|
ПОГРУЖЕНИЕ В УЖАС
ЛЕДЯНЯЩАЯ ПРАВДА
СЕМИДЕСЯТИЛЕТИЮ СНЯТИЯ БЛОКАДЫ
Александр Кучеровский
Люди! Покуда сердца стучатся, – помните!
Роберт Рождественский, поэма «Реквием»
1
Алла была в семье единственным и любимым дитём. Её заслуженно называли маленькой артисткой и прочили большое сценическое будущее.
Семилетняя красавица вовсе не была капризным избалованным ребёнком.
Наоборот, её отличали доброта, дисциплинированность и послушание.
Именно эти качества в дальнейшем её и спасли. А ещё она была очень наблюдательной и любопытной. Она внимательно вслушивалась в разговоры взрослых. Так Алла проведала, что их семья особенная. Что мама, Мария Дмитриевна, принадлежит к древнему русскому дворянскому роду, происходящему от Василия Балкашина, новгородского боярина. Что папа, Фёдор Васильевич Смаковский, сварщик Кировского завода, в империалистическую был офицером. Что всем этим можно гордиться втайне, но, ни в коем случае не кичиться и не хвастаться во избежание неприятностей.
И дело вовсе не том, что семья может загреметь в места не столь отдалённые.
Семей с богатой историей имелось в Ленинграде в избытке. Просто такое время и такие веяния.
Знала Аллочка и о войне. Мнения о ней разделились. Молодёжь, особенно летом, горячо доказывала, что война долго не продлится. Что немца вот-вот погоним. Папа и его друзья эту точку зрения не разделяли. Они утверждали, что эта война будет долгая и тяжёлая, но в победе не сомневались.
Мама переписала на листочек знаменитую речь Сталина.
Листочек лежал на столе, и Алла знала речь почти наизусть:
«Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!».
«Над нашей Родиной нависла серьезная опасность».
«Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма».
– Аллочка наша – как радио. Все новости знает. А как излагает! Всё помнит, – хвалила Мария Дмитриевна.
Бабушка молчала. Умудрённая опытом, она ещё с июня выстаивала в очередях и приносила свечи, спички, мыло, соль, муку, консервы. И, как выяснилось, правильно делала. В июле ввели карточки. По этим карточкам выдавалось: рабочим – 800 граммов хлеба в день, служащим – по 600 граммов. Мяса рабочим в месяц полагалось по 2 килограмма 200 граммов, служащим – по 1200 граммов. Работали рестораны. На углу продавалось мороженное, пирожки. Жить можно. Но уже в сентябре, когда сгорели Бадаевские склады, соседи повадились просить соль. Смаковские не отказывали, но больше столовой ложки соли на руки не давали. Впрочем, ни мука, ни консервы не дожили и до октября. 2 сентября было введено сокращение продажи хлеба гражданскому населению. С этого дня рабочие стали получать 600, служащие 400, иждивенцы и дети по 300 граммов хлеба в день.
Все небольшие семейные запасы потихоньку истаяли.
Авианалёты, пока были силы, всей семьёй пережидали в бомбоубежище, которое находилось в подвале дома Аллы. Никаких громоздких стальных дверей, никакого оборудования в подвале не было. Было темно и сыро. Изначально некуда даже было сесть. Только через несколько дней появились низкие длинные столики. Жильцы стали стаскивать в бомбоубежище из своих квартир лёгкие плетёные стулья, кресла-качалки, посуду.
Поначалу Алла очень боялась бомбёжек. Гул самолётов, вой сирены, выстрелы зениток, далёкие и близкие разрывы бомб, вздрагивание и шевеление земли под ногами. Казалось, что бомбы именно сегодня, именно сейчас, истошно воя, прилетят прямо на голову.
Принимая во внимание, что только за время с 5 сентября по 1 ноября 1941г. по городу была объявлена воздушная тревога 156 раз, сброшено 405633 бомбы и выпущено 2820 артиллерийских снарядов, дом №2 на углу улиц Барочной и Большой Зеленина, четырёхэтажный, с толстыми кирпичными стенами песочного цвета, просторными квартирами, высокими потолками и изящной угловой башенкой, делающей его похожим на сказочный замок феи, был везунчиком. За всю блокаду в него попала только одна авиабомба, по всем признакам SC10 10 86 585 4,2. В октябре сорок первого она пробила крышу, пролетела четвёртый и взорвалась на третьем этаже в спальне дяди Володи, убив его жену и фактически уничтожив квартиру.
Сосед по лестничной площадке, дядя Володя, инвалид, потерявший руку в финскую, дружил с отцом Аллы. Похоронив жену, вернее, то, что от неё осталось, он стал проситься на подселение к Смаковским. Получив вежливый, но твёрдый отказ, занял пустующую квартиру на втором этаже.
Но подселение всё же произошло. В квартире появился двоюродный брат Аллы, маленький Толик. Алле не говорили, но она сама догадалась, что у родственников произошло какое-то несчастье. Диковатый молчаливый трёхлетний малыш не плакал, не играл с двоюродной сестрой. Тихо сидел на диване и часами безучастно смотрел в одну точку. Алла пыталась его растормошить, но все её попытки не имели успеха.
– Не трогай его, – говорила мама, – Даст бог, мальчик придёт в норму. Скоро мы уедем в эвакуацию, и всё наладится.
– К эвакуации готовься, а сам не плошай, – говорил папа.
