейчас при взгляде на нее заходится сердце?
- Хоть бабушкой, хоть старухой зови, не обижусь, - отозвалась она с хитрецой в глазах, и с видимым наслаждением отбросила назад тяжелые густые длинные волосы. Не удержалась, отделила прядь и прижала к щеке шелковистую тяжесть.
Сзади в кашле зашелся Никита. Все обернулись и увидели его побагровевшее лицо. Яга успокоила кашель одним взглядом.
- Ну а теперь – веришь? – с ехидцей спросила она. Никита поднялся со скамьи, не отрывая от вещуньи взгляда, и робко протянул руку вперед – хоть коснуться.
Звонко прозвучала пощечина. Нина ударила коротко и зло, всерьез. « Куда лапы тянешь?» - зашипела она на мужчину не хуже, чем незадолго до этого - кошка. Нина стояла разъяренная, вся подобравшись и широко раздувая ноздри. Яга усмешливо взглянула на Алексея.
- Не кори его, девушка, - неожиданно мягко сказала она. – Красота-то моя колдовская. Не виноват он. Погоди-ка, сейчас поправлю…
В руки колдуньи порхнуло круглое зеркальце, и Яга, глядя в него, тихой скороговоркой произнесла длинную фразу. Перемена была разительной. Лицо колдуньи осталось прекрасным по - прежнему, но безумное влечение к ней исчезло, сменившись простым восхищением. Никита потер щеку. «Горит». – Растерянно признался он, и с опаской покосился на Нину. Та еще не отошла, и тяжело дышала от злости, готовая в любой момент повторить оплеуху. Подчеркнуто медленно, Никита отступил шаг назад.
Первой прыснула Нина, затем негромко рассмеялся Слава, а за ними уже вовсю захохотали все. Смех стал разрядкой для истрепанных нервов. А затем Яга с Алешей одновременно склонились в земном поклоне перед остолбеневшим «боярином».
- Всего-то и нужно было – поверить, - отметая дальнейшие расспросы тихо произнес бывший отшельник. – Нет слов таких, что б тебя отблагодарить, кощунник. Хоть ненадолго собой побыть… ну, почти собой.
- Один не пересилит неверия многих, - ответила колдунья на немой вопрос, - скоро мы опять состаримся. Но и за эти минуты спасибо тебе.
Слава посмотрел на хозяев весело и зло.
-Неверие, говоришь? Ну, это мы еще посмотрим.
Он уже чувствовал, как нарастает в груди знакомое нетерпение: взять карандаш и писать, писать безостановочно, поминутно закуривая и тут же гася сигарету, потому, что дым есть глаза. Писать как придется, вкривь и вкось, торопливо сокращая слова и зная, что править после – не придется.
- Поверят! – задиристо пообещал писатель. - Еще как поверят!
В сенях загремело ведро. Скрипнула распахнутая настежь дверь, и Серый скользнул к печке. Растянувшись на полу, он принялся выкусывать намерзшие между пальцев льдинки.
- Холодно, - пожаловался он, на мгновение оторвавшись от своего занятия. – Я Евсеича привел.
- Это еще кто кого привел, - в комнату шагнул высокий старик, заросший бородой по самые плечи. – Кто тебя, лохматый, из сугроба за шкирку вытащил?
Тон разговора не оставлял сомнений – эти двое достаточно давно знакомы, чтобы беззлобно подтрунивать друг над другом. Старик снял с себя долгополый тулуп, стянул с головы заросший инеем малахай.
- Ай да дедуля, - подумала Нина, глядя на роскошную гриву, привольно рассыпавшуюся по плечам. – Любая девка на такие волосы обзавидуется, даром, что седой.
С лавки поднялась Настя. «Деда…» - полурастерянно – полурадостно протянула она, - «Деда, ты выздоровел»… Девочка кинулась старику на шею. « Деда, а я к тебе шла… Ты как тут оказался?» Евсеич обнял внучку, покачал в объятиях и легонько отстранил.
- Остынь, егоза, дай с людьми поздороваться.
Дед поклонился троице так же, как и Алексей с Ягой – до земли. Затем подошел, и троекратно расцеловал каждого.
- Поклон вам – от нас всех, а лобызание – от меня, за внучку. Знаю уже все – и как спасли, и как приютили.
- Откуда? – Нина округлила глаза. Старик покосился на Серого, перемигнулся с волком, и усмехнулся в густую бороду.
- Сорока на хвосте принесла – откровенно соврал он.
- Хм, реактивные они у вас, что ли? – подначил Никита. Евсеич подошел вплотную, и на мгновение глаза его потеряли ироническое выражение. «Хозяин должен знать, что в его уделе творится». Слова прозвучали совсем не пафосно, но так, что люди поняли и поверили сразу – перед ними Хозяин.
