Она пошла на кладбище пешком, потихоньку ковыляя на неустойчивых ногах, опираясь на палку и плечо своего ребенка.
Она пришла проведать свою мать.
Осторожно и тихо села на лавочку возле могилы, обняв ребенка.
Нет! Она не плакала. Лишь скорбь черной тенью покрыла ее лицо, обнажив бороздки морщин.
Она долго сидела, глядя в одну точку и думая о матери, которая рано покинула ее.
Ребенок сидел рядом тихо и не задавал вопросов. Он понимал, что здесь нужно молчать.
Ее мать была сумасшедшей (так говорят в простонародье), но, приходя в сознание в определенное время, она постоянно просила у нее прощение.
Но она не обижалась на мать, понимала ее, жалела, страдала вместе с ней. Только сейчас она знает, что такое – сумасшедший дом. Только сейчас. И от этого ее скорбь становится еще сильнее.
Сумасшедшая! Слово-то, какое страшное.
А восемь лет все это видеть и знать. Знать то, что ты не в силах ничем помочь.
Много лет она несла этот крест на себе, но никто и никогда не слышал жалоб о том, что жизнь тяжела, и невозможно нести, этот крест.
Она поднимала ребенка, мужа, вечно не работающего и больную мать.
Вдруг чей-то голос прервал ее печальные думы: «Ты вообще плачешь когда-нибудь?».
Когда-нибудь? Плачу, но ты не увидишь моих слез – был ее ответ.
Разве слезы это дань памяти?
Память она в душе, в сердце, которое плачет кровавыми слезами скорби.
Друзья не поймут ее слез, лишь скажут: «Ты – сильная! Мы равняемся на тебя».
Поэтому, она, молча, сидит у могилы матери, и лишь одна скорбь застыла в ее печальных глазах.
[Скрыть]Регистрационный номер 0066185 выдан для произведения:
Маршрутки, как всегда, были забиты до отказа.
Она пошла на кладбище пешком, потихоньку ковыляя на неустойчивых ногах, опираясь на палку и плечо своего ребенка.
Она пришла проведать свою мать.
Осторожно и тихо села на лавочку возле могилы, обняв ребенка.
Нет! Она не плакала. Лишь скорбь черной тенью покрыла ее лицо, обнажив бороздки морщин.
Она долго сидела, глядя в одну точку и думая о матери, которая рано покинула ее.
Ребенок сидел рядом тихо и не задавал вопросов. Он понимал, что здесь нужно молчать.
Ее мать была сумасшедшей (так говорят в простонародье), но, приходя в сознание в определенное время, она постоянно просила у нее прощение.
Но она не обижалась на мать, понимала ее, жалела, страдала вместе с ней. Только сейчас она знает, что такое – сумасшедший дом. Только сейчас. И от этого ее скорбь становится еще сильнее.
Сумасшедшая! Слово-то, какое страшное.
А восемь лет все это видеть и знать. Знать то, что ты не в силах ничем помочь.
Много лет она несла этот крест на себе, но никто и никогда не слышал жалоб о том, что жизнь тяжела, и невозможно нести, этот крест.
Она поднимала ребенка, мужа, вечно не работающего и больную мать.
Вдруг чей-то голос прервал ее печальные думы: «Ты вообще плачешь когда-нибудь?».
Когда-нибудь? Плачу, но ты не увидишь моих слез – был ее ответ.
Разве слезы это дань памяти?
Память она в душе, в сердце, которое плачет кровавыми слезами скорби.
Друзья не поймут ее слез, лишь скажут: «Ты – сильная! Мы равняемся на тебя».
Поэтому, она, молча, сидит у могилы матери, и лишь одна скорбь застыла в ее печальных глазах.