Зеркальщик

Сегодня как-то особенно не желалось вставать. Сквозь шторы светило солнце, и в его лучах плавали пылинки, на которые тоже можно было смотреть долго и без устали, как на огонь и воду.

Он и смотрел. И отчего-то вдруг захотелось созорничать. Максим глубоко вдохнул и дунул в эту лениво перекатывающуюся взвесь.

Всё тут же взбудоражилось, и почему-то подумалось: «Вот так же и ОН, наверное, вдыхает в нас жизнь, и мы начинаем вертеться, кувыркаться и непонятно куда нестись, сломя голову. Жить!»

В коридоре зазвонил телефон. Он встал, снял трубку, и всё ещё заглядывая в комнату, любуясь коловращением бытия высвеченной пыли, проговорил,

 - Алло. Вас слушают.

Мужской голос произнёс,

- Здравствуйте. Будьте любезны Максима Семёновича.

- Доброе утро. Я у телефона.

- Максим Семёнович! Это Вас беспокоит ваш клиент. Аркадий Алексеевич Старков, по поводу заказа.

- А, да-да! Вам необходимо подъехать ко мне в мастерскую, Аркадий Алексеевич. Надобно оговорить некие нюансы. Лучше всего во второй половине дня.

- Умгу. Я буду у Вас часа в четыре.

- Замечательно. Жду Вас, и до встречи!

- Всего доброго!

Положив трубку, Максим подумал: «Как быстро всё меняется в этом мире». Ещё каких-то семь лет назад он маялся без работы и без денег в поисках своего призвания и места в жизни.

Окончив химико-технологический, оказался перед выбором – либо лаборатория в НИИ с ежедневной рутиной – влил, смешал, зашипело, или же комбинат, с той же рутиной, но с более громким шипением. И как бы всё сложилось, плюнь он тогда на свои душевные метания, пойдя по пути меньшего сопротивления?

Но как бы там, ни было, сегодня он востребованный и популярный зеркальщик. Его время расписано на несколько недель вперёд, клиенты стоят в очереди и ждут его внимания.

Этот зеркальный бум начался лет двенадцать назад после публикации работ, на то время уже известного и авторитетного психолога Альберта Гейнца, который искал новые методы в борьбе с депрессией и нервными расстройствами.

Люди ломались как спички, достигнув своего предела прочности, после чего требовалось долгое и терпеливое лечение. Возраст кризиса молодел, и это становилось угрозой настолько серьёзной, что от неё уже нельзя было отмахнуться как раньше, называя болезнь блажью или хандрой.

В одной из статей Гейнц описывал мысленный опыт по терапии, заключающийся в том, что у человека всегда под рукой находится его зеркало позитива, сделанное таким образом, что глядя в него его владелец мог видеть своё отражение несколько искажённым, но вызывающим у глядящего чувство удовлетворения собой, с обязательным всплеском положительных эмоций. Так сказать, - идеальный образ себя любимого.

Сам автор не придавал особого значения этому своему умозаключению, и использовал его лишь в качестве образного примера.

Однако, что бывает довольно часто, игра разума воспринимается людьми как непреложный факт, как руководство к действию и некая панацея, должная в обязательном порядке предотвратить губительное давление бытия.

Вот тогда-то и стали появляться первые психо-зеркальные мастерские. Сначала кустарные, выполняющие как тогда казалось, смехотворные, но хорошо оплачиваемые пожелания своих заказчиков. Со временем они переросли в мастерские с передовыми технологиями по производству зеркал сложных конфигураций и свойств.

Само зеркало  стало сочетать в себе набор геометрических форм, с поверхностями: параболическими, эллиптическими, плоскими, выпуклыми, вогнутыми и т.д., и т.д., ит.д.; и производилось для определённого клиента в единственном экземпляре.

Размеры выполнялись в самом широком спектре, – от карманного варианта, до огромного зеркала в замке какого-нибудь баронета. От стационарного до походного, выдавленного из упругой фольги и скатывающегося в рулон  на подобии туристического коврика.

И эта, как показалось вначале странная прихоть, переросла в модное увлечение, которое к тому же давало надежду на благотворное влияние на психику.

Но люди всегда были склонны к тому, что бы полностью проэксплуатировав полезные возможности какого-то новшества, довести его применение до абсолютного абсурда.

В богемных кругах, цель которых, по сути, и состоит в том, что бы хоть как-то выделиться и торчать этаким расписным буем в окружающем море людей, стали появляться группы, которые призывали к общению друг с другом только через зеркала,  утверждая, что это и есть путь, пусть и искусственно созданный, но всё же путь к красоте и гармонии.