- Федот Евсеич меня зовут, - представился он, - ваши имена я знаю.
Старик опустился на лавку и одобрительно крякнул, когда в руки ему по воздуху проплыла вместительная круглая чаша с медом.
- Ох и непрост дедушка Мороз, - тихо, но так, чтобы старик услышал, сказала Нина. Слава только кивнул.
- А мне простым не с руки быть – добродушно отозвался Евсеич, напившись, и учтивым поклоном поблагодарив хозяйку, - времени мало, делов много. Все успеть надо. Власть то мне на одну только ночь дадена, но в эту ночь я здесь голова, и за все в ответе. Хозяюшка, угостишь, али кладовая оскудела? – последний вопрос адресовался уже Яге.
- Да ты что, Евсеич! – весело отозвалась она – Первая перемена только на столе побывала, главное впереди.
Люди заметили, как дед обменялся быстрым внимательным взглядом с ведьмой, Алексеем и даже Ночкой. Хоть и не было произнесено ни слова, но люди готовы были поклясться, что между хозяевами состоялся серьезный, обстоятельный разговор.
- Не хлопочи шибко, - остановил Федот колдунью. Стол уже ломился от новых яств. – Я ж ненадолго, сама знаешь.
- Что, всем детишкам нужно успеть подарки раздать? – невинно поинтересовалась Нина.
- С чего это – всем? – удивился старик. – Только достойным. И не только одарить. – На секунду в его глазах мелькнул холодный льдистый отсверк. – Кое-кого и наказать придется.
При этих словах по избе словно прошелся ледяной сквозняк, и присутствующих пробрала мгновенная колкая дрожь. Глаза Нины вспыхнули нехорошими огоньками. Она резко вскочила, и припечатала своими руками руки Евсеича к гладким доскам стола.
- Ты действительно можешь это сделать, старик?
Эти слова прозвучали как приказ и мольба одновременно. В мрачном тоне женщины скользнули нотки надежды и отчаяния. Евсеич вздохнул.
- Могу. Но не стану. Не проси. – Он понурил голову, даже для виду не спросив, чего так страстно добивается от него Нина.
- Почему?! – в крике женщины прозвучало столько отчаяния, что Никита неуклюже вскочил, и обнял подругу за плечи.
- Нинок, Нинок… - пробормотал он смущенно. – Ну, чего ты?...
Она взглянула на мужчину с яростью и болью.
- Ты не все знаешь!
Яга вгляделась в ее лицо, неторопливо подошла, и присела рядом с понурым Евсеичем.
- А зря, - спокойно заметила она. – Любит тебя Никита, крепко любит. Зря сказать боишься. Не бросит он тебя.
От лица Нины отхлынула краска. «И ты знаешь?»
Ведьма повела плечом, чуть изогнула губы в понимающей улыбке, и тут согнала ее с лица, став суровой и холодной. « Не забывай, кто я».
Темноту за окном прорезал заунывный, но полный сдержанного торжества вой.
- Слышишь? – голос ведьмы прозвучал устало. – Серый уже сделал это.
Слава нервно обернулся, и обнаружил, что волка у печи уже нет.
- Не будет он больше головы девушкам кружить женитьбой. Не обманет никого, не увезет и не продаст в наложницы. Нет у него больше женилки-то. И богатства, на таких как ты, нажитого, тоже нет – пожар приключился.
Яга сбросила маску бесстрастия, и ласково погладила Нину по щеке.
- Отомщена ты, девица. Проси Евсеича о другом.
Нина впилась долгим взглядом в глаза ведьмы. Затем, из ее тела ушли все силы разом, и женщина опустилась на скамью, закрыв руками лицо.
- А больше мне ничего не нужно – глухо произнесла она. – Спасибо, ведьма.
Неловкое молчание нарушил Серый. «Евсеич», - позвал он, возникнув на пороге, - все готово, пора.
- Да, - вздохнул старик, и повернулся к Насте. – Ну, пора прощаться, милая. Кланяйся спасителям твоим, егоза, и собирайся.
«Домой»» - Настя широко распахнула глаза. Евсеич улыбнулся в бороду.
- Нет. Помогать мне будешь. Ну-ка, подруга, открывай сундучок то. – Шутливо приказал он Яге.
В углу заскрипело, зашуршало, и на стол солидно и медленно водрузился большой ларь, окованный по углам железом. Тарелки, как испуганные мыши, кинулись от него врассыпную. Ларь еще немного поворочался на столе, устраиваясь поудобнее, и громко хлопнул откинутой крышкой.
