Мой еще один день рождения

Сразу же за пасхальным звоном колоколов Печерской лавры, взорвав зеленой порослью давно надоевшую промозглую серость зимних киевских улиц, озорная и беспардонная, в город обязательно ворвется весна.
Она снова заставит задрать повыше голову,
Вздохнуть на полную грудь,
И захлебнуться,
В красках и запахах ее первоцвета.
Она,
Под аккомпанемент перекрикивающих друг друга, хмелеющих от ее яркого и теплого света птиц взашей вытолкает людей из клеток надоевших квартир к себе на новое свидание,
Чтобы затем отправить бродить по ставшим теперь только ее,
Скверам и паркам.
Она снова будит кружить и дурить голову самым главным желаньем: наконец встретить любовь.
А еще,
Вместе с ней, с весной,
В город обязательно придет праздник -
Праздник Великой Победы.
И тогда на его площадях заиграют духовые оркестры,
Город утонет в ярких цветах,
А по его главной улице, по Крещатику,
Надев свои боевые награды, пройдут давно уже не пригодные к строевой,
Победители.
Пройдут все те, кто через столько лет после той войны все еще остался в живых.
А вечером,
Под пушечную канонаду салюта, что разорвет небо над Киевом разноцветными огнями, город и страна вместе с одной шестой частью суши, что когда-то называлась Советским Союзом, смахнув слезу с влажных глаз старшего поколенья, выпьет -
За Победу!
За всех павших на этой войне,
А еще за то, чтобы всегда был мир во всем мире.
И все это будет продолжаться до тех пор, пока город окончательно не утонет в рассеченной желтыми фонарями ночи.
И тогда до самого утра по нему пойдут бродить силуэты пар нового, другого поколения, для которого сегодняшний день – не более чем реферат в общеобразовательной школе наряду с каким-нибудь Карибским конфликтом или Вьетнамской войной,
За который почему-то в стране назначили выходной.
А завтра будет еще одно весеннее утро,
А впереди – целый год,
Еще один год,
До нового Дня Победы.
 
Неспешной походкой дедушки сидевшего за соседней партой мальчика по фамилии Рубан,
Победа,
Перестав быть кинофильмом из тогда еще черно-белого телевизора, где обязательно победят наши,
Вошла когда-то в мой утопающий в разноцветных лучах майского солнца школьный класс, где вместе со мною томились в ожидании еще тридцать шесть первоклашек.
Именно тогда, вместе с не решающимися лишний раз вздохнуть или шевельнуться одноклассниками, я впервые увидел Победителя.
А еще – совсем близко – услышал, как боевые ордена и медали звенят колокольчиками, когда уже совсем седой солдат вставал с учительского места, чтобы рассказать о фронте, о войне, и обязательно – о мире.
В моей памяти еще есть парад,
Где я вместе с все теми же, только уже повзрослевшими одноклассниками, теперь уже пионером шахтерского Луганска стою, размахивая только что сорванной веткой сирени, на обочине улицы Советской,
А огромная, по-настоящему огромная колонна фронтовиков, улыбающихся во все стороны, шагает по весеннему солнечному городу моего детства.
Есть еще в моей личной истории о Победителях сильно пьющий сосед по подъезду по имени Жора.
Жора,
Который ровно за одно утро,
Утро 9 Мая,
Для всех без исключения онемевших и ошалевших от количества наград на его солдатской гимнастерке моих дворовых пацанов,
Стал дядей Жорой.
Тех самых пацанов, что родом из детства,
В компании которых я так и не смог тогда понять,
О чем молчит и почему плачет вернувшийся после встречи с однополчанами совершенно трезвым, сидящий на скамейке во дворе и курящий сигарету за сигаретой Георгий Фомич Мухин.
А еще в моей памяти есть старая железная коробка от леденцов, хранящая медаль «За Отвагу».
За отвагу тети Шуры, мамы моего друга детства, которая совсем еще девчонкой на фронте входила в расчет легендарного гвардейского миномета, прозванного «Катюшей».
 
Моему поколению выпало жить в стране, чтившей и искренне уважавшей фронтовиков и тружеников тыла.
После нее была страна, которая обозвала их ветеранами и вспоминала о них, как о Деде Морозе, раз в году.
А еще была страна, что делала вид, что их вовсе не существует.
А они, не ропща и ничего для себя не требуя, доживали свой биологический век, чтобы снова встать в единый строй со своими оставшимися вечно молодыми друзьями и однополчанами,
С теми, кто не дожил до Победы, и теми, кто ушел после нее,
Чтобы повзводно и поротно,
В их самый главный день,
В одном, едином строю пройти над защищенной ими страной,
По небу.
 
«Ленин нам оставил великую страну, а мы ее с вами просрали», – эта выбивающаяся из общих исторических рамок, брошенная Сталиным то ли 22-го, то ли 29 июня 1941 года своему ближайшему окружению из ЦК[1] фраза долгое время не выходила у меня из головы.
Справедливости ради надо сказать, что она появилась в истории Великой Отечественной уже после того, как историки и аналитики начали ставить под сомнение тщательно подобранные воспитателями нового советского человека «правильные» факты,
Что затем становились толстыми книжками, диссертациями и монографиями о прошедшей войне и, как правило, начинались с вынужденного договора о ненападении между СССР и Германией, заключенном 23 августа 1939 года.
За договором обычно говорилось о никем и никак не объясняемом, странном неверии вождя народов Сталина в сам факт вероломного нападения Германии,
Потом наступала очередь удивительной тотальной неготовности Красной армии к войне, причем исключительно из-за переноса границы СССР в Прибалтику и Западную Украину, о чем советское правительство слезно просили все добровольно присоединенные к СССР в 1939 году народы,
После этого было внезапное вероломное нападение Германии 22 июня 1941 года, с воскресным объявлением по радио наркома иностранных дел Молотова о начале войны, с этим его: «Дорогие братья и сестры…».
В этой подборке упоминались еще заснеженные подмосковные поля 1941 года, где на морозе паслись немцы-идиоты,
Восхвалялся героизм солдат Красной армии, сражавшихся под чутким и всегда своевременным руководством Коммунистической партии,
Еще был неврастеник Гитлер с его расовой теорией и массовыми убийствами мирного населения,
И, разумеется, было благополучное окончание войны полутора десятками победных битв, начиная с битвы за Москву, затем за Киев, за Будапешт… Ну, и так далее.
Затем пришла горбачевская перестройка, которая увеличила цифру потерь со стороны СССР с двадцати миллионов до двадцати семи,
Назвала договор о ненападении между СССР и Германией «пактом Молотова—Риббентропа» с секретным приложением, взяв тезис о добровольном присоединении братских народов к Стране Советов в 1939 году в кавычки,
Объяснила неготовность Красной армии к войне сталинскими репрессиями среди командного состава,
Подтвердила существование от трех до пяти миллионов военнопленных солдат и офицеров Красной армии, которых из-за нежелания все того же Сталина присоединиться к Женевской конвенции содержали в лагерях для военнопленных, как скот.
В истории Великой Отечественной войны нашлось место и для описания моральной подавленности самого Сталина, с его истерикой и отказом от руководства страной и отъездом на ближнюю дачу, где он отсиживался вплоть до 1 июля 1941 года, – теперь этот факт сталинисты с пеной у рта ставят под сомнение,
И взятию оккупированных советских городов к очередной годовщине Октябрьского переворота, невзирая ни на какие людские потери.
Вот тогда-то, тогда и появилась в печати не дававшая мне покоя та самая «великая страна», которую, как констатировал ее вождь и учитель, «просрали».
 