Он привёз на полуторке с завода собственноручно изготовленную металлическую печку «буржуйку». Большую прожорливую голландскую печь они с дядей Володей замуровали изнутри, а в дымоходе пробили отверстие и вставили туда трубу от «буржуйки».
Проверили работу новой печки. Она не дымила, быстро нагревалась и требовала мало дров. В качестве дров первоначально использовали доски от деревянных сараев, которые из-за повышенной пожароопасности начальство постановило снести.
Толика и Аллу Фёдор Васильевич подстриг налысо. Как жаль было девочке расставаться с кудряшками!
Алла не жаловалась. Она видела как изменился город. В небе на канатах постоянно колыхались 300 больших тридцатиметровых аэростатов воздушного заграждения. Как объяснил отец, они предназначались для того, чтоб помешать гитлеровским лётчикам прицельно сбрасывать бомбы на Ленинград. В Неву зашли корабли Балтийского флота. Многие здание обтянули маскировочной сеткой, обложили мешками с песком. На улицах и перекрёстках возводились баррикады. Они делались из двух рядов вбитых в мостовую стальных и бетонных столбов, кусков рельс. Между ними прокладывали забитые землёй пополам с камнями трубы, а пространство заполняли песком и металлоломом. Прохожие протискивались в амбразуры. Было построено много дотов и дзотов, в зданиях оборудовано более 20 тысяч огневых точек. Алла не видела, но со слов папы, весь Ленинград опоясан глубокими противотанковыми рвами.
Положение на фронте стало угрожающим. Город готовился к уличным боям. Пирожки и мороженое бесследно исчезли.
Людей на улицах стало меньше. Ленинградцы заметно осунулись, озабоченные лица посуровели. Брови сдвинулись. Во взорах – ожесточённое непоколебимое упрямство.
И Алла похудела. Еды стало не хватать для растущего организма.
2
Суточная выработка электроэнергии сократилась в несколько раз. Фёдору Васильевичу, чтоб добраться до работы пришлось разгонять трамвай. Пассажиры дружно толкали вагон, и когда он набрал скорость, на ходу запрыгивали на площадку. 10 километров до завода ехали почти час.
Вот он, родной Кировский (бывший Путиловский) завод. В нескольких километрах до линии фронта. Основные мощности завода эвакуированы в Челябинск, где на базе тракторного завода развернулся Танкоград. Туда уехали 15 000 рабочих-кировцев. В считанные недели в эвакуации был отлажен конвейер по производству тяжёлых танков. Ещё 15 тысяч ушли на фронт. Некоторые из них почти не расстались Кировским. Воюют в зоне прямой видимости.
«Узлы, детали, целые блоки для танков тысячами лежат на складах. А всё это – оружие. Оно должно стрелять. Как же остро не хватает рабочих рук!», думал Фёдор Васильевич, заходя в полупустой цех.
Новых танков КВ (Климент Ворошилов) уже почти не выпускали.
Но работы хватало. Работа творческая. Из изуродованных, искорёженных войной тяжёлых танков Фёдору Васильевичу и его бригаде надо сделать конфетку, дать фронту полностью восстановленные грозные боевые машины,
по возможности, получше, чем были они до битв. И, в меру своих сил, бригада творила.
То, что сегодня собирался выпустить на фронт Фёдор Васильевич, очень мало походило на серийный танк. Побеседовав с сопровождающими КВ танкистами, получив их горячее одобрение, Фёдор Васильевич на их КВ-1 установил башню от КВ-2 с мощнейшей 152-мм танковой гаубицей. На лобовую часть башни наварил сорокамиллиметровые дополнительные листы брони, удвоил количество скоб для десанта, усилил все уязвимые места, превратив и без того неубиваемую машину в настоящего богатыря. Если такое вкопать – захлебнётся любая атака. Даже из соседнего цеха приходили смотреть на чудо.
В цеху висел большой плакат:
«Один восстановленный танк спасает сто бойцов!»
– А такой и триста спасёт, – провозгласил Исаак Моисеевич Зальцман, каждый день обходивший цеха директор завода, пожимая Фёдору Васильевичу мозолистую руку.
– Исаак Моисеевич, моё место на фронте. Я же кавалерист, комеска, будёновец! Вы говорили…
– Ничего я не говорил! Здесь твой фронт! Триста бойцов – это почти батальон. Ты же большевик! С самим Сергеем Мироновичем дружил! Понимать должен.
И, махнув рукой, директор быстро выскочил из цеха, чтоб не поддаться на уговоры.
Проводили довольных танкистов. Унёсся к линии фронта обновлённый танк. И произошла трагедия. Один из немецких снарядов крупного калибра ударил в стену цеха.
Стена не выдержала, рухнула, похоронив под собой шестерых рабочих, бесценные станки и дорогостоящее оборудование. Фёдора Васильевича изрядно тряхнуло. Спасла его ходовая разбитого танка, под которой он находился в это время.
Надо разбирать завал, хоронить товарищей.
Ни сегодня, ни завтра Фёдор Васильевич домой не попадёт.
3
С 13 ноября рабочие стали получать 300 г хлеба, а остальное население — 150 г.
Постоянно хотелось кушать.
Заболела бабушка. У неё был кровавый понос. Она не вставала. Выглядела бабушка ужасно.
Алла понимала, что нужно подбодрить, пожалеть больную бабушку, но не могла себя заставить войти в спальню, откуда доносился густой тяжёлый запах. Даже когда мама просила её поухаживать за больной, норовила под любым предлогом увильнуть от тяжкой обязанности.