- Ну, именинница, - негромко и торжественно сказал дед, - получай подарок.
Нал ларем разлилось сияние. Тысячи нежно-голубых искр закружились в хороводе над ним, и опали, втянулись в раскрытое нутро. Настя охнула.
- Деда?
- Что - деда? – легкие морщинки собрались вокруг лукавых глаз. – Надевай, заслужила.
Как то само собой исчезло домотканое платье девочки, и покрывавший волосы серый платок. Брови Насти шалашиком поднялись вверх, и она растерянно и вопросительно посмотрела на деда. Он протянул ей невесть откуда взявшееся зеркало в узорной оправе.
Длинное белоснежное платье, перетянутое в талии тонким пояском, мерцало, играло нежными, едва заметными переливами белого и голубого оттенков. На девичьих руках появились плетеные бисерные браслеты искусной работы, на шее мягким жемчужным блеском засияло ожерелье. Настя почувствовала, как потяжелели мочки ушей. Трогательным жестом удивления она поднесла к щекам руки, и ощутила под пальцами округлость жемчужных же серег. Длинная шубка, крытая голубым атласом обняла плечи девушки, и она застенчиво улыбнулась, когда шеи коснулась пушистая белая оторочка.
- А это тебе от нас подарок. – Алексей водрузил на русую голову тонкую серебряную диадему. – Носи, красавица.
Настя залилась румянцем, не в силах отвести от зеркала глаз. Никита переводил глаза с нее на колдунью, и не мог понять, кто же из них все таки привлекательнее – статная ведьма во всем своем зрелом женском великолепии, или эта хрупкая девочка – подросток, так нежданно обернувшаяся сказочной красавицей.
- Вот и выросло дитя. – Евсеич с легким сожалением вздохнул. – Четырнадцать стукнуло. Нина встала из за стола, и старик, неожиданно быстро оказавшись рядом, крепко обнял женщину.
- Спасибо, что видишь Снегурочку такой – только и шепнул благодарно.
Нина подняла заплаканные глаза – и улыбнулась.
- Дед. - Серый нетерпеливо переминался у дверей. Евсеич отмахнулся: « Не гоношись. Успеем».
Настя с усилием оторвалась от зеркала. «Чем же я такое заслужила»» - спросила она.
- Своим первым чудом. – Алексей ответил за деда. – Ты привела их к нам, - кивок в сторону людей, - и заставила поверить в нас, в сказку. Это – чудо.
Его тон был очень серьезным. Кивком головы Евсеич подтвердил правоту отшельника.
- Да она сама – чудо! – Слава обрел дар речи. – Настя, а колечко?
- Ой! – Настя смутилась, и поднесла ладошку к губам. – Я его в рот сунула, когда убегали, чтобы не потерять. Вот, боярин, возьми.
Слава взял тонкий ободок с ладошки девочки, полюбовался игрой алмазов, и надел кольцо Насте на средний палец.
- Наверное, я его для тебя делал, - задумчиво сказал он. – Видишь, как подошло. А подарки обратно не забирают.
Евсеич только крякнул, глядя, как кольцо рассыпает искры света, и переглянулся с Ягой. Затем, придя для себя к какому то решению, залихватски взмахнул рукой.
- Эх, была не была! Держи-ка, девушка! – Старик протянул Нине простой деревянный ларец. – Это тебе мой подарок и благодарность! Тебе, Никита. – Мужчина смущенно принял маленький берестяной короб, в котором что-то скреблось и шуршало. Никита неумело поклонился, прижав подарок к груди.
- А тебе, кощунник, - дед строго заглянул Славе в глаза, - иной подарок будет. Сам поймешь, когда получишь.
Евсеич вдруг заспешил, в движениях его появилась стариковская суетливость.
- А теперь, дорогие, прощайтесь, и айда домой. Так и быть, подвезу.
Слава замялся.
- Некуд… - фраза осталась неоконченной. Дед Мороз ободряюще хлопнул писателя по плечу.
- Сейчас моя власть, - просто сказал он. – Поехали, кони застоялись.
Мгновение – и старик оказался полностью одетым. Властный жест рукой – и из воздуха материлизовался суковатый длинный посох с навершием из друзы горного хрусталя. Евсеич с силой ударил в пол, и в ответ со двора донеслось звонкое лошадиное ржание.
Такие кони бывают только в сказке – белоснежные, тонконогие, грациозные. В гривы вплетены синие и алые ленты, сбруя вешана серебряными бубенцами, и даже подковы на копытах – тоже серебряные, издающие высокий, чистого тона праздничный звук, несмотря на то, что кони бьют копытом не по камню – по снегу.