Словом, пыль страстей бурлила, клубилась и перемешивалась.

Старков вошёл в мастерскую, как и обещал, чуть позже четырёх часов. Максим подвёл клиента к его зеркалу. Оно было размером в полный рост, и предназначалось для рабочего кабинета.

 На зеркале была нанесена разметочная сетка, где каждый квадрат имел свой номер. Так зеркальщику было удобней ориентироваться, где изменить кривизну или прозрачность поверхности, добиваясь более точного исполнения заказа.

Изучив своё отражение, Старков высказал несколько незначительных пожеланий, и, улыбнувшись, сказал:

«Вы, Максим Семёнович, просто волшебник. Честно говоря, я как-то не очень верил в эту затею, но теперь вижу, – игра стоила свеч. Это ведь моё

первое зеркало, и я, пожалуй, Вам закажу ещё пару образов».

Пообещав закончить работу на будущей неделе, и оставшись один, Максим сварил себе кофе и сел перед зеркалом Старкова, прикидывая последовательность работ. Он пил кофе и смотрел на лицо какого-то незнакомого человека, глядящего на него из зеркала. Максим к этому уже давно привык, глядя в чужие зеркала, он понимал, что, конечно же, невозможно увидеть в них своё истинное отражение. Это было невозможно заведомо. Изначально. Вот и сейчас, он узнавал себя в отражении, но и в, то, же время оно обладало совершенно не присущими ему чертами.

Через несколько дней, заканчивая работу над заказом Старкова, отполировав и тщательно вытерев поверхность, Максим  сидел, и внимательно вглядываясь в каждый сантиметр своего творения, громко и радостно нахваливал свои золотые руки и светлую голову.

Этот образец был без сомнения наилучшим. И уже после, вспоминая этот день, он не мог понять, как так случилось, что тот душевный подъём от хорошо выполненного дела вдруг сменился зябкой тревогой, гнетущей, и как казалось беспричинной.

Только ночью, отложив книгу и выключив свет, лёжа с закрытыми глазами и вспоминая дневные встречи и переговоры с заказчиками, до него дошла суть его необъяснимого страха.

Максим вдруг отчётливо понял, что не помнит своего лица. Он мысленно видел лица своих клиентов, то улыбающиеся, то сосредоточенные.

Обращаясь к нему, они будто говорили с серым пятном, на котором проступали какие-то неясные, размытые черты. Он чуть было не вскочил, чтобы побежать в ванную, к туалетному зеркалу, искать в нём самого себя, но удержался, подумав, что делает это раза по три в день, то бреясь, то приводя себя в порядок.

Видимо этот ежедневный ритуал, доведённый до автоматизма, уже не оставлял в нём существенного следа. Максим стал силиться припомнить какие-то особенные, присущие только ему черты.

Вот родинка на подбородке, глаза серые, нос прямой (у него вообще красивый нос). Губы? Ну, губы, как губы. Не получалось только свести это в единое целое. Мысленно расставляя возникшие фрагменты по своим местам, он получал картинку какого-то истукана, нарисованного пятилетним ребёнком. Задачка оказалась неразрешимой.

Оставив дальнейшие попытки, посчитав их бесполезными, он вдруг вспомнил, как года три назад к нему в мастерскую зашёл мужчина, далеко не молодой, можно сказать, что и в возрасте, и ему, Максиму, ещё тогда подумалось: «Какое странное лицо у этого человека - неподвижное, будто затвердевшее, бесстрастное».

Посетитель немного постоял в зале, обведя взглядом незаконченные зеркала, молча, покачал головой и уже собирался выходить, когда Максим окликнул его и спросил, не желает ли он сделать заказ? Мужчина выдавил из себя: «Нет», - и уже взявшись за дверную ручку, обернулся и проговорил глубоким мягким басом: «Вы будьте аккуратней, молодой человек! Видите ли, баловство с отражениями дело опасное и человеку порой бывает тяжело, а то и невозможно справиться с этой силою».

И вот только сейчас до Максима дошёл смысл того предупреждения.

Утро вновь было ярким и безмятежным. Максим немного полежал в кровати, любуясь вязкой пылью в луче света. Встал, для галочки подёргал руками, и пошёл умываться.

Зайдя в ванную, он уставился в зеркало и долго смотрел на себя, то подмигивая, то высовывая язык, а то и вовсе скорчив мерзкую, но такую родную физиономию. Вот он – Максим Николин! Никуда не делся, и никакие черти его никуда не взяли! Жив! Здоров! И даже вполне развязн! Сейчас было даже как-то странно вспоминать все эти ночные метания и серые мысли. Он даже прокричал: «Долой метафизику! Да здравствует здравый смысл!»