Например, ходила отоваривать карточки в булочную, которая, вот везёт, находилась в 20 метрах от их парадной на углу через дорогу. Очереди не были слишком большими, и более двух часов, в отличии от жителей других районов, Алла никогда не стояла. Когда было слишком холодно, девочка заходила домой греться. Одевалась Алла тепло. На ней была кроличья шубка.
Перевязывалась она толстой шерстяной шалью.
В очереди всегда были новости. 21 октября 1941 года молодежная газета «Смена» опубликовала наказ Ленинградского обкома «Юные участники обороны Ленинграда! Будьте достойны своих дедов и отцов, сестер и братьев, ушедших на фронт, и всем, чем только можно, помогайте своему народу в уничтожении фашистских варваров».
Делами ответили юные ленинградцы на этот призыв. Они вместе со взрослыми рыли окопы, проверяли светомаскировку в жилых домах, дежурили на чердаках и на крышах при налётах вражеской авиации, бесстрашно откидывая и гася зажигательные бомбы.
Ночью соседские мальчишки, Алла их хорошо знала, поймали настоящего шпиона. Огромный толстый дядька с помощью карманного фонарика подавал сигналы фашистским лётчикам.
Подлец пытался вырваться, но четырнадцатилетние "часовые ленинградских крыш" с такой злостью вцепились в него, так мутузили, так кричали, что подоспевшая милиция еле уняла их. Алла гордилась своими соседями.
Да, были причины гордится ленинградцами. Необыкновенные люди!
На углу Расстанной и Лиговского проспекта, вблизи грузовика разорвался снаряд. Кабину разбило, буханки хлеба рассыпались по мостовой, шофёра убило осколком. В любом другом городе и в другой стране голодные люди хватали бы бесхозный хлеб и несли домой умирающим детям.
Но не в этой стране и не в этом городе!
Прохожие заметив, что хлеб никем не охраняется, окружили место катастрофы и до тех пор не уходили, пока не приехала другая машина с экспедитором хлебозавода. Буханки были собраны и доставлены в магазины.
Были новости вызывающие гнев у Аллы. Расстреляна заведующая магазина Смольнинской райхлебконторы, обменивавшая ворованный хлеб на антикварные вещи.
С поличным удалось захватить 6 взяточников. Все взяточники и взяткодатели приговорены к расстрелу.
Разбомблен Финский вокзал.
Появились умершие от голода и обморожения.
Снаряд попал в переполненный троллейбус.
И, наконец, приятная новость. Начала работать Дорога на Ладоге. Скоро бабушка, Толик, Алла, папа и мама вместе уедут в тёплый сытый город Фрунзе к папиным друзьям.
4
Сегодня было собрание. Зачитывали приказ:
"Военный совет Ленинградского фронта приказывает объявить всему командному, политическому и рядовому составу, обороняющему указанный рубеж, что за оставление без письменного приказа Военного совета фронта и армии указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу. Настоящий приказ командному и политическому составу объявить под расписку. Рядовому составу широко разъяснить."
Выступали рабочие. Говорили о трудностях, лишениях, нехватке самого необходимого, о своей ненависти к захватчикам, о желании бить врага. Лучше всех выступил парторг:
– Несмотря на временные успехи немецких войск, мы не думаем о сдаче. Мы не теряем уверенности. Наши войска в битве за Ленинград оттягивают на себя до 20% сил Гитлера и всю финскую армию. Подразделения идут в контратаки, изматывая гитлеровцев и выигрывая стратегическое время, что наряду с нашим вкладом, с нашим подвигом в тылу, с ростом производства вооружений, непременно приведёт к Победе.
Потеря города означает потерю огромных ценностей для страны. При потере Ленинграда теряется весь Балтийский флот и его береговая инфраструктура, не говоря уже о громадных культурных ценностях и моральном эффекте.
Вражеские войска в случае сдачи города прорвутся на север, перерезая важнейшие транспортные коммуникации, связывающие с северными портами. Это путь, по которому идёт военная и экономическая помощь союзников.
Высвободится значительное число войск для атаки Москвы и глубокого обхода её с севера. Откроется путь к Уралу – базе советской военной промышленности.
Можно ли это допустить!?
– Нет! Не отдадим Ленинград.
Расходились голодные, но злые, одушевлённые. Ещё недавно безжизненные, стеклянные глаза обретали свет.
«Велика сила мудрого правдивого слова», – думал, всегда относившийся с недоверием к высокопарным речам, Фёдор Васильевич, вглядываясь в возбуждённые лица рабочих.
Он мог только догадываться, какая страшная участь уготована его городу.
Все несчастья блокады меркнут перед кошмаром, задуманным Гитлером для Ленинграда.
Вот выдержка из секретной директивы военно-морского штаба от 22 сентября 1941 г. за № 1-а 1601/41
" О БУДУЩНОСТИ ГОРОДА ПЕТЕРБУРГА."
"2. ФЮРЕР РЕШИЛ СТЕРЕТЬ ГОРОД ПЕТЕРБУРГ С ЛИЦА ЗЕМЛИ. ПОСЛЕ ПОРАЖЕНИЯ СОВЕТСКОЙ РОССИИ НЕТ НИКАКОГО ИНТЕРЕСА ДЛЯ ДАЛЬНЕЙШЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ ЭТОГО БОЛЬШОГО НАСЕЛЕННОГО ПУНКТА. ...