На прощание Слава поцеловал Яге руку, и она совсем материнским жестом прижала на миг его голову к груди. С Алексеем крепко обнялись, и писатель поспешил отвернуться, чуя, как глаза подергиваются влагой.
Просторные сани-розвальни с высокой задней спинкой легко вместили всех. Краем сознания Слава еще успел заметить, что совсем не мерзнет, несмотря на все тот же домашний свой наряд, но не удивился - уже привык. Странное дремотное оцепенение овладело людьми. Нестерпимо захотелось сжаться в комок, обхватить себя поплотнее руками, и заснуть. Перегруженная впечатлениями и событиями голова отказывалась работать, требуя отдыха.
Сон навалился мгновенно, и люди уже не почувствовали, как тройка взмыла в воздух.
Дверной звонок был негромким, но настойчивым. Через паутину сна Слава услышал, как ворчит Никита: «Кого там нелегкая принесла?», и открыл глаза.
Знакомая комната с отставшими поверху обоями, старый книжный шкаф, вытертый диван, на котором он сидит, свесив голову на грудь. Рядом зашевелилась Нина. Она немного заторможено повела вокруг взглядом, и вдруг вскрикнула, схватив писателя за руку.
Квартира цела. Ни следа погрома, окно целое, и даже на столе стоит нетронутая бутылка водки и тарелки с простецкой закуской.
Звонок не умолкал. Слава тяжело поднялся, подошел к двери и распахнул, щурясь. Из кухни в коридор вышел Никита, заспанный и злой.
- С Новым годом! – поприветствовал их молодой парень в синих джинсах и ярко – красной толстовке. Его взгляд скользнул по хозяину, и остановился на лице Никиты.
- Никита Александрович, вам письмо.- Парень уверенным жестом протянул узкий конверт. Его поверхность была девственно чиста – не указан ни адресат, ни отправитель.
- Четверть часа уже звоню, - пожаловался почтальон, - думал, может, ушли куда…
- А ты не ошибся, парень? - Никита подозрительно оглядел визитера. – Ты не почтарь, я Митрича – почтаря знаю. Что за письмо-то?
- Объединение ветеранов локальных конфликтов «Память», сотрудник Васнецов Евгений. – Парень принял стойку «смирно», только что честь не отдал. - Нет ошибки, Никита Александрович, все точно. Получите. Прочтете – сами все поймете.
Никита отодвинул Славу, и взял протянутое письмо. Конверт самый обычный, заклеен. Внутри, судя по толщине – один лист, сложенный вдвое.
- Ладно, спасибо. Где расписаться-то? – Никита почесал кончик носа.
- Нигде. – Замотал головой «сотрудник». – Я побегу, ладно? А то машина ждет, а дома невеста вся извелась, телефон уже оборвала.
- Беги, - запоздало разрешил Никита вслед удаляющемуся по ступенькам топоту. – Дела-а…
Слава захлопнул дверь.
- Мужики, - из комнаты позвала Нина, - сюда идите.
Как можно было не заметить сразу стоящие на столе деревянный ларчик и берестяную коробку – непонятно. Подарки сказочного деда лежали на столе, недвусмысленно намекая на то, что произошедшее не было сном.
Никита надорвал конверт, и пробежал глазами первые строчки письма. Внезапно листок в его руках задрожал, и Никита вскинул глаза на друзей.
- Слав, Нинк… - растерянно сказал он, и сглотнул слюну, не в силах продолжать. Слава вынул письмо из трясущихся пальцев.
Уважаемый Никита Александрович. – Вслух прочел он. – Пишет Вам зампред «Память» полковник Васнецов. Василием меня звать. Это неофициальное письмо.
Как Вы, наверное, знаете, мы пытаемся помогать ветеранам войны в Чечне адаптироваться на гражданке, ну реабилитация, представительство в судах, и все прочее в этом духе. Полгода назад совершенно случайно мне попал на глаза Ваш рапорт о восстановлении Вас в звании, и ходатайство о выплате причитающихся Вам средств. И официальный отказ – тоже. Я заинтересовался Вашим случаем. Дело в том, что эта ситуация мне знакома до боли - я сам побывал в плену, просидел полгода в яме, сбежал, и долго потом доказывал, что не верблюд. Мы собрали копии всех Ваших ходатайств, и провели свое собственное расследование, так как сами понимаете, нашим чинушам веры нет.
Никита заплакал. Беззвучными тяжелыми слезами, без всхлипов и вздрагивающих плеч. Слезы катились по щекам, срывались и падали на руки, судорожно стиснувшие колени.
