Жизнь в спортивном интернате отличается от рутины обычной жизни - школа, дом.
Вечером, когда учебный корпус запирался, а в спальных корпусах гасли огни, мы находили путь в его пустые, тёмные коридоры. По крыше столовой или же через женский корпус. Сквозь его хитросплетения, где в середине ночи, запросто можно было встретить мирно идущего в сортир в коротком девичьем халатике, нашего Феню, у которого тут была большая любовь.
В самом тёмном закоулке, холодным пятном, светится приоткрытая дверь кабинета математики, в котором, если встать лицом к шкафам у стены, а затылком к окну и отодвинуть тяжёлую дверцу, сверкнёт стекляшками массивный катушечный магнитофон. Мы включаем воспроизведение, натужно щелкая тяжёлым переключателем и вспыхивает зелёный огонь в котором прыгает лёгкая стрелка, бобины начинают вращаться, тяжело разматывая в ночное пространство бесконечные рейвы Лед Цепеллина. Мы сидим не дыша, внимая тому как эхо аккордов тает в темноте коридоров.
Ах, ты наш гибкий Олег Раульевич! (Пластичный, так говорил про него Мишка). Сразу видно, что высокий дан. Молодой преподаватель математики, новый учитель скольжению музыки по гитарным ладам посредством магнитной ленты СВЕМА.
Я помню как осторожно ступая по лестнице в небо, мягко изливающейся из шкафа в онемевшие школьные пустоты, Мишка странно на меня посмотрел и вдруг отодвинув заднюю стенку, достал из потайного отделения шкафа, аккуратно сложенное белое кимоно, чёрный пояс и изогнутый меч в ножнах.
Ах, Олег Раульевич!
Лед Цеппелин и резкие выдохи на взмахе катаной в тишине и одиночестве весенней ночи.
[Скрыть]Регистрационный номер 0491938 выдан для произведения:
Жизнь в спортивном интернате отличается от рутины обычной жизни - школа, дом.
Вечером, когда учебный корпус запирался, а в спальных корпусах гасли огни, мы находили путь в его пустые, тёмные коридоры. По крыше столовой или же через женский корпус. Сквозь его хитросплетения, где в середине ночи, запросто можно было встретить мирно идущего в сортир в коротком девичьем халатике, нашего Феню, у которого тут была большая любовь.
В самом тёмном закоулке, холодным пятном, светится приоткрытая дверь кабинета математики, в котором, если встать лицом к шкафам у стены, а затылком к окну и отодвинуть тяжёлую дверцу, сверкнёт стекляшками массивный катушечный магнитофон. Мы включаем воспроизведение, натужно щелкая тяжёлым переключателем и вспыхивает зелёный огонь в котором прыгает лёгкая стрелка, бобины начинают вращаться, тяжело разматывая в ночное пространство бесконечные рейвы Лед Цепеллина. Мы сидим не дыша, внимая тому как эхо аккордов тает в темноте коридоров.
Ах, ты наш гибкий Олег Раульевич! (Пластичный, так говорил про него Мишка). Сразу видно, что высокий дан. Молодой преподаватель математики, новый учитель скольжению музыки по гитарным ладам посредством магнитной ленты СВЕМА.
Я помню как осторожно ступая по лестнице в небо, мягко изливающейся из шкафа в онемевшие школьные пустоты, Мишка странно на меня посмотрел и вдруг отодвинув заднюю стенку, достал из потайного отделения шкафа, аккуратно сложенное белое кимоно, чёрный пояс и изогнутый меч в ножнах.
Ах, Олег Раульевич!
Лед Цеппелин и резкие выдохи на взмахе катаной в тишине и одиночестве весенней ночи.