4. ПРЕДПОЛОЖЕНО ТЕСНО БЛОКИРОВАТЬ ГОРОД И ПУТЁМ ОБСТРЕЛА АРТИЛЛЕРИЕЙ ВСЕХ КАЛИБРОВ И БЕСПРЕРЫВНОЙ БОМБЁЖКИ С ВОЗДУХА СРАВНЯТЬ ЕГО С ЗЕМЛЁЙ.
ЕСЛИ ВСЛЕДСТВИЕ СОЗДАВШЕГОСЯ В ГОРОДЕ ПОЛОЖЕНИЯ БУДУТ ЗАЯВЛЕНЫ ПРОСЬБЫ О СДАЧЕ, ОНИ БУДУТ ОТВЕРГНУТЫ".
То есть, на полном серьёзе, «просвещённая Европа» собиралась превратить не в развалины даже, а в труху красивейший город планеты, со всем его трёхмиллионным населением, проспектами, площадями, парками, садами, скульптурами, дворцами, библиотеками, храмами, галереями.
Но на пути варваров стоял Фёдор Васильевич Смаковский, стояла сплотившаяся Партия, встали матросы и солдаты, взрослые и дети, рабочие и учёные. Шостакович и Берггольц:
Мы предчувствовали полыханье
этого трагического дня.
Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.
Родина! Возьми их у меня!
Закончилось топливо. Грузовой автотранспорт стал переводиться на газогенераторное топливо (дрова). Производство было налажено на Ижорском фанерном заводе. Но проблем это почти не решало. Из-за нехватки транспорта на работу и с работы Фёдору Васильевичу приходилось ходить пешком.
Можно было не ходить домой вообще, как делали многие рабочие, но Фёдор Васильевич, собрав волю в кулак, не подчиняясь апатии, почти ежедневно проделывал долгий мучительный путь в 10 км от дома до работы и обратно. Он очень переживал, беспокоился о семье, заботился о ней. Заготавливал дрова. Сбивал сосульки. Растапливал их, добывая таким образом воду для близких. Водопроводные трубы и канализация замёрзли, полопались – город остался без света, и питьевой воды.
Сегодня по приходу домой, надо похоронить родственников. Они не дошли к нему. Не дошли всего несколько ступенек. Сестра и племянник Вася шли к нему за спасением. Прошли через Фонтанку, Невский проспект, под валящим с ног, пронизывающе холодным ветром перешли Неву, прошли по Большой Зеленина к дому Фёдора Васильевича и, обессиленные, умерли от голода и холода на лестничной площадке второго этажа.
Поздно вечером Мария Дмитриевна и Фёдор Васильевич завернули в простыни умерших родственников, положили на фанерный лист и повезли на кладбище, где уже были выкопаны могилы похожие на траншеи.
Позже Фёдор Васильевич узнает, что только за первый год блокады на Волновом, Большом Охтинском, Серафимовском, Богословском, Жертв 9 января, Пискаревском кладбищах и на специально отведенных для этого площадках были отрыты 662 братские могилы общей протяженностью 20 километров.
Дома Смаковский не смог снять валенки. Опухли ноги. Мария Дмитриевна принесла ножницы и сделала надрезы в толстом войлоке под коленями мужа.
Рослый, сильный, моложавый мужчина, без единой сединки в густых чёрных волосах, тихо плакал. Умный и проницательный, он прозревал ближайшее будущее.
«На фронт! Только на фронт!», билась в мозгу неуёмная мысль.
За все злодеяния, за голод, за обморожения, за бомбёжки, за разрушения, за миллионы трупов командующий армией "Север" фон Лейб получит смешные 4 года тюрьмы.
Запад редко отдаёт «своих».
5
20 ноября введена норма хлеба 125 грамм, работающим – 200 грамм.
Состав этого хлеба: смесь ржаной, овсяной, ячменной, соевой и солодовой муки, льняной и хлопковый жмых, отруби, обойная пыль, мучная сметка, вытряски из мешков кукурузной муки, сосновая кора, целлюлоза. Подмешивались остатки сгоревших продуктов с Бадаевских складов.
До девяностых годов будут хранить Смаковские грязно-коричневый сухарик – блокадный хлеб Ленинграда.
Папу не отпускают в эвакуацию. Но семья уедет и будет ждать отца в далёком прекрасном городе Фрунзе.
Весь день готовились. Увязали в узлы самые необходимые вещи. Алле мама выделила красивую заплечную котомку. На котомку нашила большой белый лоскут с надписью:
СМАКОВСКАЯ АЛЛА ФЁДОРОВНА
1935
ЛЕНИНГРАД
БАРОЧНАЯ 2/32
Такие же лоскуты появились на шубке, на осеннем пальто, на кофте.
– Это, чтоб ребёночек не потерялся, – приговаривала мама.
Алле было неприятно, что её до сих пор считают ребёнком, но она не спорила с матерью, а блаженно улыбалась улыбкой ожидания перемен.
Внезапно встала бабушка. Общее возбуждение передалось и ей.
Она, кряхтя, ковыляла по квартире и без разбору совала в узлы и чемоданы всякие мелкие вещи.
Вечером пришёл отец. Он объявил, что завтра будет машина и сделал замечание маме:
– Слишком много вещей.
Стали пересортировывать багаж. Количество узлов уменьшилось.
Потом папа взял мандолину и запел. Мама тут же стала аккомпанировать ему на пианино.
Толик внимательно слушал приятный густой голос дяди, сосал большой палец правой руки и молчал.
Машина пришла засветло. В ней уже сидели папины коллеги и их семьи. Знакомые лица. Алла видела их сверху в колоне на первомайских демонстрациях, когда гордо проезжала по Невскому на могучих отцовских плечах.
