Она в семье своей родной...

 Как-то в школе  мы затеяли игру – "Скажи все, что думаешь  о своем однокласснике, не подписываясь". Короче. Написали мы свои имена на бумажках, свернули в одинаковые, тонкие как дамские сигареты, плотные трубочки и сложили их горкой в парту. Такие парты – настоящие деревянные, с черной рабочей поверхностью, и  коричневым основанием – сейчас, наверно можно только в музее увидеть. Из парты мы по одному вытянули свои жребии, и уже дома, чтобы сохранить конфиденциальность,  писали свои анонимные характеристики  - кто левой рукой, кто печатными  буквами, чтоб  автора  уж наверняка не вычислить. Дружный класс – нечего  сказать!!  А, главное, как потом выяснилось – добрые все такие, толерантные все…  

Из серой картонной коробки из-под детских сандалий мальчишки соорудили подобие почтового ящика, сделав в ней прорезь и прикрепив ее к классному уголку. Под ярким заголовком из пенопластовых букв, окрашенных гуашью, появился новый объект, скрасивший сиротское существование  тетрадного в клеточку листочка с повесткой дня очередного комсомольского собрания. Несколько дней несчастная коробка принимала в  свою утробу детскую жестокость, бессердечие и цинизм. Несчастная коробка – она была серой, как и  многое вокруг и ей по статусу   положено было выдержать это испытание. Когда этот почтовый ящик был заполнен откровениями далеко не святых девятиклассников, начались публичные чтения…

           По странному совпадению первой была извлечена на свет божий написанная мной характеристика. Мне по жребию достался Мишка Барановский – хилый тщедушный отличник. Его большая голова смешно смотрелась на тоненькой шее, а рано появившаяся мужская растительность никак не могла подружиться с абсолютно детскими чертами лица – так и существовали они в полном противоречии друг с другом. Трогательно-смешной образ дополнялся голосом, таким неровным и дребезжащим, что когда он произносил что-нибудь вроде «мне» или «нет» - слышалось  отчетливое «ме-е-е», как у маленького барашка. Но я написала свою характеристику по образцу много раз писаных мной комсомольских характеристик – « серьезно относится к учебе, вежлив в обращении»  и т.д.  Мой опус не произвел на публику решительно никакого впечатления и глашатай наших откровений – неформальный лидер нашего класса долговязый Витек, троечник и неспортсмен- скороговоркой закончил чтение и перешел к следующей записке. « Санька – рыжий урод, дикобраз  безмозглый». – Ха-ха-ха – гоготала довольная публика и, громче всех сам описываемый – скромный парнишка, тихий  хорошист. «Ирка – крыса очкастая…» - и снова оглушительный хохот –«Га-га-га» - дикий, истеричный хохот в нашем кабинете литературы, увешанном портретами классиков…
      С каждой прочитанной характеристикой мой личный страх нарастал. Я съеживалась внутри себя, я ждала – вот-вот пройдутся по моим физическим недостаткам, вот-вот… Мне хотелось залезть под парту, раствориться, просочиться незаметно под дверь кабинета – прочь отсюда.

      «Верка  Тютюшко –  наша толстушка,  крокодил кривоногий – спешит по дороге» - это о моей подружке и соседке по парте. Верка  действительно была толстовата. Но я в  этом   обстоятельстве  видела только ее, Веркины,  достоинства:  во-первых, благодаря общей полноте , у нее была настоящая грудь и она носила аж второй номер лифчика, а не нулевой, как я, например; во-вторых, сапоги туго обтягивали ее толстые икры – это вообще была моя несбыточная мечта, надевать сапоги, не обматывая икры старыми капроновыми чулками, чтобы получившийся валик не давал ногам откровенно  болтаться внутри широченных голенищ. О, как я мечтала в ту пору быть толстой – глупенькая…
                 Сравнение моей подруги с крокодилом кривоногим вызвало у меня,  как мне казалось, приступ ярости. Я кричала : « Прекратите, замолчите. Не смейте издеваться, прекратите…» Но мой протест остался почти незамеченным. Гогот лишь на мгновение стих – видимо, одноклассники пытались разобрать, что за звуки издает это серое создание с хвостом, перетянутым аптечной резинкой….Чтение возобновилось. Еще раз я стала виновницей их недоумения, когда в мой адрес прозвучало пушкинское «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой…» Я так и не знаю, кто из одноклассников сжалился надо мной  и сделал эти  строки  моей характеристикой. А правда, кто? Теперь я этого уже не узнаю никогда… Слишком давно это было. Школа, наш класс, мой любимый  милый городок, родной дом- даже два – в одном , бабушкином, прошло детство, в другом – вся жизнь от десяти до сорока. Как давно все это было -  это было в другой жизни!