Иван Кузьмич смотрелся в зеркало…
Смотрелся избирательно и для явной практичности, зная, что не красавец и не какой-то там такой-сякой, к которому может запросто подойти какой-нибудь сякой-такой, и предложить нежную косопузую дружбу.
Кузьмич смотрелся для проку и уличного общественного приличия. Сначала, он высунул вполне розовый пупырчатый язык, промычав в своё отражение многозначительное «Ы-ы-ы…», затем оттянул нижнее веко, что тут же потянуло за собой верхнее, и сделало его похожим, на знающего жизнь бассета.
Сравнение себя с этим милым, но чрезвычайно печальным существом, Ивана Кузьмича несколько опечалило, тем более что ни он сам, ни его сравнительный аналог понятия не имели, что там надобно разглядывать в изрезанном жизненными морщинами языке, и таинственном заресничье.
Поэтому Кузьмич плюнул на позывы к диагностике, и стал выдавливать языком щёки, ища на них волосяные запущенности, что выбивались из общего бородатого ландшафта.
Найдя, и срезав ножницами десяток буйных побегов, Иван Кузьмич подвигал вполне приличными усами, и, решив, что до лешего ему ещё далеко, хотел, было встать, запев про то, что «А девчонка та проказница, на свиданье не показывается…», как вдруг замер.., и вновь посмотрел на зеркало…
Зеркало стояло всё там же, и было готово вникать, отражать и где-то даже сочувствовать. Оно было готово служить… Служить так же верно и преданно, как делало это на протяжении всех минувших веков.
Эта простая, а может и совершенно простецкая мудрость, ввергла Ивана Кузьмича в такую теплокровную задумчивость, что ему пришлось встать и приложиться лбом к водопроводному крану. Потому как мысленные молекулы уже готовы были закипеть, и даже прорваться наружу писклявыми струйками пара.
Совладав с законами термодинамики, Иван Кузьмич взялся щипать себя за бороду, и думать о том, что древние сущности вовсе не устали от вверенной им службы, и что делают они это легко и искренне, будто знают какую-то благотворную и таинственную истину, что питает их вечные силы и дарит радость. ..
Такую, как радость зеркала…
Увидев это положение дел, Иван Кузьмич пригляделся к службам внимательнее. Пригляделся и понял, что само действие служения исковеркано, втоптано в грязь и униженно… Унижено всей этой пеной сяких—таких и прочих успешных гамадрилов… И нет в нём того должного достоинства и душевного ликования - хоть по отношению к землице-родимице, хоть по отношению к женщине, хоть к детю малому, у которого все зубья молочные, и ни одного из острой кости…
Нету!
Потому как о великом счастии служения никто толком ни черта и не смыслит. Да и смыслить не может, так как ходит под душами малыми и младыми, жаждущими легковесной власти и зависти, и об истинном служении вовсе и не ведающими…
После нескольких раз повторения совсем огорчительного: «Нету…» - Иван Кузьмич вновь посмотрел в зеркало, огладил бороду и решил, что и ему надобно послужить, потому как костяные зубья у него выпадают, а молочных-то и совсем не дождаться.
И если Вы вдруг увидите, что где-то на улицах, вполне взрослый и с аккуратно постриженной бородой мужичок, ходит и закрещивает тремя пальцами нехорошие слова, плюёт на них и топает ножкой, то Вы ему не мешайте… Пусть Иван Кузьмич служит…
Помочь сайту
Поздравления
