Илья Фомич относился к плодам страстей человеческих, как к нагромождению странных чудачеств. Чудачества эти, порождая друг друга, становились с каждым поколением всё замысловатее и худосочней, и требовали для поддержания своей живучести серьёзных энергетических затрат со стороны их прародителей и приверженцев. В противном случае они быстро хирели и, в конце концов, дохли, оставаясь в истории краткой энциклопедической эпитафией. Корень этого зла виделся Илье Фомичу в недальновидности того или иного гения, наградившего человечество каким-либо завершённым принципом.
Вот Илья Фомич и сидел на стульчике со сдвинутыми на лоб очками, про себя рассуждая и о корне, и о беспокойных страстях, и о гениях.
«Ну, вот взять, к примеру, хоть ту же пресловутую моду. Ведь вся беда её вовсе не в чехарде бессмысленного шутовства, а в том, что когда-то давным-давно какой-то весьма сообразительный сукин сын взял, да и скромсал, предположим, штаны. Скромсал и тем самым полностью исчерпал возможность их качественного изменения. Потому как при двух ногах и одном седалище появление какой-то другой гениальной конструкции оказалось попросту невозможным. Для такого появления надобно либо третью ногу отращивать, либо обзаводиться изобилием задов…
И тут, как не крути, эгоистичность брючного изобретателя, вовсе не думающего о творческих муках далёких потомков, оказывается такой же циничной, как и какого-нибудь вертопраха, и так же может быть выражена недальновидным кличем – « После меня – хоть потоп!» А так как никакой альтернативы этому потопу нет, то и извольте заполучить всю эту круговерть вокруг портков!..
И не за что тут винить какого Дольче с его Габбаном, или же другого белошвея, потому как мысль их может крутиться лишь вокруг того, чтобы из штанов сделать штаны, а не докапываться, к примеру, до спорных нюансов теории относительности. Ну, так что ж им теперь, этим Дольчам, пойти и утопиться? Что ж им теперь из-за того сукиного сына, что мог бы и задуматься о будущем, и преподнести человечеству одну штанину, а не обе-две за раз, в свинопасы что ли идти, при их-то наклонностях?»
Представив себе неразлучную парочку в свинарнике, Илья Фомич хмыкнул и продолжил: «Нет… Им в свинопасы никак нельзя, иначе рухнет вся аккуратно выстроенная пирамида чудачеств, а на скорбной земле появится несчётное число неприкаянных горемык, оказавшихся со своими страстями не у дел. И что тогда с ними прикажете делать?.. На Марс отправить, к чёртовой бабушке?»
Подумав о Марсе, Илья Фомич вздохнул и был вынужден констатировать, что это может быть, было бы совсем и не плохо. Так как там, на Марсе, им будет не до этих итальяшек, а кривизна цивилизации, возможно, станет и спрямляться, вновь нацеливаясь на достойные звёзды.
Развить мысль о Марсе и о двух потенциальных итальянских пастухах Илье Фомичу не удалось из-за вопроса, прозвучавшего из соседней комнаты.
- Илья Фомич, – спрашивал строгий женский голос, - Вы когда, наконец, закончите с брюками господина Сидорова? Он опять только что звонил и интересовался временем первой примерки!
- Завтра после трёх, - недовольно ответил Илья Фомич.
После чего он встал со стула, надел на нос очки и склонился над раскроечным столом. Приложил линейку и, двигая мелком по материалу, вновь вспомнил о недальновидном сукином сыне. А вспомнив, тихо, сквозь зубы произнёс: «Гении… Убивать надо таких гениев… Не ходилось ему, гаду, в юбке… Юбка ж она – в два шва… Раз – и готово…»
Помочь сайту
Поздравления