В мою детскую голову слишком долго вбивали тезис о внезапности и вероломстве нацистской Германии, чтобы затем заменить его словом «просрали», которое, кстати, в своем неглубоком, лежащем на поверхности смысле означает «потерять что-либо, проиграть, не справиться с задачей, не достичь цели».
«Просрали, просрали, просрали», – крутилось у меня в голове.
«Потеряли, проиграли, не справились с задачей, не достигли цели», – вторило эхом.
Но что можно было потерять в первую неделю войны?
С хотя и не готовой, но ведь непобедимой Красной армией, огромными людскими и сырьевыми ресурсами и территорией без конца и без края, по которой можно было ехать несколько месяцев по карте и все равно заблудиться?
Да, начало войны, причем начало неожиданное, начало с поражения – это трагедия, но для СССР совсем еще не катастрофа.
Но тогда, что можно в самом ее начале «просрать», потерять, проиграть,
C чем можно не справиться и какой цели не достичь,
Когда война начинается с вероломного нападения на твою страну?
На первый взгляд, речь могла идти о цели построения социализма «в отдельно взятой стране», которую в противовес идее «мировой революции»[2] идеологов коммунизма К. Маркса и Ф. Энгельса выдвинул все тот же Сталин в 1925 году,
И, наверное, можно было бы на этом поставить жирную точку,
Тем более что из все той же истории СССР, глубину знания которой мне все детство и юность пришлось подтверждать на разного рода экзаменах,
Следовало,
Что до начала войны в стране были успешно проведены теперь ни о чем не говорящие и сложно объяснимые «поколению айфонов» электрификация, коллективизация, индустриализация[3],
Которые, кстати, как утверждали мои детские и взрослые учебники истории, были проведены Сталиным для всеобщего блага советского народа.
А тут вероломная, неожиданная война…
Перед началом которой почему-то за целый год не успели передислоцировать Красную армию на новые заградительные рубежи,
Не закончили ее перевооружение,
Не выучили новых командиров вместо репрессированных…
А еще разведка «не доложила точно»[4],
И все тех же неготовых командиров отправили в летние отпуска, а военные самолеты хотя и передислоцировали на аэродромы вблизи государственной границы, но забыли замаскировать.
Какое-то сплошное, фатальное «не», «не», «не»…
В общем и целом, тогда, 22 июня 1941 года, все было против, и «великую страну» благополучно «просрали».
Ах, да…
Вдобавок ко всему, Сталин после начала Великой Отечественной войны лично не выступил по радио и сбежал на свою дачу.
Страну «просрали» основательно, «просрали» старательно,
В общем и целом – просто «просрали».
 
И, может быть, не было бы так муторно на душе, если бы это была история какой-то другой страны,
Если бы этот их сучий «просир»,
Не стоил тогда стране, что и так была залита кровью собственного народа[5], двадцати семи миллионов жизней.
Двадцать семь миллионов жизней,
Две из которых – жизни моих дедушек Петра Васильевича и Якова Ивановича, отцов моих мамы и папы.
 
Неожиданное объяснение нелогичного, непонятного и на первый взгляд необъяснимого жопного каламбура «отца народов» пришло ко мне из телевизора,
А если быть совсем точным,
То из документального фильма известного режиссера-документалиста Игоря Кобрина «1941. Запрещенная правда».
Это кино не просто аргументированно разъяснило мне, наконец, фекальную сталинскую истерику в первые дни войны, еще раз подтвердив на практике прописную истину о гениальности всего простого.
Кобрин меня просто поразил и ошарашил,
Заполнив все мои, до него заполняемые основной массой историков войны исключительно в стиле краткого курса истории ВКП (б)[6], пробелы той войны.
А ведь действительно,
Кто, до искренне уважаемых мною создателей фильма, задавал себе простой вопрос:
«Как, восемь месяцев отступающая на всех фронтах, попадающая в котлы и окружения крупными силами, раз за разом проигрывающая сражение за сражением,
Потерявшая в первые три месяца войны только пленными около двух миллионов солдат и офицеров,
Красная армия,
Вдруг нашла в себе силы не только контратаковать врага в декабре 1941 года, но и наголову разгромить его в январе 1942-го»?
 
Можно, конечно, традиционно все объяснить беспримерным и бесспорным солдатским героизмом, появившимся боевым опытом, резервами из сибирских дивизий, новыми линиями обороны, заградотрядами НКВД и крепкими морозами.
А можно, оставив незыблемым и необсуждаемым солдатский героизм, – второй, уже другой армией,
Армией, состоявшей из имевших опыт в Первой мировой и Гражданской войнах сорокалетних мужиков,
Армией, воюющей за Родину, где живут их матери, жены, дети, и только потом – так, между прочим, – за лениво машущего рукой с трибун Мавзолея Сталина вместе с его обосравшимся ЦК,
Армией образца декабря 1941 года, что потом стала армией Победителей.
Но тогда – куда же подевалась первая, настоящая сталинская армия?
Воспитанная на марксистско-ленинском и вдобавок еще и его личном, сталинском учении,
Заявленная им как способная воевать малой кровью, на чужой территории,
Управляемая под пристальным присмотром начальника Главного политического управления Красной Армии Мехлиса и рубаками-кавалеристами Буденным и Ворошиловым,
Та самая, непобедимая Красная армия?
Армия, на вооружение которой Сталин втюхал плоды тех самых, доставшихся народу потом и кровью, коллективизации и индустриализации,
Армия, насчитывающая к началу войны 202 дивизии,
А это – против 190 немецких вместе с румынскими, венгерскими, словацкими и никогда не воевавшими на стороне Германии финскими дивизиями,
Армия, имевшая трехкратный перевес в танках и самолетах?
Куда подевалась его сталинская Красная армия,
Что должна была как минимум защитить новую историческую общность – советский народ,
Его армия образца 22 июня 1941 года?
 
