Любовь зла

  Петрович никогда не пользовался успехом у дам. Да и не удивительно. Хотя в деревне Пуговкино с мужиками всегда была напряженка, но мелкорослый и худосочный- метр с кепкой, Вовчик-мамино солнышко на расхват не шел. Он терялся за плечами более рослых сотоварищей, до ужаса стеснялся своей худобы и субтильности, как и очков, носимых с детства. И пока парни разбирали краснощеких девах на танцах, крутил им музыку, с легкой завистью глядя на пир молодости. Не пришлось ему облазить все местные сеновалы и баньки. Не довелось потискать за выпуклости перезрелых девиц. Как его Нюшенька и обратила внимание-то на мелкого зав-клуба и библиотекаря, по совместительству? И заметила-то его, почитай, сразу как приехала в деревню. Сама птичка-невеличка, с меткой кличкой Пигалица,  сразу сумела поставить себя так, что ни один красномордый тракторист не смел и подойти к ней.  А Петровича подпускала охотно. Сначала, словно невзначай, прикасалась к нему, когда они вместе приводили в порядок ФАП, где она царствовала. Затем стала забегать в библиотеку. А потом взяла и пригласила его ...на танец. И обнаглевшему Сереге Митяеву, приехавшему в отпуск к родным,  тому самому, что после армии домой не вернулся, а пошел на сверхсрочное в прапорщики, да так и осел где-то в Забайкалье, четко обьяснила:" Домой меня проведет Вовчик." После того вечера они встречались каждый день, но уже намерено. И скоро вся деревня знала, что Вовка-заморыш жених пигалицы-фельдшерши.

 Как и прошло- то пол века? Петрович и не заметил. Свадьба, детишки, постройка дома. Потом уже дети переженились и разьехались. Все у него ладилось и спорилось. Глядя в голубые глазищи Нюшеньки, плещущиеся лаской, Петрович чувствовал себя если и не орлом, то не воробьем-однозначно. И дом ладный получился у них- пятистенный, срубленный бревнышко к бревнышку с большими окнами. И печи-голандки, облицованные кафелем, грели жарко, а дров требовали мало. И двор весь цветами усаженный- Нюшенькино хобби, тьху ты, слово то какое заумное. И жил бы Петрович до самой смерти в холе и любви, припеваючи, если бы не овдовел. Разбил Нюшу инсульт окаянный в одночасье, через неделю, так и не оправившись, умерла голубка.
"Не уберег я, Нюшеньку, ой не уберег.."-пригорюнясь, корил себя старик. Село за последние пару десятилетий почти повымерло. Молодые разьехались кто куда. Остались одни старики. Только летом неугомонные дачники да отдыхающие пробуждали, словно, уснувшую деревню. Да и молодые на лето частенько подбрасывали своих чад еще крепким бабкам-дедам. Правда, дедов в Пуговкино теперь стало наперечет. Почитай на все село пять мужиков и осталось. Ванька Кузякин,по кличке Кузя, спившийся до синевы бывший тракторист, а теперь сторож лес-промхоза, основательно проредевшего лес вокруг деревни. Пашка Силуянов без ноги- оттяпала электричка, когда он пьяный уснул прямо на рельсах." Лучше бы без головы остался! Чтоб в твой поганый рот водка влиться не могла!"- как орала его благоверная Марфа Никитична, по прозвищу "крыса канцелярская", так как всю жизнь
проработала на теплой должности бухгалтера в безвременно почившем в бозе колхозе" Светлый путь". Сам Петрович, бугай Бешеный-единственный бык-производитель на три окружные деревни, да поп Ксенофонтий. Попа   лишили за грехи какие-то прихода и он прикупил домик в Пуговкино, дабы отойти от дел мирских- по его словам. Ксенофонтий сам был не дурак выпить, но ревностно оббивал пороги районной администранстрации в надежде
выбить деньги на постройку церквушки, а уж с нею - вернуть себе сан. Зато бабок осталось пол деревни. Штук так за тридцать, по подсчетам Петровича.

 Оставшись на седьмом десятке один  как перст, Петрович затосковал. Даже пробовал запить, только неумеючи хмелел от первой рюмки и долго пел плаксивым фальцетом грустные песни. В память Нюшеньки дворик и могилку держал в порядке. Не давал зарасти и цветникам и огороду. Дом поддерживал и жил от лета до лета, когда две дочки приезжали к нему в отпуск с оравой шаловливых внучат.
- Петрович! А, Петрович!- проорала соседка Ликера,- ты не поможешь мне? Корова моя Розка чегой-то растелится никак не сподобится.
И Петрович с грустной улыбкой топает в сараюшку соседки, чтоб посмотреть её Розку. Нету больше в селе агронома, нету зоотехника и ветеринара. Да и мужиков нету. Один Петрович никому не отказывает и пытается помочь.
Посмотрев Розку, Петрович огласил свой приговор:

-Не пора ей еще, Ликера. Может через день-два не раньше. Ты вымя то ей масируй, вишь поднабирать стало и на сухостое, на сухостое держи."
Ликера, чуть не кланяясь, приглашает старика в дом, выставляет целый противень еще горячих пирогов и наливает чаю.
- Нету молочка- то, вот беда. Ты с чайком, с чайком их, Петрович уминай. Они вкусные,- и подобострастно заглядывает в глаза. Какой ни какй, а всеж мужик. своего Ликера схоронила еще пяток лет назад. И подустала тянуть на себе землю и хозяйство одна.
Петрович все понимает, но пышногрудая, крупная, не баба-сноп, Ликера его не привлекает.
- Ты кушай, кушай, касатик.
- Да сколько ж можно? Я ж не слон,- отнекивается страик,  уже сам не рад, что послушал соседку и вошел в дом помыть руки.
- Дык, слон не слон, но еще мужик!- льстит ему соседка,- ты кушай, я и с собой заверну, с черникой они, само к чаю.
- Не, больше не могу, прости, голуба. Мне не много надо. Да и фигуру берегу. А то растолстею, как..( едва не сказал, как ты, но вовремя осекся), как не знамо кто. И в кОстюм не влезу.
- Ну да, ну да, в кОстюм. Понимаю, кОстюм -дело сурьезное,- кивает Ликера, а сама глядит на Петровича, как кот на канарейку.
И что бы расставить все точки над і, Петрович веско добавляет:
- Не люблю я , понимаешь, больших. Сам не велик, да и жена моя птичка-невеличка была. Не пристало на старости менять мнения.

 Ушел Петрович к себе, а Ликера еще долго стояла, как оглушенная, переваривая слова соседа.
 Вечером у колодца собралось сарафанное радио и Ликера, сбиваясь и спеша,  доложила "неизменное мнение" единственного жениха в Пуговкино. Ладные, крепкие бабоньки, оглядев друг-друга пришли к неутешительному выводу, что все они Петровичу не в масть.
А ранним утром, собравшись проверить садки на заводи, Петрович обалдело наблюдал картину, прыгающих через скакалку баб на лугу. Так утреняя зарядка проложила дорогу в богом забытую деревню Пуговкино.