Ехали на малой скорости, объезжая развалины, воронки, доты, ежи, баррикады.
Смуглый худощавый сутуловатый полузнакомый юноша, кажется, Саша, глядя на израненный город, искалеченные деревья, произнёс:
– Боже! Какой ужас! Никогда такого не видел!
Через 10 месяцев он увидит Сталинград.
А через 40 – Берлин.
На берег Ладоги приехали в темноте.
Сотни машин. Десятки тысяч людей.
Первая партия ушла. Надо ждать встречных машин с продуктами и боеприпасами. Как они пройдут – поедет и Алла.
Очень холодно. Костров разжигать нельзя. Толик и Алла жмутся к Марии Дмитриевне.
Рычит и грохочет огненное кольцо.
Дежурные разносят кипяток. Детям – в первую очередь. Достаётся Толику и Алле. Солдатская кружка опекает озябшие ладошки.
Команда: «Не сидеть! Всем ходить!»
«Когда же выезд?»
Некоторые не выдерживают – теряют сознание.
Медсёстры с помощью нашатыря приводят в себя ослабевших.
Перед утром к людям выходит с рупором симпатичная высокая женщина в каракулевой папахе и белом военном полушубке. Поверх полушубка офицерская портупея. Комендант.
Она объявляет, что колона обстреляна. Многие машины ушли под лёд.
Движение по озеру закрыто. Просит эвакуируемых и транспорт срочно покинуть место сосредоточения во избежание налёта.
Так Алла снова оказалась дома.
6
Очень умный человек придумал оклеивать окна в военное время
крест-накрест полосками бумаги. Если б не эти наклеенные наискосок бумажки, при попадании в дом бомбы, стекло бы вылетело в квартиру и, возможно, натворило бы бед. А с бумагой оно просто треснуло.
Но в трещины дуло, и Фёдор Васильевич заклеил их кусочками стекла столярным клеем. Окно наглухо замостил почти новым зелёным толстым шерстяным одеялом.
Двери в кухню и спальню забил наглухо, предварительно стащив всё, что могло гореть в единственную теперь в квартире жилую комнату. Дров не стало. В ход пошёл паркет с полов и мебель.
После неудачной эвакуации в семье как будто что-то надломилось. Появилось ощущение обречённости.
– Не падайте духом! – неустанно повторял Фёдор Васильевич.
В бомбоубежище Смаковские ходить перестали. Силы заканчивались.
Даже нужду справляли уже не во дворе, а на лестнице чёрного хода.
В подъезде оставались ещё два жильца. Владимир на втором и Варвара на первом этаже.
Фёдор Васильевич теперь ходил в лёгкой тёплой фуфайке, выданной на заводе. Свою добротную медвежью шубу он больше не одевал. Слишком тяжела. Нею укрывались жена и Аллочка, которые для сохранения тепла теперь спали вдвоём. Фёдору Васильевичу больно и горько смотреть на измождённые лица родных. Он получал на заводе дополнительно в месяц несколько сот граммов соевого кефира, белковых дрожжей, казеинового клея, фруктового сиропа, морской капусты и желудевого кофе. Всё это тщательно разделялось на мелкие порции и употреблялось семьёй с кипятком строго по часам.
На работу Фёдор Васильевич ходил через день. Такой установился график.
Изнурительные переходы выматывали силы.
Но завод сражался. Поддерживались в рабочем состоянии станки. Из нескольких разбитых собирали один «живой». Из-за нехватки металла, корпуса бомб отливались из бетона. Собирались полковые пушки, производились мины. Продолжался ремонт танков. Восстанавливались повреждённые корабли.
Под Тихвином была сорвана попытка немцев создать второе кольцо окружения вокруг Ленинграда.
Самолёты сбрасывали на город продукты питания. Тайными тропами на плечах нескончаемой муравьиной вереницей партизаны несли в осаждённый Ленинград консервы и концентраты с пущенных под откос немецких эшелонов.
7
Во сне умер Толик. Он так и закоченел с пальцем во рту.
Алла понуро сидела у печки. Текли слёзы. Почти перестал видеть правый глаз. Мама еле ходила. Бабушка не вставала и, похоже, не встанет уже никогда.
Мама запеленала мёртвого мальчика в простынь «конвертиком», увязала обрывками верёвки и, тяжело дыша, медленно поплелась к кровати. Для того, чтоб легче было залазить на высокую кровать, на полу была сооружена ступенька из двух стопок толстых книг.
Поздно вечером пришёл папа. Спортсмен, футболист, как ни старался, взвалить на плечи трупик Толика он не смог. Шатало и валило от слабости. Взяв малыша за верхнюю часть туловища, Фёдор Васильевич потащил горький груз вниз по лестнице. Ножки глухо тукали о ступеньки.
Мама на кладбище не пошла. Боялась, что не дойдёт.
Алла тоже перестала выходить на улицу. Запретил папа. Он проинформировал, что в городе появились случаи каннибализма. Поэтому выходить, открывать незнакомым дверь Алле категорически возбраняется.
Фёдор Васильевич теперь сам отоваривал карточки. Учитывая его занятость на заводе и долголетнее знакомство, продавщица шла навстречу и порой выдавала ему пайки на день-два вперёд.
Алла проделала маленькую дырочку в зелёном одеяле и часами смотрела сквозь треснутое окно на большой мир.
По улице медленно тянулись сгорбившиеся закутанные люди-тени. Из сугробов торчали человеческие конечности. Несколько сот трупов штабелями было уложено в соседнем переулке. То там, то здесь вспыхивали разрывы бомб и снарядов.