День закружил его в заботах. Сначала приехал Старков, забрал своё зеркало и заказал ещё одно, для дома.

«Что бы было веселей просыпаться», – сказал он и, пожав Максиму руку, отбыл. Затем была дама, говорящая непрерывно, с напором, не о чём. Тыкала пальцем в расчерченные квадраты зеркала и настойчиво давала советы, бранясь техническими терминами.

Максим тогда подумал: «Вот ведь, бурундучиха! Эта ж меня за Можай загонит своими капризами».

За дамой его посетил молодой хлыщ, из золотой молодёжи. Томный, с напущенной ленцой в движениях, весь состоящий из сомнений и желания:

«Что бы это понравилось Лолочке!»

Максим всё пытался понять, кто такая эта Лолочка? Подруга? Покровительница? Или продавщица из соседней кулинарии? Но, так и не разгадав, решил наплевать и на Лолочку, и на хлыща. - Начнём, - подумал Максим, - а там посмотрим!

Уже к вечеру, отпустив последнего клиента, он вспомнил свой ночной кошмар и того странного посетителя с каменным лицом, советующего быть ему осторожным.

Да, но ведь была, же карточка. Максим помнил, что, уже почти выйдя на улицу, мужчина протянул ему визитку со словами: «Когда Вы потеряете себя окончательно, звоните».

И он, поблагодарив, сунул её в карман, не удосужившись даже взглянуть на неё. Но будучи человеком хоть и не педантичным, но последовательным, он знал, что карточка эта не пропала, а где-то лежит, затерявшись в ворохе заказов, чертежей и накладных. Через несколько минут он её и нашёл.

На ней было написано – Карл Фридрихович Рэулих. Коридорный. И немного ниже номер телефона.

«Хм! Коридорный!» – проворчал Максим. «Спасибо, что хоть не половой!»

Ночь прошла без неприятных сюрпризов. Намотавшись за день, он спал крепко и спокойно. И всё стало вновь вставать на круги своя. Дни проходили в хлопотах, беготне, при постоянной угрозе аврала. Прибавилось несколько заказов от новых клиентов.

Наконец-то ему удалось избавиться от образованной тётки, с её карманным зеркалом и неуёмным желанием наставлений. Молодой ленивец убрёл к своей Лолочке, покорять её своим мужественным античным обликом. Старков же навещал его раза два – три в неделю, и было видно, что он приходит больше поболтать, и понаблюдать за другими клиентами, чем следить за работой.

Максим был доволен положением дел. Активен. Приветлив. Искренне считая, что находится на пути к заслуженному успеху, пока однажды ночью на него вновь не нахлынула волна щемящей тревоги.

Случилось так, что среди его новых клиентов появилась одна молодая женщина, к которой Максима как-то сразу почувствовал нежную симпатию.

Он ощущал в себе приятное влечение к Полине Александровне, вперемешку с какой-то непонятной и даже смешной робостью. Нетерпеливо ждал назначенного ей часа, стараясь сдвинуть остальных клиентов на более поздние сроки, что бы остаться с ней в мастерской наедине.

И вот лёжа в тёмной комнате, с закрытыми глазами, он вспоминал сегодняшнею встречу с Полиной. Приятную беседу. Её красивый, тихий голос. Вот он протягивает руку, что бы взять её за локоть. Она улыбается, и поднимает на него глаза. И её взгляд упирается в серое размытое пятно, над воротником его рубашки, в его новое лицо.

Максим смотрит на свою руку, и видит, как его кисть медленно исчезает, словно стекая с локтя Полины. Он вскакивает с кровати, и на сей раз, не раздумывая, бежит в ванную. Выключатель! Свет! Зеркало! Крупные капли пота на лбу! Испуганные, очумелые глаза! Родинка на подбородке!

Надо глубоко вздохнуть и досчитать до десяти. Раз! Два! Рука? Вот его рука! Пять. Шесть. И вот её отражение! Всё – десять! Десять! Отдышавшись, и умывшись холодной водой, он идёт в спальню ждать первого луча солнца, чтобы успокоится, и вновь вглядываться в медленно переваливающуюся пылевую взвесь, ставшую для него, будто бы домашним любимцем, забавным, неуклюжим, хотя и капризным.

