Белая баба

Летняя ночь украсила небо россыпью звезд. Растущий месяц улыбкой висел над самым домом. Где-то вдали шумел город, но здесь, в деревне, царили тишина и покой, нарушаемые лишь стрекотом цикад, шелестом ветра в кронах сосен да хрустальным звоном самодельного фонтанчика.

- Да-а-а, - умиротворенно протянул Вадим, - лучше русской баньки с березовым веничком ничего нет на свете.

- Хороша у тебя баня, Борис Захарыч, - подал голос с газона Санёк, - здорово вот так в выходной, и попариться, и пивка попить, да просто на травке поваляться!

- Что правда, то правда, - усмехнулся в усы хозяин, - банька это для души шахтерской самое пользительное для роздыху.

- Ой, мужики, гляньте! Вон дым от бани, словно тетка в длинном платье, - привлёк внимание всех Семён,  самый молодой в компании.

На баней поднималось оторвавшееся от трубы облако дыма, действительно очертаниями напоминавшее женщину.

- Ух, ты! Точно! Баба белая летит, - заворожено проговорил Санёк.

- Ну, Санёк, ёшь твою медь, достал ты уже с этой самой белой бабой, - ругнулся Вадим, - везде она тебе мерещится.

- А ты, Вадим, не кори его, - вступился вышедший из бани дед Захар, - баба белая не каждому кажется. Вот ты про Хозяйку слышал? Во-о-от, а баба белая ею поставлена все шахты смотреть, чтоб никто, значит, зла не копил.

Седые до белизны волосы и белёсая борода подчеркивали черные глаза, блестевшие на бледном лице. Белое исподнее ничуть  не прятало худобы старого шахтёра.

- Присаживайся к нам, Захар Титыч, - подвинулся на лавке Вадим.

- Вот что я вам скажу, сынки, - отхлебнув из большой кружки ароматный чай, поданный сыном, тихо проговорил старик, - я в шахте отробил поболе, чем кое-кому из вас лет. Меня еще мальцом батя в шахту брал, а постаршел, так отца и сменил на откатке. Тяжко в те времена робить было, механизмов как теперича не было. И народ был смирный, не то, что вы, нонешние. Уважали мы гору. Верили, что гора и наказать может.

- Дедуль, - Семён присел напротив старика на камень фонтана, - ну, а как гора наказать может?

- У каждой горы есть смотрительница, - старик снова пригубил чай, посмаковал его и продолжил, - и если кто неуважат работу свою или, скажем, порчу горе наводит, на того, глядишь, и начнут в шахте горе-несчастья сыпаться. А коли, не поймет, работный, что ему грозят, так и засыпать могет. Но ежели человек со всем уважением к горе, тот завсе живым из горы выйдет при любом обвале.

- Гора наказует, гора милует, сказки всё это, - ухмыльнулся Вадим, - сам человек себя блюдёт.

Борис Захарыч подал отцу раскуренную трубку и попросил:

- Батя, а ты расскажи мужикам про Силыча.

Старик пыхнул трубкой, призадумался и, выдержав паузу, заговорил.

Я тогда ещё неженатиком ходил. Федот Силыч, мир праху его, был на диво тихим и скромным мужиком. Из семьи рудознатцев, он и сам хорошо все подземельные кладовочки знал. Чуйка у него на руду была как у гончей. Бывало, и маркшейдеру помогал советом. Никто никогда от него слова плохого аль грубого не слыхал. Федот даже гору ласково «горушка» величал. Еще заметка у него была – как из клети выйдет, обязательно рудной водой руку смочит, по лицу проведет и чего-то там нашепчет. Спрашивали его, молчал, лишь в бороду улыбался. А борода у ево знатнейшая была.

Однова, только в шахту спустились, Федот руку, как завсе, намочил, но почему-то не стал лицо сразу мочить, понюхал сперва. Нахмурился, руку на сухое место приложил, а потом сменному и говорит, мол, надо народ из шахты выводить, «болеет горушка». Тот в дыбки - чего гутаришь непотребное, как так «выводить», а кто план гнать будет и всё прочее такое.

Федот ничего ему не ответил, дальше пошел и временами то пол, то стены трогал. Но продолжал молчать. А в забое он простукал все стены, послушал, кивнул и робить начал. А за ним и мы тож. До конца смены уж часа два оставалося, как до нас гул докатился, и тряхнуло разок. Федот как гаркнет, аж эхом отозвалося – все ко мне! Кто близко работал, клич услыхал, бёгом к нашей камере прибежали. Как собралися, Федот рукой в стенку опёрся и зашептал. Кто рядом стоял, разобрали только «горушка», «хозяюшка»…

Тут у края камеры засветилося пятно, и из него вышла дева, вся белая, как дым, лишь глаза как смоль. Мужики как дышать забыли, на неё уставились во все глаза. А она оглядела всех,  к выходу пошла и рукой махнула, следом позвала. Двинулись мы всем тулаем за нею. Дева идёт-торопится, нам всё рукой машет, и мы бежать, а по задам только гул слышим. Добрались таким макаром до тупика. Дева две руки на стену положила, а из них свет пошел в руду-камень. И стала стена таять как-бы снег весной. Глядим, а в стене проход образовался с крутым подъёмом. Дева первая в проход вошла, за нею все мужики, последним шел Федот. Долго поднимались и всё позади гул слышали да ногами трясение ощущали. Дышать трудно стало – воздуха мало, а пылищи-то в нём….  Вскоре впереди свет замаячил и ветер подул. Выход это был. Как на воле все оказались, дева та растаяла как туман, как и не было её, а наш выход зашуршал и осыпался. Только небольшая ямка сталась.

От того горного удара, слышко, сменный и не спасся, его первым же пластом накрыло.

С той поры и пошли по шахтам разговоры о белой бабе. Кто, можа, сам её видел, а кто и приврал немалости. Одно скажу, баба белая только в крайний час покажется, то ли спасет, то ли накажет.

- Мда-а-а, - протянул Вадим, - и вот и думай, опосля такого, есть она, эта самая баба белая, иль нету её. Но ведь порой, действительно, словно чудо людей в шахте спасает.

- Есть она только для тех, кто в неё верит, - тихонько проговорил старик и, выбив трубку о край скамейки, вошел в дом.

Шахтёры еще долго сидели у фонтанчика, но разговор не клеился, каждый думал о рассказе деда Захара.