Вот ее-то, сталинскую армию,
С раскулаченными его коллективизацией и загнанными, словно ломовые лошади, индустриализацией, с сидящими в ГУЛаге[7] близкими и дальними родственниками,
Его Красную армию,
Что должна была под аккомпанемент на время отложенной им же исключительно по зову его революционного самосознания идеи «мировой революции» обеспечить победу мирового пролетариата,
Его армию,
Что превосходила армию Гитлера по всем без исключения ресурсным и численным показателям,
Его рабоче-крестьянскую армию рабов,
Сталин,
Вместе со своими серунами по Центральному комитету Коммунистической партии Советского Союза,
Благополучно «просрал».
«Просрал» миллионами убитых и попавших в плен солдат,
«Просрал» огромной, захваченной врагом территорией,
«Просрал» беспримерным страданием попавшего в оккупацию мирного населения,
«Просрал»,
Начавшей против него войну стране сытой, стране благополучной,
Стране с социальными гарантиями, что были получены за счет разграбления порабощенных ею, в том числе и с его, Сталина, молчаливого согласия, европейских стран,
Стране, охваченной желанием захватывать все новые и новые территории,
Кстати, стране победившего народного социализма, руководимой Национал-социалистической рабочей партией Германии,
Партией Гитлера.
 
Но народ, наш народ, несмотря, ни на что, победил!
Победил, потому что ничьим рабом быть больше не хотел.
Победил,
Под аккомпанемент истерики и обостренного инстинкта самосохранения главного атеиста Сталина, что в конце 1941 года,
С перепугу,
Что его ждет окончательный разгром, разрешил пролететь самолету с иконой Казанской Божьей матери над линией обороны осажденной Москвы,
Восстановил службу во всех церквях,
И позволил ношение царских наград расстрелянных не без его участия Романовых.
Мы победили, потому что не победить – не могли.
Чтобы потом каждую последующую секунду жизни вождя народов, тайно ненавидящих его за это, напоминать ему об этой победе.
Чтобы с 1948 года, через его «не хочу»,
Все-таки заставить отмечать настоящий народный праздник на государственном уровне,
Чтобы каждый год в мае он, просыпаясь, обязательно вздрагивал при мысли о том, что в один прекрасный момент вновь обретший собственное достоинство народ-победитель потянет его за шиворот по брусчатке Красной площади на эшафот,
Для того чтобы призвать за все им содеянное к неминуемому ответу.
И тогда,
От этой перспективы собственного бессилия
Перед живущим по ту сторону высокой крепостной стены из красного кирпича, проявившему нечеловеческие усилия и, несмотря ни на что, выстоявшему народу,
Мстить.
Мстить за проникший в каждую клеточку его маленького нескладного тельца,
Мучающий его до исступления, до истерики, до дрожи в конечностях,
Не объяснимого самому себе – живущему в иллюзии всесильности,
Животного страха перед народом.
Мстить каждому из них,
Вытянувшим на себе эту войну своим беспримерным подвигом,
Разделив народ-победитель на бывших и не бывших в плену и оккупации,
Мстить,
Списав в своем воспаленном, больном воображении выживших в этой войне в человеческий материал, который так и не сумел осуществить идеологическую догму о победе мировой революции,
Не любившего часто принимать душ теоретика классовой борьбы Карла Маркса.
Более того,
Кто-кто, а Сталин после Великой Победы просто обязан был понять тупиковость развития всех, всех без исключения,
Материализовавшихся в начале двадцатого века в воображении эксцентричных карликов на благодатной почве раскачивания лодки развития человечества,
С такой, с первого взгляда, невинной,
А еще – с такой, такой романтичной социал-демократии,
В формы государственного устройства в виде фашизма Муссолини, национал-социализма Гитлера и его, Маркса-Ленина-Сталина – коммунизма.
И если национал-социализм вместе с фашизмом в мае 1945 года, в общем и целом, благополучно канули в Лету,
То лагерь социализма появился в Европе не благодаря какому-то там бреду о пролетариях, что обязательно должны объединиться, а скорее вопреки.
И этот факт у теоретика и пропагандиста марксизма-ленинизма должен был вызвать недвусмысленные и неутешительные, для все того же марксизма-ленинизма, выводы.
Ведь в действительности первые месяцы войны стали не только тра-гедией для превосходящей врага по численности и вооружению, а на самом деле годной только для парадов, его армии –
Они стали катастрофой для всего двадцать лет строящегося им на теории все того же марксизма-ленинизма,
А еще,
На его личной теории и практике, что по своей сути означало – на крови и страданиях собственного народа,
Сталинского государства.
Ведь кто-кто, а он, Сталин, должен был сообразить,
Что, несмотря все его «старания», рабоче-крестьянская страна,
Даже на историческом фоне достаточно эффективно показавших себя на определенном этапе развития фашизма и национал-социализма с их бредовыми теориями исключительности и превосходства одной расы над другой, отправленных на свалку истории, –
Всего-навсего оперетка,
Кровавая оперетка, поставленная в ноябре 1917 года на деньги все тех же немцев, а теперь идущая только из-за культа его личности.
В которой его соратники по партии, а по совместительству – атеисты с библейскими именами и революционными фамилиями,
Теперь уже в их городе,
Их, трех революций, Петрограде-Ленинграде,
Нарисовав для него на своих надгробиях звезды и поставив на них скульптуры красных солдат и таких же красных матросов,
Боясь неминуемой кары за содеянное,
Чтобы хоть как-то замылить всевидящее око Господа,
Улягутся в три ряда прямо у центрального входа Свято-Троицкой Александро-Невской лавры[8].
Недоучка из духовной семинарии хорошо понимал, что такое промысел Божий.
И почему между двумя язычниками,
Между карликом-фигляром с людоедской расовой теорией национал-социализма, желающим вознести над миром на фонтане крови других народов своих соплеменников, и малорослым инвалидом детства с лицом, побитым оспой, что снова и снова, раз за разом, ради бредовой идеи всеобщего счастья готов был утопить в крови свой собственный народ,
Бог тогда выбрал именно его.
Без всякого сомнения,
Сталин, который в ноябре 1941 года, в самый переломный для страны момент, спрятался за иконой Божьей матери,
Отдавал себе отчет, что Бог затем найдет возможность наказать, пожурить и в конечном итоге простить,
Всех, всех без исключения
Порожденных им безбожников,
Променявших своих святых на желтую мумию еще одного карлика, только с бородкой[9],
Призрак которого до сих пор мается между голубых елей, что уже столько лет растут у Кремлевской стены.
 