Очень большую роль сыграли показания Вашего сослуживца, Шатрова С.Н., по адресу которого я и отправлю это письмо. Дело в том, что когда мы начали поиск Ваших документов, то обнаружили, что их действительно нет! Нет в природе! Почти полгода ушло на то, чтобы разыскать концы. И знаете что выяснилось? Один из архивных сотрудников перепутал папки, и отправил Ваши документы на уничтожение, вместо того, чтобы сдать на хранение в архив. Я не стану утомлять Вас описанием их восстановления.
Слава почувствовал, как Нина впилась ногтями ему в руку.
Рад сообщить, что ВСЕ документы восстановлены нами, и были отправлены в Москву. Я не беспокоил Вас раньше, так как совершенно не был уверен в благополучном исходе дела. Дать надежду, а затем отнять – это, согласитесь, жестоко. Только когда Москва дала «добро», я написал Вам.
Слава встал, и вибрирующим от волнения голосом прочел заключительные строки.
Братишка! Настоящим уведомляю тебя о присвоении тебе внеочередного звания «майор», и награждении орденом Мужества! Вопрос с твоим жильем так же уже решен – двухкомнатная на твой выбор. Список городов придет вместе с официальными бумагами. Примерно через неделю, зайди в наш офис на Мирную 2, документы уже придут с Москвы. Приказ подписан вчера.
Это письмо принесет в 00-15 по Москве мой сын, кстати, он тоже воевал. Я знаю, в каком ты сейчас бедственном положении, и вот, решил сделать тебе такой подарок на Новый Год, что б веселее праздновалось, так сказать. Надеюсь, порадовал тебя известиями.
Майор, поздравляю тебя, и от всего сердца желаю тебе всего самого наилучшего! С Новым Годом!
P.S. Прости, что сорвался на «ты», прорвалось.
Никита встал, и неверными шагами ушел на кухню. Стукнула форточка, потянуло табачным дымом. Слава потер руку – на предплечье краснели четыре серпообразные лунки. Нина виновато посмотрела на него: «Слав…».
Писатель улыбался, перечитывая письмо, и не видел, как виноватое выражение на лице женщины сменяется счастливым. Она тихонько, на цыпочках, словно боясь спугнуть, ушла на кухню. Послышался звук поцелуя, неразборчивый жаркий шепот, и осторожная возня. Загремела по полу железная кружка.
- Хоть дверь прикройте! – весело крикнул Слава. Он подошел к окну, и распахнул настежь. На улице шел снег. Писатель вернулся к столу, и до краев налил рюмку.
- Ну, за это не грех и выпить. – Сказал он. Поднес к губам стопку – и остановил руку. Странное дело – ему не хотелось выпить! Слава подержал сосуд на весу, разглядывая сквозь стекло метель, а затем, широко размахнувшись, бросил стопку в темноту. Немного постоял, прислушиваясь к себе - не всколыхнется ли сожаление? Нет. Сожаления не было. Было чувство облегчения, и немного тревоги – сможет ли он жить дальше без этого допинга? « Смогу» - сказал он сам себе, и понял, что это правда.
Не Настин ли смех зазвенел за окном серебряным колокольчиком? Не ее ли диадема блеснула в мельтешении снега?
- Деда, а можно я им тоже подарок сделаю?
- Они могут справиться с этим сами.
- Ну, деда, ну пожалуйста…
Был или не был этот разговор в санях? Сон? Или…
Мимо, кружась, пролетела очень крупная снежинка. Ветер подтолкнул ее, и она послушно улеглась на подоконник. Ажурная, пушистая, совершенная в своей красоте, снежинка лежала и не таяла – прощальный подарок сказочной девочки.
Спасибо, Настенька. За ожившую сказку, за чудо, за обретенную веру в себя. Спасибо.
С кухни вернулись Никита с Ниной, и вид у них был виноватый и довольный.
- Поздравляю заранее, - Слава захлопнул окно, и с доброй улыбкой глянул на друзей. - На свадьбу-то хоть позовете?
Нина ушла от ответа чисто по-женски. Она метнулась к столу, и торжествующе подняла вверх ларчик Евсеича.
- А подарки то мы не открыли! – пропела она. Именно пропела. Исчезли синие мешки под глазами, губы стали яркими и полными, а в глазах цвело счастье.
- Что любовь творит! – Никита поцокал языком. – Ну, открывай.
Крышка откинулась легко, словно и ждала этих слов. Нина вытащила ярко раскрашенный шар на деревянной ручке, и встряхнула. Дробно, мелко застучали внутри сухие горошины.
- Погремушка… - только и сумела произнести Нина, глядя на мужчин ликующими глазами.