К бомбёжкам и обстрелам Алла относилась теперь с равнодушием.
Работало радио. Звучал метроном. Вела радиопередачи совесть блокадного города – знаменитая поэтесса Ольга Берггольц. Алла записывала и запоминала её пронзительные стихи. Эти стихи помогали не умереть:
… Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
страна моя, печальная страна...
Кронштадтский злой, неукротимый ветер
в мое лицо закинутое бьет.
В бомбоубежищах уснули дети,
ночная стража встала у ворот.
Над Ленинградом — смертная угроза...
Бессонны ночи, тяжек день любой.
Но мы забыли, что такое слезы,
что называлось страхом и мольбой.
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады -
мы не покинем наших баррикад.
И женщины с бойцами встанут рядом,
и дети нам патроны поднесут,
и надо всеми нами зацветут
старинные знамена Петрограда.
Руками сжав обугленное сердце,
такое обещание даю
я, горожанка, мать красноармейца,
погибшего под Стрельною в бою:
Мы будем драться с беззаветной силой,
мы одолеем бешеных зверей,
мы победим, клянусь тебе, Россия,
от имени российских матерей.
8
В декабре умерло от дистрофии 52881 ленинградцев.
На территории Кировского завода в рабочее время умерли 2 500 рабочих, 139 погибли от осколков снарядов, 788 получили ранения. В цехах то и дело разгорались пожары.
На завод пришли досрочно выпущенные из ремесленных училищ мальчики и девочки. Многие из них становились на подставки, чтобы достать рычаги станков. Мастерства, конечно, им не хватало, но дисциплины и старательности у бывших школьников было в достатке.
Враги надеялись, что тяжелые лишения пробудят в ленинградцах низменные, животные инстинкты, заглушат в них все человеческие чувства. Они думали, что голодающие, мерзнущие люди передерутся из-за куска хлеба, из-за полена дров, из-за глотка воды, перестанут защищать город.
Гитлер заявлял: «Ленинград мы не штурмуем сознательно. Ленинград выжрет самого себя».
Но глубокая человечность ленинградцев в тяжкую годину испытаний, их доверие и уважение друг к другу, их мужество поразили мир.
Как-то в булочной Фёдор Васильевич от слабости и недоедания потерял сознание. Как стоял, так и упал на пол, ободрав скулу об угол деревянного прилавка. Карточки, выпав из рук, разлетелись по магазину. Очнувшись через несколько минут, Фёдор Васильевич обнаружил их сложенными стопкой на телогрейке в районе груди.
Физическое перенапряжение, тяжелые психические травмы, связанные с постоянными бомбежками, артобстрелами, потерей близких людей, холод, дальние пешие переходы, отсутствие электричества, воды, канализации всё больше и больше ослабляли организм, понижали его сопротивляемость. Держался на силе воли, на любви к стране, городу, семье.
25 декабря 1941 года нормы хлеба были повышены до 350 граммов рабочим и до 200 граммов остальным жителям города. Поздно, конечно, и мало. Но известие радостное. Оно вселяло надежду.
С возросшей надеждой поползли голодные истерические слухи, похожие на массовый бред. Говорили, что в Ленинград привезена масса продуктов, что базы завалены. Просто нет способов доставлять продукты по районным магазинам. Говорили, что на базах идет хищение. Пошли слухи о снятии с работы председателя Исполкома Ленгорсовета Попкова и предании его суду за вредительскую деятельность. Твердили о шпионах и врагах народа.
Но на общее настроение все эти измышления особого влияния не оказали.
9
Начались перебои со снабжением. Хлеб, бывало, в булочную просто не завозили.
Умерла бабушка. Мама, в несколько подходов, завернула мёртвую бабушку в простынь. Умершая осталась в комнате. Папы не было несколько дней. Когда он вернулся, они втроём попробовали вынести тело из комнаты, но не дотащили до двери. Свалились обессиленные. Папа обещал привести товарищей. У них сил побольше. Вместе как-нибудь вытянут.
Алла не боялась. Трупы и обстрелы уже не производили на неё никакого впечатления.
Кончился паркет. Теперь Алла топила буржуйку книгами. Книг много, но это всё равно ненадолго. На улице градусов сорок. По углам иней.
– Потерпи. Дрова будут, – сказал отец, оглядывая огромный дедовский буфет орехового дерева.
Алла кивнула. Глаз совсем перестал видеть. Плохо слушалась правая рука.
Опухли ноги. Жевать нечем, да и нечего.
Отец мелко порезал кожаный ремень и бросил крошево в нержавеющий бачёк, где уже вторую неделю варилась лошадиная кость, навара от которой уже, практически, не было, так как вода доливалась уже пять раз.
Рано утром отец занёс две сосульки, опустил их в ведро и, шатаясь, как пьяный, отправился на работу.
Алла сидела у печурки, просматривала картинки, зачитывала отрывки из книг, перед тем, как бросить в огонь.
Мама спала.
Алла подошла к окну и сквозь дырочку в одеяле стала наблюдать за улицей.
Улица была пустынной. Только иногда медленно-медленно по ней передвигались укутанные сонные женщины. Сравнительно бодро прошёл по Большой Зеленина отряд моряков. Подвезли хлеб к булочной. Алла задрожала. Подошла к печке, забросила в неё книгу. Кряхтя, поставила на печь бачёк с варевом. Довела до кипения. Зачерпнула металлической солдатской кружкой. Сняла бачёк. Стала размачивать «козлик». «Козликами» называли совсем маленькие, в пятую часть пайка, кусочки хлеба.
