Иван Кузьмич сидел на берегу водоёма. Назвать водоём озером, было бы слишком громко, болотом – не точно, а прудом – и вовсе не правильно.
Так, - поросшая ивняком и осокой лужа-мама, со своим островком и даже с малогабаритным песчаным пляжиком.
Однако в её, невесть каких, глубинах, гнездились вполне достойных размеров рыбы – караси и карасики, которых Кузьмич соблазнял манными колобками, нацепленными на крючок и, заброшенными в одну единственную во всей луже, глубь.
А так как глубь признаков жизни не подавала, оставаясь равнодушной к каше, - не дёргала поплавок, и не тащила его к мрачному дну, то Иван Кузьмич зевнул, плюнул на ленивых карасей и прилёг на бочок, на травку.
Тут-то он и столкнулся нос к носу с крепкой, коренастой и, до восхищения бесстрашной, жабой. Жаба своим пренебрежительным взглядом враз напомнила Кузьмичу поселковую продавщицу Дуську, в момент её ежедневного, молчаливого противостояния местному пьющему сообществу.
От этого воспоминания Иван Кузьмич поморщился, и даже замахал рукой на наглое земноводное, мол, – давай, шагай дальше, нечего тут пугающие ассоциации эманировать и загрязнять ими идиллические эфиры.
И уж было, хотел потыкать травинкой в пупырчатый жабий бок, для придания ей ускорения, но вдруг передумал, и сосредоточился на её же созерцании. Это перемена в действиях Кузьмича была вызвана, залетевшей к нему, всё из тех же эфиров, мыслью, что примчалась из флюидных закромов, где хранятся брожения умов дотошных натуралистов.
Сама мысль выглядела полуфабрикатом, и её ещё надо было, как следует обмозговать, уяснить, а потом уж и переварить. Чем Иван Кузьмич и занялся, постукивая травинкой по лупоглазой голове случайной знакомой.
«Вот смотри, какая получается история, - проговорил Кузьмич, глядя в немигающие глаза, - Взять, к примеру, тебя… Уродила тебя матушка в этом море-океане… Отметалась, так сказать, – и дёру… А ты из икры вылупилась, и давай резвиться рыбкой-головастиком – шустрым, забавным, и даже симпатичным… А потом – хрясть! И на тебе… На какой-то чёрт, руки-ноги отросли, лицом, характером подурнела, и получилось вот такое неприглядное безобразие… Одним словом – жаба!...
А из гусеницы,… из той, коей любая барышня брезгует – возьми, да и получись бабочка… Махаон… И та же барышня будет без умолку кудахтать о её красоте и совершенстве…»
Тут Кузьмич замолчал, обдумывая сказанное, а обдумав, вздохнул и продолжил: «Так вот и я… Всё вот спрашиваю себя, - А кто ты сам-то, дорогой мой Иван Кузьмич?... Гусеница ли, головастик, а может и мотылёк какой, или же – не приведи господи?... Вопрос-то, как ты понимаешь, очень серьёзный, можно сказать, что и основополагающий.
Так как всё ж зависит от того, какого ты поля ягода изначально! С каких таких заквасок-киселей? Потому как если оглядеться, да мозгами пораскинуть, то сразу ж ведь становится понятно, что вся путь-дорога человеческая, вся эта игривая, так сказать, цивилизация и задумывалась-то для того, чтоб из всех червячков, да головастиков одни лишь бабочки и вылетали… Воздушные, возвышенные… И чтоб кругом одни нектары, да амброзии. И чтоб никаких жаб! Во оно как… А вышло?...»
Поглядев на клонящееся за лес солнце, Иван Кузьмич ещё раз вздохнул, хлопнул на прощание травинкой по голове ту, которой никогда не стать царевной, вынул из лужи удочку, и пошёл домой. А по дороге зашёл в магазин за пряниками. Открыл магазинную дверь, и увидел знакомую картину.
По фронту, в белом халате, опираясь мощными дланями на прилавок, стояла Евдокия свет Тимофевна, и безжалостным стальным взглядом испепеляла двух худосочных рамоликов, покачивающихся на левом фланге.
Переведя, взгляд на Кузьмича, Дуська, хмыкнула и басовитым голосом вопросила: «Что, Кузьмич? Опять полдня у лужи просидел? Э-э-эх… Нету на тебя никакой управы! Одно в тебе беспросветное безделье, - затем, чуть помягчев голосом, сжалилась, - Ладно, говори, что тебе нужно, а то мне вон ещё с этими двумя убогими разобраться надо…»
Иван Кузьмич посмурнел и проворчал: «Жабьей икры трёхлитровую банку!» Сказал, повернулся и пошёл к выходу, краем глаза наблюдая, как рамолики, вылетевшие вовсе не из осиного гнезда, от смеха складываются пополам.
А выйдя на улицу и, идя к дому, Кузьмич подумал о том, что и мертворождённая мечта, как ни странно, всё равно остаётся мечтой. Потому что, как бы это было б здорово – ты живёшь, а вокруг порхают и переливаются на солнце всякие там крапивницы, капустницы и махаоны…
А тебе от этого и свело и радостно…
Помочь сайту
Поздравления