- Погодь, тут что то еще - пальцы Никиты скребнули по дну, и на его ладони тусклой желтизной заблестели два кольца. Массивные, широкие, того оттенка, что всегда отличает червонное золото.
- Намек понял? – торжествующе спросила Нина, и, не дожидаясь ответа, примерила то, что поменьше. Никита поспешно сунул второе кольцо обратно.
- Ну дед, ну, дает… - он тщетно пытался спрятать широкую улыбку. – А мне что подарил? Надеюсь, не памперсы?
- Не, там скреблось что то… – вспомнила Нина. – Открывай, не тяни.
Поначалу все подумали, что в туеске сидит очень пушистый серый котенок. Но когда «котенок» неожиданно густым басом выкрикнул «Свет! Больно!», люди отпрянули от стола. Слава поспешно щелкнул выключателем. «Свечу – можно». – ворчливо пояснило лохматое существо. Свечи не было, и Слава достал из кармана мобильник. Невысокое, сантиметров в пятнадцать, существо, заросло мехом до того густо, что невозможно было разглядеть очертания тела. Оно фыркнуло, и подозрительно оглядело людей.
- Што то много вас, - пробурчало оно, и подкатилось к краю стола.
- Ты кто? – полюбопытствовала Нина.
- А не бабьего ума дело! – отбрил сердитый кроха. – Я только хозяину откроюсь! Это ты, пузатый, хозяином будешь?
«Пузатый» закашлялся от сдерживаемого смеха. «Я» - покорно согласился он.
- Кормить будешь?
- Буду – в глазах Никиты плясали озорные чертики.
- А обижать?
- Не буду.
- А баба – твоя? – не отставало существо.
- Моя. – Никита перешел в наступление. – А теперь ты отвечай, кто такой? Звать как?
Мохнатый еще с минуту разглядывал его, шумно сопел, наконец, ответил.
- Домовик я. А звать… имя дай, потом и зови. Только, чур, не бусурманское!
Сочетание пушистой нежной шерстки и мощного баса было очень комичным. Домовик прошел по столу, зачем то понюхал стопку исписанных листов, колупнул столешницу и неодобрительно цвиркнул на открытую бутылку водки.
А давай его Смешариком назовем? – предложила Нина после недолгого размышления. Она ничуть не обиделась за «бабу». Никита отрицательно качнул головой.
- Не, несерьезно как-то. Мм-м… Федором будешь?
- Дядя Федор! – прыснул Слава. Домовой облил его презрительным взглядом.
- Федором – буду. – С достоинством согласился он, адресуясь исключительно Никите. – А бабе своей скажи, чтоб не лезла, не люблю. Хата твоя? Запущена… Обиходить?
- Деловой, - засмеялся Никита, - нет, не моя. Моя будет попозже. Федор решительно полез в туесок, не тратя время на лишние разговоры. - Ну, как новоселье справишь, тогда и буди. А пока вздремну малость. Служить честно буду, если не обидишь! – донеслось уже из туеска, и крышка захлопнулась сама собой.
Слава показал Никите большой палец: «Серьезный парень. Прям, совсем как хозяин. Такой скажет – как отрежет». Нина прижалась к будущему мужу: «И мне понравился. Такой пушистенький, милый».
- Кому что, - хмыкнул Никита.
- Кому что – эхом повторил Слава. Ему вдруг стало грустно. Радость за друзей не смогла перебить внезапно всплывшую тоску по жене и дочери. Он обвел взглядом пожелтевшие обои, и подумал: «После праздников переклею. Совсем опустился. Да и палас давно на свалку просится». Было грустно, но и приятно сознавать, что наконец он, Слава, сможет вернуться к нормальной жизни, без дрожащих при виде рюмки рук, и утренних головных болей, с завидным постоянством посещающих его с очередного похмелья.
Экран мобильника погас, но через секунду засветился вновь. «Спасибо за день, спасибо за ночь» - возвестил он. Слава вздрогнул, и очень медленно протянул руку к аппарату. А телефон сиял дисплеем, ерзал, нетерпеливо подпрыгивал на столе, как будто умолял скорее ответить на звонок. На маленьком экране, в рамке-сердечке, рыжеволосая женщина обнимала дочку. Слава придавил кнопку с нарисованной на ней зеленой трубкой, и поднес телефон к уху.
- Здравствуй. – Внезапно севшим голосом сказал он.
А за окном тихо падал снег.
ХОРОШАЯ РАБОТА!!! Только такие нужно выставлять по частям. В инете сложно сразу осилить такой объем, т.к. есть необходимость работать еще с какой-либо информацией.
