Вот они, негодяи!

 

            Толю Салатко все-таки выставили из штаба полка на стоянку. Чего он сильно опасался (см. рассказ «Взлет по готовности») и что, в силу его бездеятельности как коменданта штаба полка, все же произошло. Получив пинок от начальника штаба, он не поспешил за утешением в заскорузлые объятия инженерской службы. Эта служба сулила длительное пребывание на морозе, ветре, солнцепеке, а также воздействие прочих неблагоприятных факторов на организм, изнеженный райскими штабными условиями.

            Летать тоже не очень хотелось. Особенно в полку с буковками дд – дальнего действия, обещающими длительное, до 14 часов, пребывание в тесной кабине воздушного стрелка. Мало того, мизерный шанс попасть в авиакатастрофу тоже постоянно давил на мозги. Все это претило деятельной натуре Анатолия. А перспектива сидеть, сложа руки, в кабине самолета без малейших личных выгод доводила его отчаяния. Правда, кум, прапорщик Максименко, воздушный стрелок-радист, по секрету сообщил ему, что и в воздухе для человека с головой есть определенные возможности. Сам он, например, весь полет, вяжет рыбацкие сети, накинув заготовку на прицельную станцию. Единственное, что отвлекает от производственного процесса, это необходимость каждые полчаса докладывать о своем самочувствии.

            Салатко быстро освоил этот нехитрый промысел, благо капроновых нитей и веревок на аэродроме валялось в неимоверных количествах. Узнав, что хорошую двадцатиметровую сеть можно легко продать за пятьдесят рублей, он написал рапорт, прошел медкомиссию и вскоре стоял в строю экипажа командира эскадрильи в качестве воздушного стрелка.

Оказалось, что быть командиром огневых установок, КОУ, или как их еще любовно называли – зоркий глаз в ж…пе командира, совершенно не обременительно и не опасно. Кроме того, это приносило некоторые материальные выгоды: небольшое повышение оклада, выслуга – год за два, питание в летной столовой, отпуск – 45 суток и летное обмундирование.

Он принимал самое деятельное участие во всех попойках, имевших место в экипажах и эскадрильях. Так как он не считал обременительной роль гонца, его материальный вклад в это дело был чисто символическим, а иногда кое-что даже оставалось, в зависимости от масштаба выпивки. При этом он врал настолько убедительно, что ни у кого не возникало и тени сомнения на его счет. Толя очень неплохо играл в главную авиационную игру «Храп» и никогда не нес тяжести поражения. Наоборот, те, кому посчастливилось играть с ним в паре, всегда были удовлетворены результатом игры.

            Я к тому времени своей рассудительностью, справедливостью, и мизерным продвижением по служебной лестнице занял в эскадрильской иерархии место неформального лидера. Ко мне частенько обращались при разрешении мелких споров и конфликтов правые летчики, штурманы и прапорщики. Техники при разрешении конфликтов   использовали способы и аргументы, далекие от цивилизованных, и в моих услугах не нуждались.

            Как-то субботним вечером на полевом аэродроме я испытывал некоторую неудовлетворенность своим состоянием. После бани я выпил всего литр пива и бутылку водки на двоих с моим вторым штурманом. Кто-то его куда-то пригласил, и он испарился. А полбутылки водки, даже в компании с литром пива – это состояние далекое от нормы субботней интоксикации, принятой в нашем полку. Я стоял на крыльце и курил, успокаивая себя мыслями о том, как хорошо быть трезвым. «Вот, – говорил я себе, – сегодня ты, наконец, ляжешь спать честным, порядочным человеком. И тебя не будет жечь позор на построении в понедельник. Если и воскресенье пройдет так же удачно. Хотя. Кто ж его знает?»

            Тут то и появился Салатко:

            − Флагман, я давно хотел выпить с тобой. Пошли в мою комнату. У меня там спрятаны две бутылки водки.

            − Ого! − подумал я, отбрасывая мысли о будущем порядочного человека.

            − Да, что ты Толя! Неудобно как-то. Я свою норму сегодня выпил, и внести свой вклад, просто нечем.

            − Что ты, Анатольич! Какой вклад? Могу я просто угостить хорошего человека? Вот так, без всякой выгоды. Просто ты мне как человек нравишься.

            «− А ведь он прав. Простой прапорщик, а какой душевный человек! Разглядел мои драгоценные душевные качества. Такие душевные порывы достойны всякого одобрения», а вслух сказал:

            – Раз ты так настаиваешь, то конечно. Я тебя тоже уважаю за твою деятельную и честную натуру. Пошли.

            Когда мы зашли в комнату, где жил его экипаж, Толя, развил кипучую деятельность. Он поправил косо стоящий стол, поставил два табурета. Протер чьим-то полотенцем два стакана. Положил на стол две вилки, которые он нашел в выдвижном ящике тумбочки. Оставалось только салфетки под подбородком повязать.

