Верочка Барсукова как обычно в этот день проснулась раньше обычного часа. Она отчаянно любила его – его, первый день календарной осени. Любила за ощущение радости от встреч с подругами и друзьями, и от того, что эта встреча была бы последней.
Она потянулась, откинула одеяло и села на постели, старательно копируя позу любимой героини. Обнаженная жена генерала улыбалась ей с картины Брюллова, и так же, как Верочка забавлялась игрой со своими волосами. Верочка любила подражать Вирсавии, но её худенькое девичье тело было слишком наивно и смешно.
Набросив на голое тело халатик, она торопливо отправилась в ванную комнату, мимо хозяйничающей на кухне бабушки. Старушка уже успела склониться над плитой и выглядела очень домовитой.
Верочка тщательно умылась, а затем долго и прилежно вспенивала во рту зарубежную зубную пасту. Тюбик с «Поморином» был новым, как и всё остальное. Её обряжали как невесту.
На столе уже стояла тарелка с островком манной каши посредине. В самом центре этого островка расплылось маленькое масляное озерцо. Верочка глубоко вздохнула и принялась завтракать, чувствуя, как постепенно от неё уходят остатки сна.
На улице уже чувствовалось движение. В окна веранды было хорошо заметно, как мимо забора мелькают человеческие фигуры, а лай собак свидетельствовал о том, что это скорей всего чужаки.
Верочка не спешила превращаться в примерную куклу-школьницу. Она бы не отказалась ещё мгновение побыть в образе Вирсавии, оглядеть своё юное тело со всех сторон и красиво улыбнуться, предвкушая нечто особенное.
- Верочка, в школу опоздаешь! – почти прокричала бабушка, собираясь пройтись по огороду.
Верочка вздохнула, доела последнюю часть островка и со смаком втянула в себя тёплое какао.
Платье и белье уже дожидались её на спинке венского стула. Верочка стала одеваться. Она делала это не слишком медленно, но и не спешила, находя в одевании некую приятность. Ей даже казалось, что у неё за спиной стоит умелая горничная, которая помогает ей обряжаться в этот маскарадный костюм.
Наконец, всё было готово. Она бросила взгляд в зеркало и даже сотворила что-то вроде книксена, готовясь выбежать за порог в любую минуту.
Обнаженная Вирсавия невозмутимо продолжала свой туалет. Она чем-то походила и на продавщицу тканей в универмаге, и на воспитательницу в соседнем детском саду. В этом образе как-то идеально слились гордость и нежность.
Верочке никогда не удавалось быть столь спокойной. Даже сидя на бортике ванны, она смущалась, и краснела, как маленькая. Но теперь, когда у неё был паспорт, и она была почти взрослой.
Бабушка деловито поцеловала её в макушку, а потом долго махала рукой вслед, словно бы её внучка уходила за тридевять земель, а не к тому двухэтажному зданию, стены которого казалось, были окрашены первыми лучами восходящего солнца.
На школьном дворе уже было многолюдно. В сторонке стояли два новеньких мотоцикла, и их хозяева загадочно смотрели на одинаковых, но, в то же время, разных девчат, а девушки то отчаянно смущались, то открыто флиртовали с парнями, чувствуя, как уходит прочь отпущенное для этого время.
Но Верочка Барсукова даже не заметила мотоциклов. Её взгляд зацепился за смуглокожую и довольно красивую девушку. Эта красавица напоминала какую-то древнюю принцессу, наверняка так выглядела Аида или Андромеда. Смуглокожая стояла в сторонке, и старалась не приближаться к весёлой стайке десятиклассниц.
Верочка немного смутилась своей белокожести. Загар не дружил с нею, да она и не спешила подставлять своё тело под жгучие объятия солнца, предпочитая в часы полуденного зноя читать книжку в тени или готовиться к определенной раз и навсегда бабушкой сиесте.
Она даже на море ездила всего раза два в жизни. Валяться на пляже, словно на большом, посыпанном песком противне было ужасно глупо. Шум моря отвлекал от чтения, а идти в набегающие волны было скучно – пугало обилие забавляющихся людей, которые были похожи на больших преобразившихся тюленей.