Сразу же за пасхальным звоном колоколов Печерской лавры, взо-рвав зеленой порослью давно надоевшую промозглую серость зимних киевских улиц, озорная и беспардонная, в город обязательно ворвется весна.
Она снова заставит задрать повыше голову,
Вдохнуть на полную грудь,
И захлебнуться,
В красках и запахах ее первоцвета,
А еще,
Вместе с ней, с весной,
В город обязательно придет праздник -
Праздник Великой Победы.
И тогда знающие только из книжек и художественных фильмов о той прошедшей войне,
Не по команде и не по разнарядке с работы, а просто потому, что не могут не прийти, плотной стеной встанут вдоль Крещатика,
И все это для того, чтобы еще раз сказать спасибо подвигу уходящего поколения Победителей.
Затем они пойдут в Парк Вечной Славы, чтобы поклониться могиле Неизвестного солдата, погибшего осенью 1943 года на Лютежском плацдарме[10] при освобождении Киева,
И возложить цветы павшим во время той войны,
Тридцати пяти героям.
А еще -
Вспомнить о погасших за 1418 дней и ночей той войны,
Двадцати семи миллионах звезд,
Двадцати семи миллионах вселенных.
 
А вечером,
Под пушечную канонаду салюта, что разорвет небо над Киевом разноцветными огнями, город, страна, вместе с одной шестой частью суши, что когда-то называлась Советским Союзом, смахнув слезу с влажных глаз старшего поколенья, выпьет -
За Победу!
За всех павших на этой войне,
За то, чтобы всегда был мир во всем мире.
 
А теперь – о моем еще одном дне рождения.
Дне рождения, что, как ни странно, без всяких преувеличений, напрямую связан со вторым днем рождения ушедшей в небытие, по меркам ее создателей, ушедшей относительно мирно и бескровно,
Если, конечно, не считать нескольких локальных войн и лихих девяностых,
Той когда-то огромной страны.
 
В апреле 1945 года была написана героическая страница Великой Отечественной: штурм Кенигсберга, одним из участников которого был девятнадцатилетний артиллерист, мой отец.
Как и все фронтовики, он не любил говорить о войне, но однажды в День Победы все-таки рассказал один эпизод своей солдатской жизни.
За несколько часов до начала штурма Кенигсберга отец зашел проведать своего друга, призванного в армию вместе с ним из Орловской области, – он служил в соседнем орудийном расчете.
О чем могут на войне говорить девятнадцатилетние пацаны?
Думаю, что все мы в таком возрасте одинаковые.
В общем, потрындев о доме, родственниках, матерях и, разумеется, о девушках, отец пожал руку земляку и отправился к своему орудийному расчету.
И в тот момент, когда он отошел от орудия на каких-нибудь десяток шагов, немцы то ли с перепугу, то ли для разведки боем дали артиллерийский залп.
Отец тогда чудом успел упасть в вырытый рядом окоп, а когда все закончилось – орудия, на котором служил его друг, больше не было.
Вместе с расчетом его смешало с кенигсбергским песком.
В тот момент папа, который никогда ни до, ни после этого не был так близок к смерти,
То ли с перепугу, то ли просто от счастья,
Счастья,
Что Спаситель дал ему эти, главные в его жизни, несколько минут,
Закурил свою первую в жизни сигарету.
 
А потом была Победа,
И настал мир.
Мир, в который прошедшие эту мясорубку и оставшиеся в живых, не по годам повзрослевшие сопляки, хлебнувшие со старшими и вынесшие вместе с ними на своих плечах эту войну, пришли Победителями.
Тогда над испепеленной страной летела их первая послевоенная весна,
Весна их молодости, весна их счастья,
Весна с кружившим голову запахом сирени и огромным количеством ставших свободными девушек.
Ведь все они, тогда выжившие, были счастливчиками,
Они хотели, а самое главное, заслуживали счастья.
И мой отец, пока были силы, всю жизнь очень старался ни одно свое счастье мимо себя не пропустить.
 
А затем, уже в свои счастливые сорок лет, он встретил мою маму,
И через двадцать один год после того случая под Кенигсбергом, в апреле родился я.
Родился, чтобы однажды узнать о еще одном дне своего рождения.
Дне начала моей новой весны,
После которого обязательно опять настанет праздник,
Праздник,
В котором в моей памяти вновь встретятся девятнадцатилетний парень с пожелтевшей от времени фотографии, в солдатской форме с погонами артиллериста, два моих погибших деда, седой ветеран из первого школьного класса и угрюмый сосед-фронтовик из моего детства.
И я маленьким мальчиком снова буду держать в своих руках старую железную коробку  с медалью «За отвагу».

[1] Центральный комитет Коммунистической партии.
 

[2] Мировая революция — идея Карла Маркса о неизбежности всепланетного объединения человечества в справедливом коммунистическом обществе. Мировой, а не локальный характер коммунистической революции обосновывается теоретически (Энгельс Ф., «Принципы коммунизма»).
 

[3] Электрификация, коллективизация, индустриализация – проводимые Сталиным реформы экономики, превратившие СССР в военный лагерь.
 

[4] Но разведка доложила точно», – строка из песни к фильму «Трактористы», 1939 год.
 

[5] Гражданская война в России (1917−1922/1923 гг.) — ряд вооруженных конфликтов между различными политическими, этническими, социальными группами и государственными образованиями на территории бывшей Российской империи, последовавших за Февральской и Октябрьской революциями 1917 года. Общие потери составляют 10 миллионов 500 тысяч человек.
 

[6] «Краткий курс истории ВКП (б)» — учебник по истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), опубликованный в 1938 году, написанный под руководством Сталина.
 

[7] Главное управление лагерей и мест заключения — подразделение НКВД СССР, МВД СССР, Министерства юстиции СССР, осуществлявшее руководство местами массового принудительного заключения и содержания в 1934—1960 годах. За все время существования умерло 1 606 748 заключенных.
 

[8] В народном фольклоре – «коммунистическое кладбище».
 

[9] Карлик с бородкой – В. И. Ленин (авторский ход).
 

[10] Один из плацдармов на западном берегу реки Днепр, в районе села Лютеж (30 км севернее Киева), захваченный в сентябре 1943 года в ходе битвы за Днепр. Эта операция сыграла решающую роль в ходе освобождения Киева. Потери Красной армии составили 85 064 человека, без учета потерь при форсировании Днепра.
 

