Иван Кузьмич сидел на лавочке, созерцая напомаженные красной пудрой облака, что красовались в закатных лучах светила. Облака то разбухали, будто примеряя на себя пышные наряды, то сбрасывая их, истончались до призрачной дымки. И так как переодевания эти происходили спешно, и где-то даже суетливо, Кузьмич здраво решил, что там наверху вновь затеваются какие-то танцульки, или того хуже – бал-маскарад. Так как красный закат – это всегда к ветрам, ну а ветры – к вальсам и прочим лихим верчениям.
В том, что верчения эти непременно случатся, Иван Кузьмич нисколько не сомневался, тем более что импозантная особа, озвучивающая гидрометцентр, отбарабанив рекламу о чудо-средстве против геморроя, поводила ручкой по фотокарточке Клинско-Дмитровской гряды и, мило улыбнувшись (то ли вспомнив о чудо-средстве, то ли о романтических вечерах на упомянутой гряде), выдохнула печальное: «Циклон… Дожди… Давление ниже нормы…»
Однако вечер на просторах садового участка, в отличие от беспокойных небес, был замечательно тих и мягок, и по праву мог бы быть зачислен в список исключительных, не одолевай Кузьмича комары и вкрадчивые голоса радетелей земных благостей.
И если с комарами Иван Кузьмич как-то мирился, подметая их в воздушных окружениях берёзовой веточкой, то вот с голосами всё обстояло совсем иначе. Голоса эти шептали сразу отовсюду, сливаясь в один настойчивый призыв – обязательно прислушаться к их искренним пожеланиям, и тогда ему, Кузьмичу, непременно будет счастье. Счастье и такое чувство удовлетворения, хоть жмурься.
Но, будучи не единожды стреляным воробьём, Иван Кузьмич никакой веры к сладкоголосым вещателям не испытывал, зная об их тайных истинных желаниях - осыпать серую корочку его полушарий семенами коварного вируса. Вирус этот, Иван Кузьмич определял по своей классификации, именуя его «Замануха активиус» - зараза крайне прилипчивая, а порой и смертельно опасная.
Проникая в мозги, «Замануха» начинала куражиться, дёргая жертву за вполне миролюбивые нейроны, и, требовать от неё побуждения к желаниям и к честной конкурентной борьбе. Что такое «честная конкурентная борьба», Иван Кузьмич не понимал никогда, потому как сама суть этой борьбы заключалась именно в том, чтобы – кто-то кого-то, взял, да и объегорил. А «объегорить честно», по глубокому убеждению Кузьмича, было, ну никак невозможно, по причине различности принципов этих двух понятий.
Рассуждая таким образом, Иван Кузьмич вздохнул и поскрёб в затылке, опасаясь вторжения бациллы через эту незрячую часть головы, и подумал о том, что пакостней всего то, что обещаемое шептунами счастье до неприличия скоротечно и легковесно. И что, в конце концов, оно либо вскорости протухает, вплоть до смердящей зависти, либо скисает в слезливое уныние. А скиснув, или же, стухнув, настоятельно требует новой порции «Заманухи», желая поправиться в тяжком похмелье.
Помыслив о счастье, Иван Кузьмич перебрал в памяти всех своих знакомцев, и был вынужден признать, что ни одного из них нельзя было назвать устойчиво счастливым, потому как обсеменение «Заманухой» у всех было на лицо, с ярко выраженным синдромом желаний и «честной борьбы».
Попечалившись об этом невесёлом факте, Кузьмич, было, решил, что и вовсе нет ни одного счастливого существа на всей землице-матушке, не подверженного вышеуказанным синдромам. А поразмыслив, укорил себя в поспешности и близорукости. Потому как существа эти были, и было их несчётное количество.
Весь фокус был в том, что проживали они в блаженном неведении по отношению друг к другу. В таком блаженном и благостном, что можно сказать и в счастливом. «Да и в самом деле, - проворчал Иван Кузьмич, - Какие такие могут быть желания и «честные конкуренции» у белого медведя, хотя бы к тому же… жирафу? Он же его в глаза не видел, да и знать не знает. Мало того – он его знать и вовсе не хочет. На кой чёрт он ему сдался? Этот телок на ходулях… А потому и вирус меж ними не работает. Дохнет вирус… Загибается…»
Придя к такому грустному выводу, ещё раз убедившись в болезненной мудрости древних о счастье и неведении, Иван Кузьмич придавил пальцем обнаглевшего комара, за последнюю минуту ставшего единокровным, и поглядел на потемневшее небо.
Небо за это время утратило свои краски, и стало таким, каким должно быть небо – тяжёлым и неприветливым. А вспомнив о щебечущей о погоде и свечах особе, и о её мокром прогнозе, Иван Кузьмич встал и пошёл закрывать парник и укрывать грядки, отплёвываясь на ходу от притихших голосов и их вирусов…
Помочь сайту
Поздравления
