МАТРЕНИН КАПРИЗ?

 

                          

                                        АЛЕКСАНДР    АМУСИН      amusin_a@mail.ru

 

 

                               МАТРЕНИН КАПРИЗ?

 

   Да!  Бабка  Матрена сошла с ума!  Правда, этого никто в деревне не заметил, кроме ее мужа –  деда Матвея. Да и тот, чертыхаясь и кряхтя, третью неделю «колдовал» возле жены, пытаясь  исцелить уговорами.

Вот и сегодня, она мыла окна, стоя на табуретке, а дед приосанился  рядом, придерживая супружницу за талию, и поглаживая упругие бедра, пытался урезонить.

– Опомнись! Мотря! Излечись от мыслёв каверзных! Ну, что тебе взбрело под старость лет? Неужто не поймешь, не на село, на весь район посмешищем себя выставляешь? Как мы людям в глаза смотреть-то будем, а детям каково, внукам за нас краснеть!! Мы своё отжили, а на них, что малые, что старые пальцем тыкать будут.

– Отстань, сказано венчаться, стало быть – венчаться и не перечь. А лапища, с живота убери, а то, как ухожу сейчас мокрой тряпкой. Сам подумай, черт старый, кому ты там нужен на небе, кому? Кто тебе стакан дождя подаст, беспутному? Думаешь, твои шалавы бывшие расстараются, да они уж давным-давно на сковородках корчатся или демонов ублажают…

– Нет, ты точно умом подвинулась  под старость, мало тебе, что мы расписаны, бумагу с печатью имеем, мало тебе, что  полвека вместе прожили, таперича в церковь захотелось – под венец.

– Не полвека, а всего сорок два года с двумя месяцами. Ты лучше вспомни, где нас с тобой  записывали? В сельсовете! А что в этом здании сегодня, после перестройки – рынок. Нас кто регистрировал? Верка - проныра. Три раза замуж выходила. Три! А детей ни от одного. Пустышка! Самим Богом наказана. А когда из сельсовета ее турнули, так она при магазине до пенсии и ошивалась.  А ежели, по совести рассуждать, то выходит, что, мы с тобой на базаре продавщицей расписаны. Вот так-то. И не ворчи напрасно,  и руки убери – не калёная. В грехе мы прожили Матвеюшка, не по - божески, невенчанными. А если вдуматься, то выходит,  не встретиться нам на том свете, потому как чужие мы, Матвеюшка, меж собой, для Бога чужие.

– Это мы то? Детей вырастили, внуков подняли, три железных кровати за жизнь изломали и все чужие? Перекрестись, Мотрюшка, по-твоему, у Всевышнего нет ни глаз, ни головы?

–Это, как посмотреть, одно дело подыматься к нему венчанным, а другое записанным. Для него советские бумаги не указ.

– Матрёнушка, так мы что ли коммунизьму утверждали, али мы отменяли? Мы люди маленькие, да совестливые, как велено, так и жили. Приказывали по-советскому жениться, женились по-советскому. Сейчас затеяли перестройку, стало быть, скоро разберутся, что к чему, и если повелят жить по-божески, так всем скопом, с молодыми вместо посохов, и помаршируем, кто в церкву, а кто в мечеть, дай срок, все на свои места станет.

– Матвей, ты, что три века себе отмерил, пенек трухлявый! Ну, сколько можно говорить, чтоб лапищи с живота убрал! Оглянись, бестолочь, не сегодня-завтра нас с тобой вынесут вперед ногами, а он ждать результатов недостройки собирается. Наши кресты над могилами сгниют, пока эти демонкранты что нибудь путнее для народа сотворят. Каждый о себе думает, о себе! 

– Мотря, все, хватит браниться, сказал не пойду под венец, стало быть, не пойду, хоша ружьем гони  – не поможет, стыдобища!

Матрена промолчала, опираясь на деда, спустилась с табуретки и захлопнула окно.