© Copyright: Виктор Герасимов, 2014

Регистрационный номер №0187915

от 9 февраля 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0187915 выдан для произведения:

 http://gerasimov-viktor.com/

Мой еще один день рождения

Сразу же за пасхальным звоном колоколов Печерской лавры, взорвав зеленой порослью давно надоевшую промозглую серость зимних киевских улиц, озорная и беспардонная, в город обязательно ворвется весна.
Она снова заставит задрать повыше голову,
Вздохнуть на полную грудь,
И захлебнуться,
В красках и запахах ее первоцвета.
Она,
Под аккомпанемент перекрикивающих друг друга, хмелеющих от ее яркого и теплого света птиц взашей вытолкает людей из клеток надоевших квартир к себе на новое свидание,
Чтобы затем отправить бродить по ставшим теперь только ее,
Скверам и паркам.
Она снова будит кружить и дурить голову самым главным желаньем: наконец встретить любовь.
А еще,
Вместе с ней, с весной,
В город обязательно придет праздник -
Праздник Великой Победы.
И тогда на его площадях заиграют духовые оркестры,
Город утонет в ярких цветах,
А по его главной улице, по Крещатику,
Надев свои боевые награды, пройдут давно уже не пригодные к строевой,
Победители.
Пройдут все те, кто через столько лет после той войны все еще остался в живых.
А вечером,
Под пушечную канонаду салюта, что разорвет небо над Киевом разноцветными огнями, город и страна вместе с одной шестой частью суши, что когда-то называлась Советским Союзом, смахнув слезу с влажных глаз старшего поколенья, выпьет -
За Победу!
За всех павших на этой войне,
А еще за то, чтобы всегда был мир во всем мире.
И все это будет продолжаться до тех пор, пока город окончательно не утонет в рассеченной желтыми фонарями ночи.
И тогда до самого утра по нему пойдут бродить силуэты пар нового, другого поколения, для которого сегодняшний день – не более чем реферат в общеобразовательной школе наряду с каким-нибудь Карибским конфликтом или Вьетнамской войной,
За который почему-то в стране назначили выходной.
А завтра будет еще одно весеннее утро,
А впереди – целый год,
Еще один год,
До нового Дня Победы.
 
Неспешной походкой дедушки сидевшего за соседней партой мальчика по фамилии Рубан,
Победа,
Перестав быть кинофильмом из тогда еще черно-белого телевизора, где обязательно победят наши,
Вошла когда-то в мой утопающий в разноцветных лучах майского солнца школьный класс, где вместе со мною томились в ожидании еще тридцать шесть первоклашек.
Именно тогда, вместе с не решающимися лишний раз вздохнуть или шевельнуться одноклассниками, я впервые увидел Победителя.
А еще – совсем близко – услышал, как боевые ордена и медали звенят колокольчиками, когда уже совсем седой солдат вставал с учительского места, чтобы рассказать о фронте, о войне, и обязательно – о мире.
В моей памяти еще есть парад,
Где я вместе с все теми же, только уже повзрослевшими одноклассниками, теперь уже пионером шахтерского Луганска стою, размахивая только что сорванной веткой сирени, на обочине улицы Советской,
А огромная, по-настоящему огромная колонна фронтовиков, улыбающихся во все стороны, шагает по весеннему солнечному городу моего детства.
Есть еще в моей личной истории о Победителях сильно пьющий сосед по подъезду по имени Жора.
Жора,
Который ровно за одно утро,
Утро 9 Мая,
Для всех без исключения онемевших и ошалевших от количества наград на его солдатской гимнастерке моих дворовых пацанов,
Стал дядей Жорой.
Тех самых пацанов, что родом из детства,
В компании которых я так и не смог тогда понять,
О чем молчит и почему плачет вернувшийся после встречи с однополчанами совершенно трезвым, сидящий на скамейке во дворе и курящий сигарету за сигаретой Георгий Фомич Мухин.
А еще в моей памяти есть старая железная коробка от леденцов, хранящая медаль «За Отвагу».
За отвагу тети Шуры, мамы моего друга детства, которая совсем еще девчонкой на фронте входила в расчет легендарного гвардейского миномета, прозванного «Катюшей».
 
Моему поколению выпало жить в стране, чтившей и искренне уважавшей фронтовиков и тружеников тыла.
После нее была страна, которая обозвала их ветеранами и вспоминала о них, как о Деде Морозе, раз в году.
А еще была страна, что делала вид, что их вовсе не существует.
А они, не ропща и ничего для себя не требуя, доживали свой биологический век, чтобы снова встать в единый строй со своими оставшимися вечно молодыми друзьями и однополчанами,
С теми, кто не дожил до Победы, и теми, кто ушел после нее,
Чтобы повзводно и поротно,
В их самый главный день,
В одном, едином строю пройти над защищенной ими страной,
По небу.
 
«Ленин нам оставил великую страну, а мы ее с вами просрали», – эта выбивающаяся из общих исторических рамок, брошенная Сталиным то ли 22-го, то ли 29 июня 1941 года своему ближайшему окружению из ЦК[1] фраза долгое время не выходила у меня из головы.
Справедливости ради надо сказать, что она появилась в истории Великой Отечественной уже после того, как историки и аналитики начали ставить под сомнение тщательно подобранные воспитателями нового советского человека «правильные» факты,
Что затем становились толстыми книжками, диссертациями и монографиями о прошедшей войне и, как правило, начинались с вынужденного договора о ненападении между СССР и Германией, заключенном 23 августа 1939 года.
За договором обычно говорилось о никем и никак не объясняемом, странном неверии вождя народов Сталина в сам факт вероломного нападения Германии,
Потом наступала очередь удивительной тотальной неготовности Красной армии к войне, причем исключительно из-за переноса границы СССР в Прибалтику и Западную Украину, о чем советское правительство слезно просили все добровольно присоединенные к СССР в 1939 году народы,
После этого было внезапное вероломное нападение Германии 22 июня 1941 года, с воскресным объявлением по радио наркома иностранных дел Молотова о начале войны, с этим его: «Дорогие братья и сестры…».
В этой подборке упоминались еще заснеженные подмосковные поля 1941 года, где на морозе паслись немцы-идиоты,
Восхвалялся героизм солдат Красной армии, сражавшихся под чутким и всегда своевременным руководством Коммунистической партии,
Еще был неврастеник Гитлер с его расовой теорией и массовыми убийствами мирного населения,
И, разумеется, было благополучное окончание войны полутора десятками победных битв, начиная с битвы за Москву, затем за Киев, за Будапешт… Ну, и так далее.
Затем пришла горбачевская перестройка, которая увеличила цифру потерь со стороны СССР с двадцати миллионов до двадцати семи,
Назвала договор о ненападении между СССР и Германией «пактом Молотова—Риббентропа» с секретным приложением, взяв тезис о добровольном присоединении братских народов к Стране Советов в 1939 году в кавычки,
Объяснила неготовность Красной армии к войне сталинскими репрессиями среди командного состава,
Подтвердила существование от трех до пяти миллионов военнопленных солдат и офицеров Красной армии, которых из-за нежелания все того же Сталина присоединиться к Женевской конвенции содержали в лагерях для военнопленных, как скот.
В истории Великой Отечественной войны нашлось место и для описания моральной подавленности самого Сталина, с его истерикой и отказом от руководства страной и отъездом на ближнюю дачу, где он отсиживался вплоть до 1 июля 1941 года, – теперь этот факт сталинисты с пеной у рта ставят под сомнение,
И взятию оккупированных советских городов к очередной годовщине Октябрьского переворота, невзирая ни на какие людские потери.
Вот тогда-то, тогда и появилась в печати не дававшая мне покоя та самая «великая страна», которую, как констатировал ее вождь и учитель, «просрали».
 