Очень медленно, бережно и осторожно, как учил папа, стала пережёвывать расползающийся хлеб беззубым ртом.
Мама спала.
Алла гнала от себя нехорошие мысли. Уже вечер. Она уснёт, а утром они с мамой рано встанут и всё будет хорошо.
Алла посмотрела картинки какой-то весёлой книжки, сожгла её, выгребла в ведёрко сажу, сунула в «буржуйку» заранее заготовленную толстую деревяшку, поужинала двумя «козликами», залезла в кровать, забралась под медвежью шубу и уснула, прижавшись к мёртвой матери.
«Всё будет ХОРОШО!», билась в мозгу упрямая мысль.
10
Наконец закончено срочное задание. Ушёл на фронт ещё один тяжёлый танк. На этот раз толщину брони сварной башни довели до 105 мм путем установки двадцати пяти миллиметровых экранов, которые крепились при помощи болтов. Благодарные танкисты отсыпали махорки. Было за что. Отремонтированные в цехе танки, попадая в хорошие руки, совершали немыслимое. Так, например, экипаж танка КВ лейтенанта А. Мартынова из 16-й танковой бригады Волховского фронта в бою у деревни Жупкино Ленинградской области отразил из засады атаку 14 немецких танков, уничтожив пять и захватив в качестве трофеев еще три немецких танка. Вскоре захваченные танки были также отремонтированы и направлены в состав 16-й танковой бригады.
Домой Смаковский шагал с чувством выполненного долга. На работе покормили баландой. Почти не шатало. Даже бормоталась бодрая песня:
Броня крепка и танки наши быстры,
И наши люди мужеством полны
В строю стоят советские танкисты,
Своей великой Родины сыны.
У булочной Фёдора Васильевича, как и договаривались, ждал Иван Михайлович Миронов, товарищ по работе. Они зашли на второй этаж за Владимиром, и уже втроём направились в квартиру Смаковских.
Дверь Фёдор Васильевич открыл своим ключом.
Ощущение невосполнимой утраты больно сдавило сердце. У печки с книжкой сидела дочурка и глядела из полумрака огромными растерянными синими глазами. На кровати недвижно лежала жена. Ещё на что-то надеясь, Смаковкий подбежал к ней, схватил за руку. Чудес не бывает. Тяжело присел на стопку книг.
Молчание нарушил Володя:
– Я так понимаю, двоих вытаскивать надо.
Алла медленно подошла, обняла отца тоненькими ручками, хотела что-то сказать и разрыдалась.
Фёдор Васильевич прижал ребёнка к груди. Слов не было.
Трупы выволакивали за ноги. К головам мёртвых женщин Смаковский привязал небольшие подушки, чтоб головы не стучали о ступеньки.
На кладбище не повезли. Положили в общем штабеле в переулке.
Миронов ушёл. Фёдор Васильевич отдал ему полученную от танкистов махорку. Володя остался помогать разбирать буфет. За помощь Смаковский отдаст ему на растопку все дверцы буфета. Два дня слабосильный однорукий Володя будет перетаскивать подарок к себе на второй этаж.
Всё же чудеса бывают! В дальнем углу разламываемого друзьями буфета неожиданно нашлась четырёхгранная полулитровая почти полная бутылочка когда-то нелюбимого Аллой рыбьего жира. Уж сколько раз перерывали квартиру в поисках съестного, а нашли только сейчас, в самую
решающую для истощённой девочки годину.
11
– Алла! Я очень хочу, чтоб ты выжила. Для этого надо играть в игру. Ты не маленькая голодная девочка, а взрослая сытая учёная собачка. Перед тобой часы и расчерченная схема:
9 часов – 2 «козлика», 15 капель рыбьего жира, полкружки кипятка;
12 часов – 2 «козлика», 20 капель рыбьего жира, полкружки кипятка;
15 часов – 1 «козлик», 15 капель рыбьего жира, кружка кипятка;
20 часов – 2 «козлика», 20 капель рыбьего жира, полкружки кипятка.
Режим соблюдать. Часы заводить. Печку перед сном загружать на две трети. Никому не открывать.
Эту немудрёную инструкцию Алла выполняла чётко, неукоснительно и бескомпромиссно. В ожесточённом споре учёной собачки и голодного ребёнка верх всегда одерживала собачка. Не допускалось отламывание, лизание, даже обнюхивание «козлика» до обусловленного времени. Алла смотрела на стрелки часов и тихо ненавидела их за медлительность и равнодушие. Эту ненависть Алла Фёдоровна пронесёт через десятилетия и никогда, ни в цветущей юности, ни в зрелом, ни в пожилом возрасте, не оденет на руку часы. Блокада – не 900 дней. Блокада – это на всю жизнь. Блокадник – это Судьба.
Сколько времени провела Алла в полумраке и одиночестве? Неделю? Две? Месяц? Связь с действительностью утончилась.
Сгорел буфет. Без остатка сожжены книги. Последней ушла любимая – «Доктор Айболит» Чуковского.
На улице оттепель. С переулка убрали мёртвых. С ними увезли маму и бабушку. Отец говорил, что в одном из цехов 1-го кирпичного завода в большом объеме организовано сжигание трупов.