– Матвей, не хочешь, не ходи, я так понимаю, ежели б тебя Клавка  или Файка позвали, ты бы хошь в мечеть, хошь в синагогу за ними попрыгал, а на мне, жене родимой, жениться не будешь.

– Мотренька, ну, наворочала, хоть в петлю лезь, да кудыж я от тебя единственной. И что ты меня этими досвадебными Клавками попрекаешь, сто лет прошло, а ты все никак не забудешь. Мало ли, по молодости нашалишь, от ерундистики все эти Клавки, от глупости. Пока тебя ни встретил настоящую…

Матрена открыла второе окно, принесла свежей воды, передвинула табуретку:

– Ну-ка, подсоби, лапошник, помоги забраться, хошь какая-то польза от тебя станется.

Дед Матвей осторожно обнял жену, и легонько подтолкнул к дивану.

– Ты, что ошалел, венчаться не хочешь, а к дивану двигаешь! Невенчанную не трожь! Я тебе, что? Шалава какая? Все, кончилось мое терпение и твое царствиё. Сегодня же к дочерям уезжаю, а потом к старшему, а у младшего то уж почитай года три как не были. Поживешь один, подумаешь, как от живой кровиночки  отказываться.

– Мотриночка, ну, ты уж в крайности не кидайся, может, я еще передумаю, вот немного отдохнем ото всех разговоров, и можно заново посовещаться…ну…ну…

Так, подталкивая, жену к дивану, зашептал дед Матвей. Но Матрёна была непреклонна. Хотя ответила нежно, напевно, игриво покачивая плечиками.

– Матвейка, сколько раз отдыхали, а потом  совещались, и что толку? Знаю твои приблуды. Один час со мною в церкви постоять не хочешь, а на диван заришься. Всё, хватит, уговоры кончились, сейчас окно домою и к дочерям, а ты лапотки  убери, не твоё, не тискай. И на дверь оглянись  – открыта. Ненароком кто…

   В это время в дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, вошла соседка, тоже пенсионерка, бывшая учительница Евдокия Михайловна.

Дед Матвей ухмыльнулся.

– Вот еще одна невенчанная. Ты Николеньку своего, еще не соблазнила на церкву, на венчание?

– Чего? Это еще зачем?

–  Ну, как же, повенчанные возлюбленные и после смерти встречаются на небесах и живут дальше счастливо.

– О, господи! Помилуй!

Евдокия Михайловна торопливо несколько раз перекрестилась.

– Мой, здесь на земле осточертел похлеще горькой редьки, не знаю, как избавиться от прощелыги, а ты хочешь, чтоб  и на небесах со своей пьяной ряхой маячил. Я, что, белены объелась? Это как же нужно мужа выходки терпеть, что б вместе жизнь прожить, а к старости  и повенчаться, когда  друг на друга смотреть уже тошно. Да таких баб ни в природе, ни в огороде! Человеческая любовь на год рассчитана, ну может на пять, пока страсть не утихнет.

– А дальше как?

– Да кто ради детей живет, кто по привычке, или разбегаются. А на всю жизнь, да еще с ним, с ветошью и на небеса! Нет, такого точно не бывает! Мы ж не лебеди святые.  Не по-людски это под старость лет венчаться, нет такой любови среди людей, нету! И выдумывать нечего!

– Не по-людски. А как же раньше, повенчался и на века. Любовь, не любовь,–  усмехнулся Матвей, изумлённо поглядывая на Мотрю.

–  Не ухмыляйся, Матвей, пойми,  сегодня уникальное время, когда впервые человеку предоставлена возможность вначале пожить, причем законно, узнать друг друга, а уж потом решать, любящие или случайные попутчики. Ну,  ладно, что-то я зафилософствовалась, мне болтать некогда, гостей полон дом. Мотря, подкинь чуток до пенсии, а то поистратились мы с Николенькой…

– Не бывает, говоришь, таких?

Изумился дед Матвей.