Соглашусь с предыдущим рецензентом, что такие произведения надо по частям выставлять. Некоторые, и я в том числе, просто не могут читать длинный текст с экрана, поэтому, извините, просмотрел больше, чем прочитал. Однако рассказ хороший, это чувствуется с первых строк.
Спасибо всем. Поясню, почему выложил целиком. Опыт выкладки главами показывает, чо если первую главу читает пять человек, то до второй хорошо, если двое доберутся.А уж дальше.... Не в обиду, но не настолько длинная эта сказка, чтоб ее еще и делить - всего 12 печатных листов. Но зато, по крайней мере тем, кто заинтересовался, не пришлось ожидать выкладки финала) Большое спасибо всем, кто осилил)
Начал читать, и скажу сразу - супер!!! Реально грамотно и живо написано, словно читаешь дорогую книгу,так же есть эффект присутствия, когда с головой погружаешься в чтение, и словно оказываешься Там.
Саш, я все тебе уже сказала про эту сказку... Верю и точка. Один из самых красивых рассказов, прочитанных мною за этот год. И так хочется для всех тут счастья... пусть оно будет- маленькое счастье маленьких людей. Хотя бы в сказках...
Воображение автора поражает своей изящностью и изощрённостью! Великолепно! Истинный кощунник! Вместе с тем, обращаю внимание на некоторые нестыковки по тексты. 1) 2-й абзац сверху. "Белая пелена была настолько густой, что уже в пяти шагах ничего нельзя было разглядеть." через две строчки написано "Но людям было мало дела до неожиданного великолепия белизны и мягких линий. Они не любовались сверканием снежинок, не восхищались игрой света на хрустальных друзах сосулек, не прислушивались к легкому поскрипыванию под ногами. 2) Сначала говорится, что Настя - дочь печника, а когда речь зашла об обучении грамотности, указывается, что она - крестьянская дочь.
Ну, и как обычно, то лишние запятые, то их не хватает там, где им быть должно!
Саш, как обещала) Но в начале хочу сказать,что у тебя проза совершенно колдовская, в первом прочтении вообще не вижу "блошек". Просто пью твои строки и тихо балдею.
Тихо падал снег. Белые хлопья кружились, сверкали в свете фонарей, устилали все вокруг пушистым покрывалом. В этом году зима была(выдалась- "былье" прополи, Саш, ты же умеешь составлять предложения без этих подпорок и затычек) непривычно мягкой, безветренной и теплой: столбик термометра не опускался ниже десяти градусов. Был( стоял, опустился, подкрался) ранний вечер – время синих сумерек. Маленький городишка лежал почти весь занесенный снегом, и только на главных улицах были ( темнели) протоптаны узкие дорожки на тротуарах. Здесь, на центральной площади, и сосредоточилась, казалось( лучше уж- почти, по видимому или как-то так.. ), вся жизнь: горели неоном витрины магазинов, играла музыка, и люди в предновогодней суете опустошали прилавки магазинов.
Белая пелена была настолько густой, что уже в пяти шагах ничего нельзя было разглядеть. Витрины светились размытыми цветными пятнами в белой круговерти, звуки глохли, и люди, появляясь из ниоткуда, исчезали в никуда. После нескольких почти бесснежных лет, природа, казалось, решила напомнить людям, какой бывает настоящая русская зима. Но людям было мало дела до неожиданного великолепия белизны и мягких линий. - тут была-было не очень выпирает, но можно и заменить без ущерба тексту. Пелена выткалась, людям, как всегда... Из-за этого, в последний вечер старого года, в Морозовске было( царила непривычная тишина) непривычно тихо.
На одном из перекрестков стояла(замерла, так как дальше идет у тебя усиление- стоит и стоит- выглядит перебором) совсем молоденькая, лет пятнадцати, девушка в длинном, до пят,(запятая) овчинном тулупе и цветастом ярком платке, повязанном сверху серого, пухового. Если бы кто-то заглянул ей в лицо, то увидел бы чуть вздернутый носик, алые, не испорченные помадой губы, и большие серые глаза. Но люди торопливо шли мимо, занятые своими делами. Кому какое дело? Ну, стоит девчонка, и стоит, мало ли молодежи выбралось погулять перед застольем. Девушка прижала к губам покрасневшие руки,(лишняя) и подышала в озябшие ладошки. Где заимка дяди Федота, где лес? Где она? Перед глазами -( зачем тире?) обширная, как в стольном граде,( лишняя зпт) площадь, со всех сторон окруженная огромными, высотой со старое дерево, домами. Очень крупная пушистая снежинка медленно-медленно порхала перед ее глазами. Девушка протянула раскрытую руку и поймала ее. Рядом скрипнул снег, и в подставленную ладошку легло украшенное чернью серебряное колечко. Девушка изумленно вскинула глаза. Рядом стоял мужчина средних лет в короткой меховой шубе, теплых штанах и высокой шапке коричневого меха. Его одежда, когда-то явно красивая и дорогая, была(теперь, или выглядела) потрепана и засалена, блестящая шерсть на шапке слиплась в сальные сосульки. Мужчина был пьян. Он очень старался стоять прямо, но его шатало из стороны в сторону. Девушка почувствовала противный запах хмельного,(лишняя) и едва не отшатнулась. Отец не пил. Он мог на большие праздники пригубить ковшик, но не более. «Пьянство, Настя, людей губит» - часто говаривал он. Любителей выпить,(лишняя) он терпеть не мог, и то же отношение привил дочери.