На отца страшно смотреть. Живой скелет. В чём только душа держится… Его нет уже четыре дня. Дров нет. Воды нет. Закончились «козлики» и рыбий жир. Парализовало правую ногу. Почти не действует правая рука. Не видит правый глаз. Упало зрение и на левом глазу. Передвигается Алла по комнате ползком. Залезть на кровать – подвиг. Туалет – ведро в углу. Участились обмороки. Девочка готовится к неизбежному.
12
Смаковский сдал. Пришёл предел и его силам. Часто сварщик терял сознание. Всё валилось из рук. И, самое главное, стал некачественным шов. Кончилось это таким глубоким обмороком, что не помог и нашатырь.
Так Фёдор Васильевич оказался в госпитале.
Не сразу, но из кризиса больного дистрофией Смаковского вывели.
Когда окончательно пришёл в себя, как заклинание повторял врачу:
«СМАКОВСКАЯ АЛЛА ФЁДОРОВНА, 1935 ГОДА, ЛЕНИНГРАД, БАРОЧНАЯ 2, КВАРТИРА 32».
Доктор кивал и твердил, что уже сообщил кому следует.
С каждым днём Фёдор Васильевич чувствовал себя чуточку лучше.
Питание в госпитале было по блокадным меркам сносным. Но больше всего повлиял на выздоровление слух о том, что из госпиталя можно попасть прямо на фронт. Что из частей приезжают командиры и подбирают из выздоравливающих себе бойцов. Что особое предпочтение отдают артиллеристам, сапёрам, пулемётчикам и танкистам. Что на наличие брони особого внимания не обращают. В общем, можно проскочить.
Смаковского вдохновили открывающиеся возможности.
И вот день настал. Приехали танкисты. Сначала отнеслись скептически. Мол, сидел бы ты, папаша, дома. На фронте своих доходяг хватает. Но когда выяснилось, что тяжёлые танки Фёдор знает назубок, что повоевал, что командовал эскадроном у Будённого. Когда нашлись общие знакомые среди командиров-танкистов, решение было принято.
На ФРОНТ!
Получив на складе латаную затёртую военную форму, Фёдор Васильевич отпросился на три часа домой.
По пути домой очень нервничал. Боялся не застать дочь в живых.
Дома Аллы не было. На кровати лежала записка:
«Уважаемый Фёдор Васильевич! Доводим до Вашего сведения, что Ваша дочь Алла, в связи с ухудшением состояния здоровья, вывезена в госпиталь на Обводном Канале».
Жива!
Фёдор Васильевич пошёл искать госпиталь.
В госпитале на Обводном Канале Аллы не было. Ничего о ней не знали.
С командой выздоровевших Смаковский отправился на фронт. В танковый батальон!
Ему верилось, что именно он, Фёдор Васильевич Смаковский, на своём грозном танке мощным броском пробьёт ненавистное кольцо, прорвёт блокаду. Уж он точно не допустит никаких идиотских поломок. Смаковский вспомнил, как возмущался, когда исследовал причины неисправностей поступавшей в ремонт бронетехники. То фильтр не поменяют, то масло не дольют, то за коробкой не уследят. Одно дело, когда фашисты машины гробят, другое – когда свои. Вдвойне обидно.
13
Наш город в снег до пояса закопан.
И если с крыш на город посмотреть,
То улицы похожи на окопы,
В которых побывать успела смерть.
Вагоны у пустых вокзалов стынут,
И паровозы мёртвые молчат, —
Ведь семафоры рук своих не вскинут
На всех путях, ведущих в Ленинград.
Луна скользит по небу одиноко,
Как по щеке холодная слеза.
И тёмные дома стоят без стёкол,
Как люди, потерявшие глаза.
Но в то, что умер город наш, — не верьте!
Нас не согнут отчаянье и страх.
Мы знаем от людей, сражённых смертью,
Что означает: «Смертью смерть поправ».
Мы знаем: клятвы говорить непросто.
И если в Ленинград ворвётся враг,
Мы разорвём последнюю из простынь
Лишь на бинты, но не на белый флаг!
Алла уже четвёртый раз сегодня читала мужественные стихи Воронова. Выступила в четырёх палатах. Она очень старалась не шепелявить. Чётко выговаривать слова очень мешали надетые на дёсна каучуковые присоски.
Снимать их доктор запретил. Могут не вырасти зубы. В этой палате раненые встречали артистку с особой любовью. Хвалили, гладили шершавыми ладонями по лысой голове. Усатый дедушка Гриша, который неделю назад сделал Аллочке костылик, угостил кусочком сладкого сахара.
Как оказалась в госпитале, Алла не помнила. Приходила в себя долго, мучительно. Нога и глаз так и не восстановились. С рукой дело обстояло чуть лучше. Доктор Айболит, Иван Иванович, обещал, что со временем последствия дистрофии сойдут на нет, и что артистка ещё и танцевать будет.
А пока Аллочка резво прыгала на костыле по палатам, ухаживая за ранеными, распространяя новости и давая концерты.
Добрый доктор оказался прав. Здоровье наладилось. Окончательно оправилась Алла во Фрунзе, куда была эвакуирована в 1943 году. Выросли зубы. Окрепли руки и ноги. Артисткой не стала. Но закончила исторический факультет МГУ и долгое время работала директором школы.
Сейчас Алла Фёдоровна проживает в Павлограде. Ведёт активный образ жизни. Посещает литературную студию «Культурне єднання»
Фёдор Васильевич воевал мало. С тяжёлой контузией попал в госпиталь. Был переведён во Фрунзе на партийную работу. Там нашёл дочь.
В 1950 году был направлен в Павлоградский Горком Партии в качестве инструктора.
|
Помочь сайту
Поздравления