– Не бывает! На земле точно! А там, есть, но только  среди ангелов! Это я тебе как историк удостоверяю!  Хоть у кого спроси! И не майся глупыми вопросами понапрасну, лучше забор в палисаде с Николенькой поправьте!  Порося скоро метро между нашими огородами отроют.  Третий столб совсем покосился!

– А благодарение! Оно же сильнее любой любови! Да за то, что единую жизнь друг-другу и не напрасно! Счастьем выткали, радостью освятили, детьми светлыми, что звёздочками…

– Ой, Матвеюшка, не наивничай, не позорь седины детским лепетом! Говорю тебе,  третий столб совсем покосился! Что, по чужим свиньям соскучился?

     На следующее утро дед Матвей тщательно выбрился, долго сам наглаживал брюки, чем сильно удивил Матрёну, одел гимнастёрку, китель с орденами и медалями, новые коричневые туфли, и уехал в город, в церковь, договариваться о дне венчания. Баба Мотря молча наблюдала за сборами мужа, и только у порога ласково пропела.

–  На девятое проси, Матвеюшка! Помнишь, какого числа свадьбу играли? Вот и проси венчание на девятое!

Дед молча кивнул и торопливо вышел из дома. А подслеповатая  Мотря не углядела,  что дед Матвей, пока шёл до автобусной остановки, не отрывал глаз от окон скромненькой  избы бабы Василины. Даже постоял несколько минут у калитки, вглядываясь в потемневшие от времени стёкла. Затем достал из потаенного кармашка крохотный носовой платочек, некогда подаренный молоденькой Василиной, расправил,  подул на него, прижал к усам, перекрестился,  снова аккуратно сложил, погладил дряблой ладонью,   запрятал поглубже  обратно. Посмотрел на небо, на свой дом, опять перекрестился.  Поспешно смахнул слёзинку  рукавом кителя, усмехнулся  и засеменил к автобусу. Дед Матвей ехал договариваться о дне венчания! Непременно на девятое!

© Copyright: Александр Амусин - Таволгин, 2014

Регистрационный номер №0189666

от 11 февраля 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0189666 выдан для произведения:

 

                          

                                        АЛЕКСАНДР    АМУСИН      amusin_a@mail.ru

 

 

                               МАТРЕНИН КАПРИЗ?

 

   Да!  Бабка  Матрена сошла с ума!  Правда, этого никто в деревне не заметил, кроме ее мужа –  деда Матвея. Да и тот, чертыхаясь и кряхтя, третью неделю «колдовал» возле жены, пытаясь  исцелить уговорами.

Вот и сегодня, она мыла окна, стоя на табуретке, а дед приосанился  рядом, придерживая супружницу за талию, и поглаживая упругие бедра, пытался урезонить.

– Опомнись! Мотря! Излечись от мыслёв каверзных! Ну, что тебе взбрело под старость лет? Неужто не поймешь, не на село, на весь район посмешищем себя выставляешь? Как мы людям в глаза смотреть-то будем, а детям каково, внукам за нас краснеть!! Мы своё отжили, а на них, что малые, что старые пальцем тыкать будут.

– Отстань, сказано венчаться, стало быть – венчаться и не перечь. А лапища, с живота убери, а то, как ухожу сейчас мокрой тряпкой. Сам подумай, черт старый, кому ты там нужен на небе, кому? Кто тебе стакан дождя подаст, беспутному? Думаешь, твои шалавы бывшие расстараются, да они уж давным-давно на сковородках корчатся или демонов ублажают…

– Нет, ты точно умом подвинулась  под старость, мало тебе, что мы расписаны, бумагу с печатью имеем, мало тебе, что  полвека вместе прожили, таперича в церковь захотелось – под венец.