В мою детскую голову слишком долго вбивали тезис о внезапности и вероломстве нацистской Германии, чтобы затем заменить его словом «просрали», которое, кстати, в своем неглубоком, лежащем на поверхности смысле означает «потерять что-либо, проиграть, не справиться с задачей, не достичь цели».
«Просрали, просрали, просрали», – крутилось у меня в голове.
«Потеряли, проиграли, не справились с задачей, не достигли цели», – вторило эхом.
Но что можно было потерять в первую неделю войны?
С хотя и не готовой, но ведь непобедимой Красной армией, огромными людскими и сырьевыми ресурсами и территорией без конца и без края, по которой можно было ехать несколько месяцев по карте и все равно заблудиться?
Да, начало войны, причем начало неожиданное, начало с поражения – это трагедия, но для СССР совсем еще не катастрофа.
Но тогда, что можно в самом ее начале «просрать», потерять, проиграть,
C чем можно не справиться и какой цели не достичь,
Когда война начинается с вероломного нападения на твою страну?
На первый взгляд, речь могла идти о цели построения социализма «в отдельно взятой стране», которую в противовес идее «мировой революции»[2] идеологов коммунизма К. Маркса и Ф. Энгельса выдвинул все тот же Сталин в 1925 году,
И, наверное, можно было бы на этом поставить жирную точку,
Тем более что из все той же истории СССР, глубину знания которой мне все детство и юность пришлось подтверждать на разного рода экзаменах,
Следовало,
Что до начала войны в стране были успешно проведены теперь ни о чем не говорящие и сложно объяснимые «поколению айфонов» электрификация, коллективизация, индустриализация[3],
Которые, кстати, как утверждали мои детские и взрослые учебники истории, были проведены Сталиным для всеобщего блага советского народа.
А тут вероломная, неожиданная война…
Перед началом которой почему-то за целый год не успели передислоцировать Красную армию на новые заградительные рубежи,
Не закончили ее перевооружение,
Не выучили новых командиров вместо репрессированных…
А еще разведка «не доложила точно»[4],
И все тех же неготовых командиров отправили в летние отпуска, а военные самолеты хотя и передислоцировали на аэродромы вблизи государственной границы, но забыли замаскировать.
Какое-то сплошное, фатальное «не», «не», «не»…
В общем и целом, тогда, 22 июня 1941 года, все было против, и «великую страну» благополучно «просрали».
Ах, да…
Вдобавок ко всему, Сталин после начала Великой Отечественной войны лично не выступил по радио и сбежал на свою дачу.
Страну «просрали» основательно, «просрали» старательно,
В общем и целом – просто «просрали».
 
И, может быть, не было бы так муторно на душе, если бы это была история какой-то другой страны,
Если бы этот их сучий «просир»,
Не стоил тогда стране, что и так была залита кровью собственного народа[5], двадцати семи миллионов жизней.
Двадцать семь миллионов жизней,
Две из которых – жизни моих дедушек Петра Васильевича и Якова Ивановича, отцов моих мамы и папы.
 
Неожиданное объяснение нелогичного, непонятного и на первый взгляд необъяснимого жопного каламбура «отца народов» пришло ко мне из телевизора,
А если быть совсем точным,
То из документального фильма известного режиссера-документалиста Игоря Кобрина «1941. Запрещенная правда».
Это кино не просто аргументированно разъяснило мне, наконец, фекальную сталинскую истерику в первые дни войны, еще раз подтвердив на практике прописную истину о гениальности всего простого.
Кобрин меня просто поразил и ошарашил,
Заполнив все мои, до него заполняемые основной массой историков войны исключительно в стиле краткого курса истории ВКП (б)[6], пробелы той войны.
А ведь действительно,
Кто, до искренне уважаемых мною создателей фильма, задавал себе простой вопрос:
«Как, восемь месяцев отступающая на всех фронтах, попадающая в котлы и окружения крупными силами, раз за разом проигрывающая сражение за сражением,
Потерявшая в первые три месяца войны только пленными около двух миллионов солдат и офицеров,
Красная армия,
Вдруг нашла в себе силы не только контратаковать врага в декабре 1941 года, но и наголову разгромить его в январе 1942-го»?
 
Можно, конечно, традиционно все объяснить беспримерным и бесспорным солдатским героизмом, появившимся боевым опытом, резервами из сибирских дивизий, новыми линиями обороны, заградотрядами НКВД и крепкими морозами.
А можно, оставив незыблемым и необсуждаемым солдатский героизм, – второй, уже другой армией,
Армией, состоявшей из имевших опыт в Первой мировой и Гражданской войнах сорокалетних мужиков,
Армией, воюющей за Родину, где живут их матери, жены, дети, и только потом – так, между прочим, – за лениво машущего рукой с трибун Мавзолея Сталина вместе с его обосравшимся ЦК,
Армией образца декабря 1941 года, что потом стала армией Победителей.
Но тогда – куда же подевалась первая, настоящая сталинская армия?
Воспитанная на марксистско-ленинском и вдобавок еще и его личном, сталинском учении,
Заявленная им как способная воевать малой кровью, на чужой территории,
Управляемая под пристальным присмотром начальника Главного политического управления Красной Армии Мехлиса и рубаками-кавалеристами Буденным и Ворошиловым,
Та самая, непобедимая Красная армия?
Армия, на вооружение которой Сталин втюхал плоды тех самых, доставшихся народу потом и кровью, коллективизации и индустриализации,
Армия, насчитывающая к началу войны 202 дивизии,
А это – против 190 немецких вместе с румынскими, венгерскими, словацкими и никогда не воевавшими на стороне Германии финскими дивизиями,
Армия, имевшая трехкратный перевес в танках и самолетах?
Куда подевалась его сталинская Красная армия,
Что должна была как минимум защитить новую историческую общность – советский народ,
Его армия образца 22 июня 1941 года?
 