После этой ночи, навязчивая картинка стала повторяться постоянно. Максим перестал спать. Он боялся провалиться в сон, так как ожидал, что там его караулит его серое воплощение. Безликое. Безглазое. Безумное, с бесконечной приставкой – без, без, без …

За последние дни он перепробовал разные успокоительные. То утомлял себя скучными пробежками, то плавал в бассейне, вымачивая организм в тошнотворной хлорке, и даже обращался к очкастому психотерапевту.

Но сочтя, что всё это, в конце концов, чистая американьщина, совершенно бесполезная для русского мужика, привыкшего лечить душу звенящим морозом, солёным огурцом и крепким растворителем застаревших печалей, чуть было не кинулся во все тяжкие.

Но рассудив, что в июле месяце, в Москве он вряд ли сможет пройтись по бодрящему хрусткому снегу, а отсутствие одного из ингредиентов в рецептуре, делало лекарство как бы и бесполезным. Поэтому вроде бы и не оставалось ничего другого, как звонить Рэулиху, надеясь на спасительный «авось», и обнадёживающий «а вдруг». Он и позвонил.

Встретились они у Максима в мастерской, после рабочего дня. Рэулих за эти годы вроде бы совсем не изменился. Конечно, Максим видел его только раз, да и то всего несколько минут, но вот голос уж точно был тем же. Этакий мягкий обволакивающий бас.

- Вот Карл Фридрихович! Пришлось Вас побеспокоить. Прямо скажем, беда!

- Да. Беда, беда! Ну, поведайте, что с Вами произошло. Мне надо понять, где Вы застряли, и как нам быть дальше.

Максим стал рассказывать Рэулиху о своих невзгодах, и во время рассказа неизменно ловил себя на мысли, что совершенно спятил от своей бессонницы и пережитых волнений.

И как так случилось, что он, здоровый мужик рассказывает какому-то чужому незнакомому дядьке о своих глубоко личных переживаниях. И ладно бы ещё, если бы тот был врачом, или уж на худой конец каким-нибудь там психологом – социологом, а то ведь он вообще не пойми кто! Кто, кто? Карл в пальто!

Словно прочитав его мысли, Рэулих пробасил,

– Это ничего. Ничего. Вы не волнуйтесь. Это ведь даже хорошо, что мы едва знакомы. Уверяю Вас, так гораздо проще!

И после этих слов Максим махнул рукой на свою стеснительность и стыдливость, и с мысленным кличем, – А гори оно всё…, - рассказал о своих видениях и страхах во всех подробностях, как на исповеди. Рэулих выслушал Максима, не перебивая, спокойно и бесстрастно. И когда тот закончил, после минутной тишины, спросил,

- Максим, скажите, а у Вас была бабушка?

- Какая ещё бабушка?

- Ну, бабушка. Ваша бабушка. Та, что обычно читает сказки и кормит горячими пирожками.

- А! Бабушка?! Ну да, у меня была очень хорошая бабушка. Добрая и мудрая.

- Ну, вот видите! А разве Вас ваша бабушка не учила, что брать чужое – это не хорошо?

- Эээ…. Ну…

- Вижу, что учила. Но видимо не смогла всё объяснить до конца. Родителям в это время обычно не до того, да и знают они ещё ой как маловато. Видите ли, Максим, Вы нахватали на себя слишком много чужого. Да Вы и сами это чувствуете. Представьте себе доску с объявлениями,

наклеенными друг поверх друга, так что за последними уже не возможно ни

увидеть, ни прочесть, то, что было наклеено в начале.

Вот Вы сейчас, как та злополучная доска. На Вас слишком много чуждых Вам слоёв, а от того-то Вы и стали, образно говоря, задыхаться. Случилось так, что наша мораль, пытаясь уберечь нас от недостойных поступков, почти всегда определяет жертвой того, кто лишается «чего бы то ни было», и он соответственно становясь беднее, вызывает сострадание и считается менее защищённым перед ударами судьбы.

 И в связи с этим, более древний призыв – «не бери чужого», стал отождествляться с более поздней заповедью – «не укради»! Хотя первоначально был адресован, в качестве предостережения, во благо человеку приобретающему, а значит по нашей морали, успешному, а отнюдь не сирому и ущемлённому.

Ведь согласитесь, что стоит лишь немного пренебречь законом меры, как последствия какого-либо переизбытка не заставят себя долго ждать. Вот и Вы сейчас, можно сказать, человек даже слишком богатый. В Вас сейчас вмещены тысячи образов, но на Вашу, же беду, совершенно чужих Вам сущностей. Вы будто бы оказались в толпе, а значит, потеряли свою индивидуальность.

- Но ведь я, же сделал это не намеренно, без какого-то хитрого умысла, или желания!