Верочке по душе были другие картины. Она предпочитала быть нагишом наедине с собой, не терпя рядом никаких соглядателей. Даже бабушка казалась в эти мгновение ей чужой. И потому Верочка запиралась, заставляя старушку волноваться то за её нравственность, то за её здоровье.
Мечты, вычитанные из зарубежных романов, были пряны и мимолётны. Верочка то хотела влюбиться, то быть холодной и недоступной, то, наконец, понять, зачем её тело, так, красиво.
Теперь, глядя на смуглокожую девушку, она понимала, что есть и другая красота. Девушку словно бы облили с головы до ног расплавленным шоколадом. Верочка ещё не знала её имени, но уже была готова подружиться.
Аэлите (так звали смуглокожую незнакомку) было не по себе. Она была удивлена и напугана. После шумного и странно притягательного областного центра на слиянии двух великих рек, этот посёлок казался какой-то резервацией. Даже эти простоватые на лицо девушки и грубоватые юноши пугали её.
Особенно выводила Аэлиту из себя её несносная кучерявость. Она охотно избавилась от головной поросли. Та напоминала надетый для шика парик. Бритогголовость сделала её ещё загадочнее.
Навстречу ей шла очень красивая, похожая на Царицу-Лебедь девушка. Для полного сходства со сказочным персонажем не хватало лишь звезды во лбу. Девушка была такой чистой, словно тоже глазированной, но на этот раз не обычным, а белым шоколадом.
- Здравствуй, - произнесли они почти одновременно и засмущались, как смущаются начинающие актрисы, забывшие роль.
Верочка сделала вид, что слушает невнятную какофонию их школьного духового оркестра, а Аэлита зацепилась взглядом за одно из многочисленных жёлтых пятнышек в кроне берёзы.
- Ты откуда? – наконец спросила Верочка, чувствуя, что молчать далее просто невежливо.
Аэлита охотно объяснила, не вдаваясь в подробности, имеет ли она в виду псевдоним известного пролетарского писателя, или вкус перца или что-то иное.
- Меня Верой зовут, - вдруг серьёзно, словно действительно играя роль, произнесла Барсукова.
-Аэлита, - с деланным равнодушием отозвалась смуглокожая новенькая.
Она произнесла это имя так просто, словно бы действительно прибыла на Землю с ближайшей Красной планеты. Имидж марсианки теперь был вполне к лицу ей.
Аэлите не хотелось говорить о себе правду. Она только сейчас перестала замечать косые взгляды досужих кумушек у подъездов. Для них она была ребёнком, с головы до ног вымазанным в гуталине. Они старались оградить своих упитанных отпрысков от общения с нею.
Но теперь, когда она стала красивой.
Мать слишком долго ей рассказывала сказки об африканском принце, который влюбился в неё в Ленинграде. Аэлита не верила матери. Она вообще не верила взрослым, те слишком легко прятали правду, словно испачканное бельё, не предполагая, что оно выдаст себя своим запахом.
И теперь, когда мамина мама стала болеть, и они переехали сюда, всё казалось таким мерзким.
Она смотрела на красивую светлокожую девушку и уже называла её Белоручкой. Верочка действительно напоминала витринный манекен. Она явно гордилась своим форменным платьем.
Прозвучавшие трижды фанфары заставили их всех встать по периметру площадки. Верочка делала вид, что прилежно разглядывает румяных первоклашек, не особенно прислушиваясь к хрипению и свисту динамиков, которые сначала исторгли из себя звуки Государственного Гимна, а затем заговорили голосом директора школы.
Директор слегка запинался, краснел и нёс дежурную околесицу. На губах девушек заблистали игривые улыбки.
Наконец, когда все формальности были закончены, а главный силач пронёс по периметру смущенную своей значимостью первоклашку с медным звоночком, все направились в, ещё не до конца освободившиеся от запаха свежей краски, классы.
Будущим выпускникам предстояло ввести в новую жизнь первоклашек. Верочка ухватила за руку красивого голубоглазого мальчугана, а Аэлита, Аэлите достался самый невзрачный похожий на цыганёнка пацан.
Первый полупраздничный день пролетел как одно мгновение. И вот уже, около полудня, когда солнце запоздало, но всё же начинает припекать макушки Аэлита и Верочка вышли из дверей школы.