Вот ее-то, сталинскую армию,
С раскулаченными его коллективизацией и загнанными, словно ломовые лошади, индустриализацией, с сидящими в ГУЛаге[7] близкими и дальними родственниками,
Его Красную армию,
Что должна была под аккомпанемент на время отложенной им же исключительно по зову его революционного самосознания идеи «мировой революции» обеспечить победу мирового пролетариата,
Его армию,
Что превосходила армию Гитлера по всем без исключения ресурсным и численным показателям,
Его рабоче-крестьянскую армию рабов,
Сталин,
Вместе со своими серунами по Центральному комитету Коммунистической партии Советского Союза,
Благополучно «просрал».
«Просрал» миллионами убитых и попавших в плен солдат,
«Просрал» огромной, захваченной врагом территорией,
«Просрал» беспримерным страданием попавшего в оккупацию мирного населения,
«Просрал»,
Начавшей против него войну стране сытой, стране благополучной,
Стране с социальными гарантиями, что были получены за счет разграбления порабощенных ею, в том числе и с его, Сталина, молчаливого согласия, европейских стран,
Стране, охваченной желанием захватывать все новые и новые территории,
Кстати, стране победившего народного социализма, руководимой Национал-социалистической рабочей партией Германии,
Партией Гитлера.
 
Но народ, наш народ, несмотря, ни на что, победил!
Победил, потому что ничьим рабом быть больше не хотел.
Победил,
Под аккомпанемент истерики и обостренного инстинкта самосохранения главного атеиста Сталина, что в конце 1941 года,
С перепугу,
Что его ждет окончательный разгром, разрешил пролететь самолету с иконой Казанской Божьей матери над линией обороны осажденной Москвы,
Восстановил службу во всех церквях,
И позволил ношение царских наград расстрелянных не без его участия Романовых.
Мы победили, потому что не победить – не могли.
Чтобы потом каждую последующую секунду жизни вождя народов, тайно ненавидящих его за это, напоминать ему об этой победе.
Чтобы с 1948 года, через его «не хочу»,
Все-таки заставить отмечать настоящий народный праздник на государственном уровне,
Чтобы каждый год в мае он, просыпаясь, обязательно вздрагивал при мысли о том, что в один прекрасный момент вновь обретший собственное достоинство народ-победитель потянет его за шиворот по брусчатке Красной площади на эшафот,
Для того чтобы призвать за все им содеянное к неминуемому ответу.
И тогда,
От этой перспективы собственного бессилия
Перед живущим по ту сторону высокой крепостной стены из красного кирпича, проявившему нечеловеческие усилия и, несмотря ни на что, выстоявшему народу,
Мстить.
Мстить за проникший в каждую клеточку его маленького нескладного тельца,
Мучающий его до исступления, до истерики, до дрожи в конечностях,
Не объяснимого самому себе – живущему в иллюзии всесильности,
Животного страха перед народом.
Мстить каждому из них,
Вытянувшим на себе эту войну своим беспримерным подвигом,
Разделив народ-победитель на бывших и не бывших в плену и оккупации,
Мстить,
Списав в своем воспаленном, больном воображении выживших в этой войне в человеческий материал, который так и не сумел осуществить идеологическую догму о победе мировой революции,
Не любившего часто принимать душ теоретика классовой борьбы Карла Маркса.
Более того,
Кто-кто, а Сталин после Великой Победы просто обязан был понять тупиковость развития всех, всех без исключения,
Материализовавшихся в начале двадцатого века в воображении эксцентричных карликов на благодатной почве раскачивания лодки развития человечества,
С такой, с первого взгляда, невинной,
А еще – с такой, такой романтичной социал-демократии,
В формы государственного устройства в виде фашизма Муссолини, национал-социализма Гитлера и его, Маркса-Ленина-Сталина – коммунизма.
И если национал-социализм вместе с фашизмом в мае 1945 года, в общем и целом, благополучно канули в Лету,
То лагерь социализма появился в Европе не благодаря какому-то там бреду о пролетариях, что обязательно должны объединиться, а скорее вопреки.
И этот факт у теоретика и пропагандиста марксизма-ленинизма должен был вызвать недвусмысленные и неутешительные, для все того же марксизма-ленинизма, выводы.
Ведь в действительности первые месяцы войны стали не только тра-гедией для превосходящей врага по численности и вооружению, а на самом деле годной только для парадов, его армии –
Они стали катастрофой для всего двадцать лет строящегося им на теории все того же марксизма-ленинизма,
А еще,
На его личной теории и практике, что по своей сути означало – на крови и страданиях собственного народа,
Сталинского государства.
Ведь кто-кто, а он, Сталин, должен был сообразить,
Что, несмотря все его «старания», рабоче-крестьянская страна,
Даже на историческом фоне достаточно эффективно показавших себя на определенном этапе развития фашизма и национал-социализма с их бредовыми теориями исключительности и превосходства одной расы над другой, отправленных на свалку истории, –
Всего-навсего оперетка,
Кровавая оперетка, поставленная в ноябре 1917 года на деньги все тех же немцев, а теперь идущая только из-за культа его личности.
В которой его соратники по партии, а по совместительству – атеисты с библейскими именами и революционными фамилиями,
Теперь уже в их городе,
Их, трех революций, Петрограде-Ленинграде,
Нарисовав для него на своих надгробиях звезды и поставив на них скульптуры красных солдат и таких же красных матросов,
Боясь неминуемой кары за содеянное,
Чтобы хоть как-то замылить всевидящее око Господа,
Улягутся в три ряда прямо у центрального входа Свято-Троицкой Александро-Невской лавры[8].
Недоучка из духовной семинарии хорошо понимал, что такое промысел Божий.
И почему между двумя язычниками,
Между карликом-фигляром с людоедской расовой теорией национал-социализма, желающим вознести над миром на фонтане крови других народов своих соплеменников, и малорослым инвалидом детства с лицом, побитым оспой, что снова и снова, раз за разом, ради бредовой идеи всеобщего счастья готов был утопить в крови свой собственный народ,
Бог тогда выбрал именно его.
Без всякого сомнения,
Сталин, который в ноябре 1941 года, в самый переломный для страны момент, спрятался за иконой Божьей матери,
Отдавал себе отчет, что Бог затем найдет возможность наказать, пожурить и в конечном итоге простить,
Всех, всех без исключения
Порожденных им безбожников,
Променявших своих святых на желтую мумию еще одного карлика, только с бородкой[9],
Призрак которого до сих пор мается между голубых елей, что уже столько лет растут у Кремлевской стены.
 