- Всё дело в том, что желание в нашем мире вещь совершенно пустая. Оно рождает мечту, которая может либо сбыться, либо не сбыться. А всё, что прибывает в границах «или–или», не является закономерностью, а значит и направленной творящей силой. Имеет смысл только то, что ты берёшь и что отвергаешь, осознанно избегая перенасыщения, а значит и плесени, и гнили.

Ну а теперь разрешите все-таки представиться – Карл Фридрихович Рэулих. Коридорный. Я буду Вашим проводником в том пространстве, где Вы имели неосторожность хватать всё, что попадёт Вам под руку. Вам предстоит пройти по зеркальному коридору, срывая и отбрасывая с себя налипшую на Вас слизь, до тех пор, пока Вы не ототрётесь дочиста. И вот когда Вы почувствуете себя легко, и можно сказать, не обременено радостно, я вытащу Вас из этого лабиринта.

Рэулих встал и начал расставлять по комнате зеркала, вежливо отказавшись от помощи. Затем поставил в центре стул, и, показав на него Максиму рукой, сказал,

- Прошу садиться! И пожалуйста, помните, что в этом бесконечном коридоре Ваше сознание будет иным, но Вы должны твёрдо помнить, что пришли туда только за тем, чтобы брать или отвергать, в большей степени отвергать! Без сожалений, сомнений, и прошу прощение за грубость – без соплей!

Максим сел на стул и стал смотреть в зеркала. Сначала всё было спокойно и размерено. Он будто бы осваивался в непривычной обстановке, не торопясь, с опаской, на ощупь. Несколько успокоившись и осмелев, стал пробираться всё глубже и глубже, пока яркая вспышка на мгновение не ослепила его.

И вот после этого всё вокруг пришло в движение. Воздух стал плотным и колючим. Он чувствовал постоянное ускорение, с которым уже не мог совладать. Максим схватился ладонями за лицо. Было ощущение, что при этой бешеной скорости, встречный ветер стал твёрдым, и вот-вот сорвёт с него кожу. И ещё кто-то кричал, пытаясь прорваться через всю эту кутерьму. Настойчиво, требовательно, с надрывом, пока Максим не понял, что это голос Рэулиха,

- Руки! Убери руки!

Максим с трудом оторвал от лица ладони, и ветер тут же сорвал с него, как ему показалось всю плоть. Он хотел обернуться, чтобы увидеть вырванное мясо, но голос уже гремел,

- Не смотреть! Не смотреть!

Так продолжалось довольно долго, пока всё вдруг не стихло и не замерло, внезапно, как и началось. И в полной кромешной тишине Максим услышал другой голос, уже давно подзабытый, но бесконечно родной. Из детства.

- Не бери это, внучок! Не бери! Накой оно тебе? Одна морока потом будет!

Рэулих стоял, склоняясь над раковиной и мыл руки. Максим обессиленный лежал на диване, и пытался ощутить в себе перемены. Но сил хватало только на то, чтобы закрыть глаза и с удовольствием видеть своё лицо, улыбающееся и даже вроде бы чуть насмешливое.

- Карл Фридрихович!

- Вы помолчите пока Максим. Всё уже хорошо. Чёрт знает чего и сколько на Вас налипло. Но теперь всё будет в порядке.

                                                   ***

Полина стояла перед своим зеркалом и старалась не хихикать. Она нет-нет, да и срывалась на какие-нибудь прохиндейства.

То раздувала щёки, то таращила глаза и после взрывалась звонким смехом. Максим делал вид, что вроде бы, как бы и сердится. Сам же получал от всего этого покойное тёплое удовольствие.

Но, в конце концов, шикнул на чрезмерно распоясавшуюся клиентку, и попросил указать квадрат, в который она бы хотела внести изменения. Они стояли друг перед другом, с разных сторон полупрозрачного зеркала, в котором Полина видела своё отражение, а он только её, живую и необыкновенно привлекательную.

Утром, когда Максим проснулся, он сначала подумал, что Полина ещё спит, но потом почувствовал какое-то едва уловимое движение.

Он приподнял голову и увидел, как её ладонь медленно скользит сквозь солнечный свет, как бы поглаживая в нём ворочающееся существо. Она резко повернула к нему лицо, чмокнула в нос и сказала,

- Его зовут Пузька!

- Ну, Пузька, так Пузька, - согласился Максим и подумал, - Надо бы позвонить Фридриховичу и спросить, возможна ли обоюдная шизофрения на основе превращения клубка пыли в Пузьку?!

И с блаженством закрыв глаза, улыбнулся…

                                                    ***