По иронии судьбы они оказались за одной партой. Аэлита внимательно слушала о том, что случилось 1 сентября далёкого 1939 года, а Верочка пыталась привыкнуть к новой подруге.
Она и теперь не знала как поступить. Дома её дожидался праздничный торт. Бабушка завела такую традицию, и всегда покупала торт и довольно пахучий дорогой чай, заказывая его у часто ездившей в столицу соседки.
Верочка привыкла делить чаепитие с бабушкой. Но теперь, когда рядом была Аэлита!
- Аэлита, зайдём ко мне, у нас чай будет с тортом! – проговорила она также театрально.
- Если недолго…
Аэлите не хотелось идти домой. Бабушка ещё недавно в корявых безграмотных письмах, проклинающая мать, теперь была жалкой и слабой. Она напоминала с собой спеленатую египетскую мумию. Матери намекали, что бабку лучше всего сдать в приют и подумать о дочери. Но мать как-то крепилась, стараясь, ни чем не выдавать своего раздражения.
Верочка меньше всего хотела расспросов.
Акулина Игнатьевна это поняла, и потому сделала вид, что не удивилась спутнице внучки.
Девушка мило улыбнулась и скрылась за дверьми ванной комнаты.
Лежащий в специальной тарелочке параллелепипед «детского» мыла давно уже потерял остроту граней. Акулина Игнатьевна любила мыло с запахом хвои, она держала его отдельно, оберегая и стараясь использовать лишь по субботам.
Верочка также была смущена. Она немого стыдилась и за себя, и за подругу. Бабушка учила её остерегаться смуглокожих людей. Но, то ведь были коварные и льстивые цыганки.
В детстве ей было страшно от бабушкиных рассказов, по словам старушки эти люди специально крадут детей, снимают с них красивую одежду и наряжают в лохмотья и заставляют плясать и кривляться на потеху публике.
Верочка начинала плакать. Она вдруг представляла себя без красивого цветастого платьица, в котором она походила на заморскую бабочку, без двух бабочкообразных бантов, в общем, без всего того, что было, по мнению мамы и бабушки, красиво.
Но чтобы не лишиться всего этого, надо просто было не выходить одной за калитку. Верочка и не спешила покидать двор, как не спешит маленький телёнок покидать уютный загончик. Ей хватало простора и здесь, а подруги приходили сюда сами со своими запахами и затеями.
Аэлита была просто очередной подругой.
Акулина Игнатьевна не могла понять, что это за девушка. Аэлита была похожа на цыганку и не похожа одновременно. В ней читалось скрытое благородство. Оно было уже заметно в том, как она держала десертную ложку, отламывая кусочки от своей порции торта.
Отменно заваренный столичный чай манил своим ароматом. Он не успел пропахнуть мылом и специями, этот запах приходил к нему позже, когда заварки оставалось совсем немного.
Когда чай был выпит, а торт съеден, Аэлита стала слегка волноваться, наконец, не выдержав, она твёрдо и честно призналась: «Извините, меня дома ждут!».
Моя посуду, Акулина Игнатьевна ещё долго раздумывала над словами гостьи. Верочка пару раз проскальзывала мимо неё в неглиже, готовясь к послеобеденной дрёме. Она любила подремать в позе Венеры Джорджоне, прикрывая свою наготу лишь свежей простынёй.
Прошло полмесяца. Однопартницы постепенно сдружились. Верочка не спешила дотрагиваться до тайн Аэлиты, а Аэлита уже не так стыдилась того, что выглядит чересчур загадочной для подруги.
В один из дней, она даже зашла к ней в гости. Верочка провела её в свою комнату. Аэлита с удовольствием разглядывала старомодную обстановку. Казалось, что она перенеслась на два десятилетия назад.
Репродукция на стене также привлекла ей внимание.
- Это Брюллов, - пролепетала Верочка, стягивая с ног гольфы, и как бы перекладывая всю вину на неведомого Аэлите Брюллова.
- Я знаю, - спокойно, отозвалась новенькая.
Сердце Аэлиты застучало быстрее. Эта репродукция была здесь не случайно. Она что-то предвещала: что-то необыкновенно волшебное, что-то, о чём они с Верой не могли даже мечтать.
Она старалась не вслушиваться в шорох за своей спиной. Время до такого безумства ещё не пришло.