– Не полвека, а всего сорок два года с двумя месяцами. Ты лучше вспомни, где нас с тобой  записывали? В сельсовете! А что в этом здании сегодня, после перестройки – рынок. Нас кто регистрировал? Верка - проныра. Три раза замуж выходила. Три! А детей ни от одного. Пустышка! Самим Богом наказана. А когда из сельсовета ее турнули, так она при магазине до пенсии и ошивалась.  А ежели, по совести рассуждать, то выходит, что, мы с тобой на базаре продавщицей расписаны. Вот так-то. И не ворчи напрасно,  и руки убери – не калёная. В грехе мы прожили Матвеюшка, не по - божески, невенчанными. А если вдуматься, то выходит,  не встретиться нам на том свете, потому как чужие мы, Матвеюшка, меж собой, для Бога чужие.

– Это мы то? Детей вырастили, внуков подняли, три железных кровати за жизнь изломали и все чужие? Перекрестись, Мотрюшка, по-твоему, у Всевышнего нет ни глаз, ни головы?

–Это, как посмотреть, одно дело подыматься к нему венчанным, а другое записанным. Для него советские бумаги не указ.

– Матрёнушка, так мы что ли коммунизьму утверждали, али мы отменяли? Мы люди маленькие, да совестливые, как велено, так и жили. Приказывали по-советскому жениться, женились по-советскому. Сейчас затеяли перестройку, стало быть, скоро разберутся, что к чему, и если повелят жить по-божески, так всем скопом, с молодыми вместо посохов, и помаршируем, кто в церкву, а кто в мечеть, дай срок, все на свои места станет.

– Матвей, ты, что три века себе отмерил, пенек трухлявый! Ну, сколько можно говорить, чтоб лапищи с живота убрал! Оглянись, бестолочь, не сегодня-завтра нас с тобой вынесут вперед ногами, а он ждать результатов недостройки собирается. Наши кресты над могилами сгниют, пока эти демонкранты что нибудь путнее для народа сотворят. Каждый о себе думает, о себе! 

– Мотря, все, хватит браниться, сказал не пойду под венец, стало быть, не пойду, хоша ружьем гони  – не поможет, стыдобища!

Матрена промолчала, опираясь на деда, спустилась с табуретки и захлопнула окно.

– Матвей, не хочешь, не ходи, я так понимаю, ежели б тебя Клавка  или Файка позвали, ты бы хошь в мечеть, хошь в синагогу за ними попрыгал, а на мне, жене родимой, жениться не будешь.

– Мотренька, ну, наворочала, хоть в петлю лезь, да кудыж я от тебя единственной. И что ты меня этими досвадебными Клавками попрекаешь, сто лет прошло, а ты все никак не забудешь. Мало ли, по молодости нашалишь, от ерундистики все эти Клавки, от глупости. Пока тебя ни встретил настоящую…

Матрена открыла второе окно, принесла свежей воды, передвинула табуретку:

– Ну-ка, подсоби, лапошник, помоги забраться, хошь какая-то польза от тебя станется.

Дед Матвей осторожно обнял жену, и легонько подтолкнул к дивану.

– Ты, что ошалел, венчаться не хочешь, а к дивану двигаешь! Невенчанную не трожь! Я тебе, что? Шалава какая? Все, кончилось мое терпение и твое царствиё. Сегодня же к дочерям уезжаю, а потом к старшему, а у младшего то уж почитай года три как не были. Поживешь один, подумаешь, как от живой кровиночки  отказываться.

– Мотриночка, ну, ты уж в крайности не кидайся, может, я еще передумаю, вот немного отдохнем ото всех разговоров, и можно заново посовещаться…ну…ну…

Так, подталкивая, жену к дивану, зашептал дед Матвей. Но Матрёна была непреклонна. Хотя ответила нежно, напевно, игриво покачивая плечиками.

– Матвейка, сколько раз отдыхали, а потом  совещались, и что толку? Знаю твои приблуды. Один час со мною в церкви постоять не хочешь, а на диван заришься. Всё, хватит, уговоры кончились, сейчас окно домою и к дочерям, а ты лапотки  убери, не твоё, не тискай. И на дверь оглянись  – открыта. Ненароком кто…

   В это время в дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, вошла соседка, тоже пенсионерка, бывшая учительница Евдокия Михайловна.