Сразу же за пасхальным звоном колоколов Печерской лавры, взо-рвав зеленой порослью давно надоевшую промозглую серость зимних киевских улиц, озорная и беспардонная, в город обязательно ворвется весна.
Она снова заставит задрать повыше голову,
Вдохнуть на полную грудь,
И захлебнуться,
В красках и запахах ее первоцвета,
А еще,
Вместе с ней, с весной,
В город обязательно придет праздник -
Праздник Великой Победы.
И тогда знающие только из книжек и художественных фильмов о той прошедшей войне,
Не по команде и не по разнарядке с работы, а просто потому, что не могут не прийти, плотной стеной встанут вдоль Крещатика,
И все это для того, чтобы еще раз сказать спасибо подвигу уходящего поколения Победителей.
Затем они пойдут в Парк Вечной Славы, чтобы поклониться могиле Неизвестного солдата, погибшего осенью 1943 года на Лютежском плацдарме[10] при освобождении Киева,
И возложить цветы павшим во время той войны,
Тридцати пяти героям.
А еще -
Вспомнить о погасших за 1418 дней и ночей той войны,
Двадцати семи миллионах звезд,
Двадцати семи миллионах вселенных.
 
А вечером,
Под пушечную канонаду салюта, что разорвет небо над Киевом разноцветными огнями, город, страна, вместе с одной шестой частью суши, что когда-то называлась Советским Союзом, смахнув слезу с влажных глаз старшего поколенья, выпьет -
За Победу!
За всех павших на этой войне,
За то, чтобы всегда был мир во всем мире.
 
А теперь – о моем еще одном дне рождения.
Дне рождения, что, как ни странно, без всяких преувеличений, напрямую связан со вторым днем рождения ушедшей в небытие, по меркам ее создателей, ушедшей относительно мирно и бескровно,
Если, конечно, не считать нескольких локальных войн и лихих девяностых,
Той когда-то огромной страны.
 
В апреле 1945 года была написана героическая страница Великой Отечественной: штурм Кенигсберга, одним из участников которого был девятнадцатилетний артиллерист, мой отец.
Как и все фронтовики, он не любил говорить о войне, но однажды в День Победы все-таки рассказал один эпизод своей солдатской жизни.
За несколько часов до начала штурма Кенигсберга отец зашел проведать своего друга, призванного в армию вместе с ним из Орловской области, – он служил в соседнем орудийном расчете.
О чем могут на войне говорить девятнадцатилетние пацаны?
Думаю, что все мы в таком возрасте одинаковые.
В общем, потрындев о доме, родственниках, матерях и, разумеется, о девушках, отец пожал руку земляку и отправился к своему орудийному расчету.
И в тот момент, когда он отошел от орудия на каких-нибудь десяток шагов, немцы то ли с перепугу, то ли для разведки боем дали артиллерийский залп.
Отец тогда чудом успел упасть в вырытый рядом окоп, а когда все закончилось – орудия, на котором служил его друг, больше не было.
Вместе с расчетом его смешало с кенигсбергским песком.
В тот момент папа, который никогда ни до, ни после этого не был так близок к смерти,
То ли с перепугу, то ли просто от счастья,
Счастья,
Что Спаситель дал ему эти, главные в его жизни, несколько минут,
Закурил свою первую в жизни сигарету.
 
А потом была Победа,
И настал мир.
Мир, в который прошедшие эту мясорубку и оставшиеся в живых, не по годам повзрослевшие сопляки, хлебнувшие со старшими и вынесшие вместе с ними на своих плечах эту войну, пришли Победителями.
Тогда над испепеленной страной летела их первая послевоенная весна,
Весна их молодости, весна их счастья,
Весна с кружившим голову запахом сирени и огромным количеством ставших свободными девушек.
Ведь все они, тогда выжившие, были счастливчиками,
Они хотели, а самое главное, заслуживали счастья.
И мой отец, пока были силы, всю жизнь очень старался ни одно свое счастье мимо себя не пропустить.
 
А затем, уже в свои счастливые сорок лет, он встретил мою маму,
И через двадцать один год после того случая под Кенигсбергом, в апреле родился я.
Родился, чтобы однажды узнать о еще одном дне своего рождения.
Дне начала моей новой весны,
После которого обязательно опять настанет праздник,
Праздник,
В котором в моей памяти вновь встретятся девятнадцатилетний парень с пожелтевшей от времени фотографии, в солдатской форме с погонами артиллериста, два моих погибших деда, седой ветеран из первого школьного класса и угрюмый сосед-фронтовик из моего детства.
И я маленьким мальчиком снова буду держать в своих руках старую железную коробку  с медалью «За отвагу».

[1] Центральный комитет Коммунистической партии.
 

[2] Мировая революция — идея Карла Маркса о неизбежности всепланетного объединения человечества в справедливом коммунистическом обществе. Мировой, а не локальный характер коммунистической революции обосновывается теоретически (Энгельс Ф., «Принципы коммунизма»).
 

[3] Электрификация, коллективизация, индустриализация – проводимые Сталиным реформы экономики, превратившие СССР в военный лагерь.
 

[4] Но разведка доложила точно», – строка из песни к фильму «Трактористы», 1939 год.
 

[5] Гражданская война в России (1917−1922/1923 гг.) — ряд вооруженных конфликтов между различными политическими, этническими, социальными группами и государственными образованиями на территории бывшей Российской империи, последовавших за Февральской и Октябрьской революциями 1917 года. Общие потери составляют 10 миллионов 500 тысяч человек.
 

[6] «Краткий курс истории ВКП (б)» — учебник по истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), опубликованный в 1938 году, написанный под руководством Сталина.
 

[7] Главное управление лагерей и мест заключения — подразделение НКВД СССР, МВД СССР, Министерства юстиции СССР, осуществлявшее руководство местами массового принудительного заключения и содержания в 1934—1960 годах. За все время существования умерло 1 606 748 заключенных.
 

[8] В народном фольклоре – «коммунистическое кладбище».
 

[9] Карлик с бородкой – В. И. Ленин (авторский ход).
 

[10] Один из плацдармов на западном берегу реки Днепр, в районе села Лютеж (30 км севернее Киева), захваченный в сентябре 1943 года в ходе битвы за Днепр. Эта операция сыграла решающую роль в ходе освобождения Киева. Потери Красной армии составили 85 064 человека, без учета потерь при форсировании Днепра.
 

 

Праздник

День летнего солнцестояния