            Затем полез под подушку на своей койке. Пошарил там рукой и уставился на меня. Очевидно, результаты поисков его не удовлетворили, так как он просунул руку под простыню. Затем заглянул в свой портфель и обшарил тумбочку. Водки нигде не было. Лицо его выражало полную растерянность и недоумение. Из чего я сделал вывод, что угощение не состоится, и стал потихоньку подниматься, радуясь, что белоснежные салфетки в лётческом обиходе не приняты. Ничего, утешал я сам себя, жизнь состоит из разочарований. Но Толя, заметив мое состояние, кинулся меня успокаивать.

            − Флагман, я знаю, куда все подевалось. А ведь было две бутылки водки, четыре пива, корюшка, консервы из краба, колбаса. Вот, думаю, угощу флагмана, а они это все украли.

            − Так кто все это украл?

            − Да они, эти засранцы. Два новеньких.

            К нам в эскадрилью действительно почти год назад поступили два прапорщика маленького роста на должность стрелков-радистов. Так как мы с Толей прослужили тут уже больше пяти лет, прапорщики для нас были новенькими. Одного я не мог понять, как это они пошли на воровство? В нашей эскадрилье дальше пропажи мыла в умывальнике дело не заходило. Да и то Евгений Иванович изводил на носки. Бывало, кто мыло свое туалетное в умывальнике забудет, он кричит:

            −Мужики, идите быстренько носки стирать. Какой-то чудак мыло в умывальнике забыл. Хорошее, дорогое мыло, – и сам тут же бежал за носками.

            − Не может быть, чтобы они все это украли, – усомнился я.

            − Они, они, больше некому. Пойдем. Я знаю, где они расположились. Они еще перед обедом договаривались.

            Меня очень возмутил сам факт кражи. Как, украсть у своего боевого товарища купленную на его кровные деньги водку!? Тем более именно тогда, когда он решил угостить своего боевого товарища, то есть меня. Эта мысль меня злила больше всего. Толя шел рядом и всячески подогревал во мне чувство горькой обиды за поруганную справедливость и наплевательское отношение к войсковому товариществу. Я решил как следует отчитать похитителей.

            Мы нырнули в темень сахалинских кустов. В этой части территории комендатуры они росли не слишком густо, давая приют влюбленным и озабоченным летчикам и их столовским подружкам.

            Толя вел меня быстро и уверенно. Вскоре среди кустов замелькал слабенький огонек карманного фонарика, приспособленного для освещения позднего пикника. В его неярком свете я увидел ящик, перевернутый вверх дном и накрытый газетой. Вокруг ящика сидели два наших «новеньких» прапорщика и две не самые молодые официантки из летной столовой. Одна из них, Людмила, запомнилась мне тем, что скандалила, добиваясь, чтобы и ее послали в командировку на Сахалин. Отстаивая свое право, она кричала:

            − Конечно, только молодых берут. А они и не отказываются. Еще бы, ведь там на каждую по ведру х…ев и по корзине яиц!

            Видно она отстояла право на свое ведро и корзину.

            Завидев прапорщиков, Толя закричал:

            − Вот они, негодяи! Саня, держи их.

            Правда, гнева в его возгласах не слышалось. И молодые похитители не спешили спасаться бегством. Наоборот, они выглядели скорее раздосадованными, чем испуганными, при нашем появлении.

            − Что ж вы у товарищей своих тащите? − обратился я к тому, что сидел ближе ко мне.

            Он только открыл рот, чтобы возразить, но Толя потоком упреков и обвинений прервал его и потом, обращаясь ко мне, сказал:

            − Что ты их слушаешь, вот, все на столе стоит. И водка и пиво и колбаса. Наливай и пей, – при этом он действительно налил водку в два стакана. Один протянул мне, а другой не чокаясь, вылил себе в рот и одним глотком поглотил налитое.

            Я недоуменно посмотрел на молодых прапорщиков. Тот, что собирался возражать, подбодрил меня:

            − Пейте, флагман, пейте!

            Я выпил водку, распорядился на свой счет закуской и опять повернулся к прапорщикам:

            − Так как это получилось, что вы…

            Но тут Толя, закуривая, замычал:

            − Не слушай ты их, они тебе наговорят.

            Краем глаза в неярком свете фонарика я успел заметить, что Толя уже обнимает одну из официанток, а она хохочет и отбивается. Мне стало что-то неуютно и я встал. Затем, поманив одного из «похитителей», отошел с ним в темноту.

            − Рассказывай, что тут происходит?

            − Анатольич, ничего тут не происходит. Мы договорились с телками на вечер накрыть здесь поляну. Толян стоял рядом с нами в магазине и слышал, как мы с Витьком обсуждали, что брать, что не брать. Он сказал, что если мы его не угостим, он сам придет. Мы ему − фигу! Так он с вами приперся. Одного его мы бы вытолкали, а с вами…. Нет, вы не думайте, нам не жалко…пожалуйста.

            Я извинился перед ребятами и пошел в сторону общежития. Поворачиваясь, я заметил, что Толя наливал себе второй стакан, не выпуская из цепких объятий полноватый стан Людмилы. А когда я, с трудом находя в темноте дорогу, пробирался среди кустов, вслед мне неслось трио: два женских голоса и один мужской:

            – Вот кто-то с горочки спустился…

            Вскоре к ним присоединились еще два слабеньких мужских. А я подходил к общаге и думал: «Как хорошо, что я все-таки лягу сегодня спать честным человеком».