Аэлита стала уставать от походов в поселковую баню. Что-то было унизительное в раздевании в предбаннике, в тех взглядах, что бросали на неё разновозрастные женщины. голые, они мало чем отличались друг от друга. Аэлита вспоминала прочитанный ею рассказ Чехова, и ловила себя на мысли о том, что главбух управления Залтухова очень походит на санитарку больницы Жёлтикову.
О том, что у неё парализованная бабушка знали почти все. Даже в шуме струй вытекающих из душевых воронок, ей слышался завистливый и сочувствующий одновременно шёпот.
Аэлите хотелось схватить пук берёзовых прутьев и пройтись по всем этим холёным задницам разом. Она уже слышала, как взвизгивают эти кумушки, как пытаются защитить свои пышные седалища от расправы, и как, наконец, с воем и визгом выскакивают на зады и прячутся в куче кокса, становясь похожими на откормленных к Новогодью свиней.
Но она ничего такого не делала. Просто молча, намыливала своё тело, стараясь скрыться в мыльной пене, как в тумане, растаять, как в тумане.
Верочку она не встречала в этом скопище ведьм. Она была не здесь, наверняка мылась в одиночестве, или в присутствии своей бабушки. Аэлита за глаза окрестила подругу –Василисой Премудрой..
Акулина Игнатьевна мало походила на сказочную колдунью. Но Аэлите не давала покоя эта сцена. Она хорошо запомнила обезьянью физиономию старухи и готовилась перенести её на лист ватмана.
И вот теперь – теперь эта милая девица раздевалась у неё за спиной.
Аэлита не могла поверить, что Верочка такая смелая. Ей было трудно поверить в это чудо – она обернулась – Верочка сейчас напоминала заколдованную детсадовку, она вдруг бурно покраснела и схватилась за свой домашний халатик , как тореадор за свой красный плащ.
- А ты – красивая, - с каким-то особым чувством произнесла Аэлита.
Она взглянула на невозмутимую библейскую красавицу, та словно бы специально позировала то ли Брюллову, то ли старалась понравиться царю Соломону.
- И на Вирсавию похожа… - проговорила Аэлита, бросив робкий взгляд на фигуру служанки.
Она вдруг поняла, что все на неё смотрят, как на какую-нибудь рабыню из
Североамериканских Соединенных Штатов. Она читала повести марка Твена и Бичер Стоун, но никак не могла понять, почему одни люди с тёмной кожей должны вкалывать на полях, пока белокожие барышни с омбрельками наслаждаются жизнью.
Мать тоже не могла рассказать, почему стала спать с тем парнем, и почему уехала из Ленинграда. Она вообще многого не объясняла, просто молчала, когда её спрашивали.
- Послушай, Вера. Ты, правда, думаешь, что я… ну, что я на рабыню похожа?
Голос Аэлиты дрожал.
Вере не хотелось выглядеть в глазах одноклассницы расисткой. Она слышала, что Аэлита - бастрючка, и что ей прочат очень плохое будущее. И что.
Досужие сплетни педагогов долетали до ушей учеников. Аэлита училась, как и все остальные, но её аттестат был всего лишь филькиной грамотой, да и куда она уедет, имея на руках полубезумную бабку и такую же, разнервничающуюся мать.
Вера не хотела выглядеть избалованной дочерью плантатора, катающейся в шарабане. Она вообще не хотела думать об Аэлите. как о служанке. Аэлита и так была немного скованной, словно бы прибыла к ним с другой планеты, Казалось, земное притяжение делает её вялой.
- Знаешь, Ольга Олеговна говорила, что мы станем репетировать «Горе от ума» Грибоедова. Мне роль Софьи предлагают…
- А я, стало быть – арапка для услуг?!
Аэлита опрометью выбежала из комнаты.
Они старались молчать пол-недели. Нет, это не было взаимным бойкотом. Вера, как умела, посылала импульсы подруги, но Аэлита не решалась сделать первый шаг к примирению.
Всё верно. Но тут бытовой рассизм вырастает из недоверия к незаконнорожденным детям. Может быть это пережиток - кто знает. А так, главное, что у человека внутри, а не снаружи...
Помочь сайту
Поздравления
Сильно!