Дед Матвей ухмыльнулся.

– Вот еще одна невенчанная. Ты Николеньку своего, еще не соблазнила на церкву, на венчание?

– Чего? Это еще зачем?

–  Ну, как же, повенчанные возлюбленные и после смерти встречаются на небесах и живут дальше счастливо.

– О, господи! Помилуй!

Евдокия Михайловна торопливо несколько раз перекрестилась.

– Мой, здесь на земле осточертел похлеще горькой редьки, не знаю, как избавиться от прощелыги, а ты хочешь, чтоб  и на небесах со своей пьяной ряхой маячил. Я, что, белены объелась? Это как же нужно мужа выходки терпеть, что б вместе жизнь прожить, а к старости  и повенчаться, когда  друг на друга смотреть уже тошно. Да таких баб ни в природе, ни в огороде! Человеческая любовь на год рассчитана, ну может на пять, пока страсть не утихнет.

– А дальше как?

– Да кто ради детей живет, кто по привычке, или разбегаются. А на всю жизнь, да еще с ним, с ветошью и на небеса! Нет, такого точно не бывает! Мы ж не лебеди святые.  Не по-людски это под старость лет венчаться, нет такой любови среди людей, нету! И выдумывать нечего!

– Не по-людски. А как же раньше, повенчался и на века. Любовь, не любовь,–  усмехнулся Матвей, изумлённо поглядывая на Мотрю.

–  Не ухмыляйся, Матвей, пойми,  сегодня уникальное время, когда впервые человеку предоставлена возможность вначале пожить, причем законно, узнать друг друга, а уж потом решать, любящие или случайные попутчики. Ну,  ладно, что-то я зафилософствовалась, мне болтать некогда, гостей полон дом. Мотря, подкинь чуток до пенсии, а то поистратились мы с Николенькой…

– Не бывает, говоришь, таких?

Изумился дед Матвей.

– Не бывает! На земле точно! А там, есть, но только  среди ангелов! Это я тебе как историк удостоверяю!  Хоть у кого спроси! И не майся глупыми вопросами понапрасну, лучше забор в палисаде с Николенькой поправьте!  Порося скоро метро между нашими огородами отроют.  Третий столб совсем покосился!

– А благодарение! Оно же сильнее любой любови! Да за то, что единую жизнь друг-другу и не напрасно! Счастьем выткали, радостью освятили, детьми светлыми, что звёздочками…

– Ой, Матвеюшка, не наивничай, не позорь седины детским лепетом! Говорю тебе,  третий столб совсем покосился! Что, по чужим свиньям соскучился?

     На следующее утро дед Матвей тщательно выбрился, долго сам наглаживал брюки, чем сильно удивил Матрёну, одел гимнастёрку, китель с орденами и медалями, новые коричневые туфли, и уехал в город, в церковь, договариваться о дне венчания. Баба Мотря молча наблюдала за сборами мужа, и только у порога ласково пропела.

–  На девятое проси, Матвеюшка! Помнишь, какого числа свадьбу играли? Вот и проси венчание на девятое!

Дед молча кивнул и торопливо вышел из дома. А подслеповатая  Мотря не углядела,  что дед Матвей, пока шёл до автобусной остановки, не отрывал глаз от окон скромненькой  избы бабы Василины. Даже постоял несколько минут у калитки, вглядываясь в потемневшие от времени стёкла. Затем достал из потаенного кармашка крохотный носовой платочек, некогда подаренный молоденькой Василиной, расправил,  подул на него, прижал к усам, перекрестился,  снова аккуратно сложил, погладил дряблой ладонью,   запрятал поглубже  обратно. Посмотрел на небо, на свой дом, опять перекрестился.  Поспешно смахнул слёзинку  рукавом кителя, усмехнулся  и засеменил к автобусу. Дед Матвей ехал договариваться о дне венчания! Непременно на девятое!

 

Я ТЕБЯ РИСУЮ БЕЛОЙ КИСТЬЮ!