Жизнь понарошку

- Гала, Гала, посмотри, какое признание в любви прислал мой парень! – хрупкая, как веточка, Лёлька прискакала на кухню, подбежала к Гале, вручила очки и потянула настойчиво за руку к компьютеру.

- Батюшкиии! Красивый парнишка от! – женщина надела очки и пристально стала всматриваться в экран монитора, как в удивительную картину чудо-художника. Элементы «картины» двигались, сменяя одна другую. Вот белозубые парень с девушкой держатся за руки, изображая счастье. Эффектная блондинка взлетает на мотоцикле и поражает невероятной пышностью и блеском своих волос. Ослепительно сверкающие зимние шапки могучих гор сменяют разлапистые пальмы на желтом берегу бесконечного океана.

– Бабуля, вот стихотворение, - тоненьким девичьим пальчиком Лелька тыкала в центр монитора.

- Аха! - Галя, старательно  сдвинув брови, стала читать нараспев, с выражением. – 

Я не могу без тебя жить!

Мне и в дожди без тебя – сушь,

Мне и в жару без тебя – стыть.

Мне без тебя и Москва – глушь.

Мне без тебя каждый час – с год;

Если бы время мельчить, дробя!

Мне даже синий небесный свод

Кажется каменным без тебя.

Я ничего не хочу знать –

Бедность друзей, верность врагов,

Я ничего не хочу ждать.

Кроме твоих драгоценных шагов.

Галя восторженно вдохнула, покачала головой, сложив руки на груди крест-накрест:

-Гляди, какие стихи от амурные!

 - Ну- ка, Мелочь, дай гляну на твоего кавалера, - надевая на ходу штанину,  покачиваясь на одной ноге, словно цапля, старшая Светка уставилась в монитор. – Бабуль, Лёлька тебя развела! Кавалер этот, никто иной, как Леонардо ди Каприо, американский актер, а стихи написал советский поэт, ныне покойный Николай Асеев. А проделал все это признание Андрюшка Беляков из соседнего дома, оболтус и двоечник!

Светка чмокнула бабулю в щёку и умчалась в коридор.

- Ну и что! Тебе-то какое дело? – Лёлька метнула гневный взгляд в сестру.

- СпокойнЕЕ, Джульетта! – сестра издевательски хихикнула и послал младшенькой воздушный поцелуй.

- Дык, рази ж так от можна? – удивилась Галя. -  Чужое-то?

- Ба! В наш век все можно! Это же Интернет – территория абсолютной свободы! Там сплошь актеры, музыканты, поэты. Это же вирт, выдумка, – прокричала Светка, спешно застегивая пальто. – Пока, девочки!

Дверной замок звонко щелкнул, каблучки зацокали, как по нотам: до-фа, до-фа, до-фа. Галя перекрестила входную дверь.

- Дура! Злая злость! Она вчера с Витькой по телефону поссорилась, теперь завидует, - насупилась Лёлька и стала похожа на маленького обиженного мышонка.

Галя обняла её, уткнула личико в теплую грудь, поцеловала в пшеничную макушку:

- Светка–то злая злость? Неет. Она просто выросла и в чудеса не верит. Шут с им, с Капором этим, а стихи шибко красивые.

- Ди Каприо, ба, - вздохнула внучка.

- Ух, ты! Милка моя! – поглядев на часы, запричитала Галя. – Иди-ка, собирайся, а то в школу опоздаешь от. Пропишут в дневнике. Мамка тогда нас обеих на горох от поставит.

- Гала, ты так смешно говоришь! – тоненько рассмеялась Леля и побежала собирать ранец.
Галя посмотрела на Лёльку с такой любовью, с какой обычно смотрят лучшие бабушки на своих обожаемых внучек. Вот ить Стрекоза ишшо, а все одно - любовь в уме.
Улыбнувшись, она сняла очки, положила на стол и направилась на кухню. Поставила расстоявшиеся шанежки в духовку, перемыла посуду.

- Бабуляяя! Я побежала!

Послышался звук грохочущего ранца, набитого книгами и канцелярскими принадлежностями.

 Женщина вышла в коридор, дверь гулко хлопнула , затопали Лелькины ножки, будто отбивали чечетку.

- Бежи, козявочка, - нежно произнесла Галя и снова перекрестила дверь.

Подошла к зеркалу и стала себя рассматривать.

Старуха-старуха. Толстая баба. А ведь молодая-то чисто модель была. И ножки, и личико, и коса чернявая, блестящая, не обхватишь – все было. А сейчас седая, как лунь, морщины-то все веером, веером. Не то от веселья, не то от слез – все было.

Галя вздохнула, махнула полотенцем на свое отражение, перевела взгляд на портрет мужа:

- Так-то, Петечка. Гляди на меня. Гляди. Старая, аха?

Она помолчала немного, будто ждала ответа.

- Улыбаешься.  Все-то тебе праздник, паренек с гармошкой. Тута на гармошке никто не играт. Сколь в этом городе живу – никак не привыкну. Жись у их кака-то шибко яркая да быстрая, словно забава, игра… фантик от конфетки – сверху красиво, а внутри фальшивка. Вроде и весело, а радости нету. Понарошку жись-то.

Из кухни разливался добрый запах шанежек с картошкой. Этот запах уносил Галю в босоногое деревенское детство, не всегда сытое и беззаботное, но такое взахлеб счастливое, наивное, радостное. Бывало, прибегут они с сестренкой из школы, с мороза, голоднехонькие, аж жуть. Скинут в сенках валенки, забегут в избу, а там аромат кислых щей да наливных шанежек с ног сбивает.

- Бабусечка, Марьюшка, кушать хочим, спасу нету!

- Воропчики мои, девчата-пострелята, - бабусечка подбежит каждую поцелует, раздеться скорей поможет. – Птички гуттаперчевые, шанежки от налилися, самовар уж готовый, айда-те, дефки обедать от!

Сядут за стол круглый, скатерть белая, самовар пыхтит, на столе щи в чугунке дымятся аппетитно, шанежки пухлые, румяные в казанке. Ух, и шанежки! Ум отъешь!

И зажурчат разговоры, словно реченька, неспешные да сердечные, тихие да громкие.

Вот и внученьки скоро с учебы одна за другой вернутся, нальют чайку из Тефаля, шанежки на тарелочку сложат и за стол, к компьютеру. И полетят сообщения со всего света электронные да стремительные, как сверхзвуковой самолет, как безумный,  скоростной двадцать первый век, обрушившийся на нас внезапно, нахрапом.

Нам, бедным, и передохнуть-то некогда. Тут уж не до разговоров.