- Подруга, поехали кататься! Шампунь, порошок, музон – все дела. Да не кочевряжься, заплачу зеленью». Слова большей частью были незнакомыми, но сам тон,(лишняя) каким они были произнесены, настораживал.( вместо точки тире- дальше идет перечисление) Глумливый, самоуверенный, наглый. .
Он распахнул дверцу в боку телеги,(лишняя) и отступил, давая Насте проход. Она не понимала, что происходит, но сердце чуяло что-то гадкое. Она(лишнее) встретилась глазами с тем, кто ее держал, и ужаснулась – его зрачки были крошечными, величиной с булавочную головку.
Слава и сам не понял, зачем он отдал побирушке дочерино колечко. Может, он сдался, перестал ждать и надеяться? Или девичья фигурка напомнила ему Майю? Глупо, конечно(зпт) – нализаться,(лишняя зпт) и, (зпт) выйдя проветриться, отдать дорогое, кстати,( не могу понять,но слово тут кажется лишним) кольцо первой встречной девчонке. Слава уже повернулся, чтобы уйти и унести с собой маленькую радость человека, который сделал удачный сюрприз другому, но из переулка вылетел черный джип и пронесся мимо, осыпав его ледяной крошкой. Внезапно мотор американского монстра сбросил обороты, и в свете фар Слава увидел тоненький силуэт. Девчонка прижала к груди руки, и застыла, как вкопанная. «Все-таки влипла, дуреха!» Слава знал и машину, и хозяина. Недостатки захолустья, что поделаешь(зпт) – все на виду у всех. «Новый», новее уж некуда, русский,(тире) сынуля одного из замов мэра.
«Бум!» Рядом, лицом вниз, упал тот самый крепыш, что заталкивал ее внутрь. Второй дрался с тем самым(как-то убери повтор) мужчиной, что подарил ей кольцо, а прыщавый убегал, сломя голову. Верх взял «ее» незнакомец. Он ловким ударом опрокинул своего соперника на выступающий передок, и напоследок сильно ударил его кулаком в грудь, в подвздошье. Бритоголовый захрипел, скрючился на гладкой блестящей поверхности. Мужчина подхватил Настю со снега: «Оклемалась? Уходим».
Бежать она не могла – от удара по голове до сих пор шумело в ушах, и ноги были(стали) ватными. Мужчина схватил девушку на руки, как мешок забросил на плечо,( чет тут не клеится..так на руки, или на плечо забросил? оставь что-то одно) и тяжело, неуклюже потрусил прочь. Несмотря на абсурдность ситуации,(лишняя) Настю разобрал смех.
Спустя некоторое время мужчина побежал еще( лишнее) медленнее, затем и вовсе остановился. Он тяжело бухнулся на колени,(лишняя зпт) и осторожно поставил девушку на ноги, придержав, чтобы не упала.
Настя обхватила голову мужчины обеими руками,( зпт тут после И надо) и почти прильнув губами к щеке своего спасителя, скороговоркой прошептала слова заговора.
Настя отстранилась от него, отошла на шаг,(лишняя зпт) и поклонилась, коснувшись снега рукой.
Смотрит на него доверчиво своими невозможными глазищами,(лишняя зпт) и несет чушь. Паспорт есть? На этот вопрос Настя отрицательно покачала головой,(лишняя зпт) и спросила: «А что это такое?» Мало ему своих проблем, а тут еще эта пигалица с взглядом ангела. Ну, назвался груздем… - Ладно, разберемся. Мстится мне, - передразнил он Настю, - что пришла ты, девица красная, далеко не в сказочную страну. Опасно тут тебе одной, ролевичка, блин, завзятая. Пошли уж ко мне, на месте разберемся,(лишняя зпт) откуда ты, и как родным дозвониться».
Помочь сайту
Поздравления
Отличный рассказ-спасибо!
Воображение автора поражает своей изящностью и изощрённостью! Великолепно! Истинный кощунник!
