Дед умирал.
То хрипло бредил,
То будто вовсе застывал.
Пришла родня, пришли соседи.
В окне, как флаг, закат пылал.
В глухой тиши жужжали мухи.
Решали загодя старухи,
что дед на свете не жилец –
прибрал Всевышний, наконец.
Минуты шли – одна, другая…
И кто-то вышепнул в ладонь:
- Гляди, как трудно уминает:
который раз кричит: «Огонь!»
- Пожар какой-то, не иначе,
Увидел дед в бреду горячем…
Из всех, кто был здесь, только дед
один не знал, что это бред.
Взахлёб гремели пулемёты
и рвали душу вопли мин.
Из орудийного расчёта
в живых остался он один.
Но недосуг считать потери –
встречай чудовищного зверя:
прёт «Фердинанд» из-за бугра
и ствол его не ствол – дыра…
Он ясно слышал, как со звоном
снаряд ударил по врагу.
Стакан латунный раскалённый,
шипя, дымился на снегу.
Горела вражья самоходка,
а он всё бил прямой наводкой,
и в этой яростной пальбе
«Огонь!» - командовал себе.
Пред ним, как в страшном сне, нелепо
вторая лезла напролом,
ему в упор уставясь слепо
тупым бронированным лбом.
А за спиной была Россия –
Русоголовые, босые
мальчишки стайкой у реки
и две ветлы, как две руки.
И если вдруг не остановит
стальных зверей вот тут солдат,
то по земле, по хлебу, крови
они дойдут до тех ребят…
Последний раз, в последней муке
он встал, крестом раскинув руки.
И всё. И были спасены
У тихой речки пацаны.
Лежал старик. Суров, спокоен
И смерть его была, как взрыв –
погиб на поле боя воин,
собою Родину прикрыв.
И угол простыни измятой
в багровых отсветах заката
сжимала мёртвая рука,
как знамя энского полка.
|