Упыриха

– Кто-нибудь может мне ещё раз объяснить, почему в этот раз мы какие-то…спасатели? – у Томаша был растерянный вид. В другой день Себастьян посмеялся бы над этим, но сегодня он был и сам озадачен не меньше.
            Дело Инспекции – найти и уничтожить нечисть. Хорошо, если в процессе уничтожения Инспекция успеет разобраться в том, что это именно за нечисть, чтобы точнее представить свой доклад в Город. Город всё-таки ведёт свои списки – сколько и где появилось, к примеру, за год, мавок разного рода? Город отслеживает, выискивает закономерности, не то, чтобы предотвратить появление, не то, чтобы просто чем-то занять себя.
            Об этом инспектора обычно не рассуждают – их задача проще: найти, уничтожить, написать доклад. Всё. А сегодня вот – озадачили!
– Мы не спасатели, – терпеливо поправила Агата. – Мы должны привести упыриху в Город, а там уже с ней разберутся.
– А почему мы не можем разобраться? – не понял Томаш. – Мы сколько упырей грохнули?
            Агата шумно выдохнула, шёпотом досчитала до трёх, и снова принялась объяснять:
– Город хочет знать, почему в последнее время упырей стало больше. За прошлый год их было семнадцать, вы сами знаете – почти все из них попались на нашу долю.
            Томаш и Себастьян синхронно кивнули, хотя Себастьян и не имел права этого делать – он присоединился к Томашу и Агате только в этом году, а до того сидел в Канцелярии, вёл списки, читал доклады и вдохновлялся на приключения. Его жгло: почему он сидит и пишет, когда может тоже жить интересно?
            Это потом оказалось, когда прошение Себастьяна о переводе одобрили, что, во-первых, не только интересно, но и опасно – любая мавка, вурдалак, оборотень, упырь и прочая дрянь, умеют убивать. Во-вторых, не сколько интересно, сколько скучно – чтобы найти одну мавку, надо переговорить с половиной жителей, и неважно, что все эти люди будут указывать разное, путаться в показаниях, приплетать слухи и личную ненависть – изволь говорить!
            В-третьих, разъездная работа оказалась связана, действительно, с разъездами, и со всеми последствиями в виде дождей, сырости, отвратительной трактирной пищи, а иной раз и сну под открытым небом. Себастьяну было тяжело, он успокаивал себя тем, что он ещё новичок.
            И то, что Агата сейчас сказала про «нашу долю», имея в виду ещё прошлый год, стало неожиданным лучом тепла в его душе – приняли, как есть, приняли!
            Он боялся, что этого не произойдёт. Всё-таки, Агата и Томаш работали давно. Более того – они были братом и сестрой, и Себастьян никогда не спрашивал о причинах, по которым они вдвоём ввязались в это опасное дело – ловлю и уничтожение нечисти. Себастьян боялся, что будет лишним в их сплочённом кровью и привычкой союзе, но оказалось, что его считают за своего.
            Это радовало.
            А вот поручение Города озадачивало.
– За позапрошлый, – продолжала Агата, – их было всего девять! Как вы понимаете, рост почти в два раза. А ещё до того – всего три случая. В этом году, а он ещё не закончился, уже двадцать один. Такой рост не может не тревожить Город.
– Хоронить мёртвых надо лучше! – буркнул Томаш. Работа с вурдалаками и упырями была практически рутинной. Многие из них не помнили даже своего имени, просто жрали плоть и неважно – мёртвая она или живая, другие пытались разговаривать или пили кровь…разновидности нежити, но всё уже привычное, понятное.
– Ну вот Город и просит притащить к ним одного из…этих, – Агату не смутило ворчание Томаша. – Они там сами упокоят, как им надо да посмотрят в чём дело. Может и правда что-то меняется?
            Она посмотрела на них по очереди, и Себастьян понял – Агата и сама боится. Сама не знает чего, но боится. Не мёртвых, нет, и не вставших из мёртвых, а чего-то, что витает в воздухе уже давно, и как будто бы давит предвестием. Так бывает перед грозой, а ещё – перед потрясением. Великим потрясением.
            Себастьян и сам ощущал это. Чувствовал, судя по всему, и Томаш.
– Ничего не меняется! – быстро сказал он, – Гата, не придумывай! Просто искать стали лучше. Или ещё чего… ничего это не доказывает!
– Да, ты прав, – Агата спохватилась, – короче, задача простая – поймать упыря, но не убить, а доставить в Город живьём. Э, то есть, не мёртвым. Тьфу. То есть, не до конца мёртвым.
– Мы поняли, – заверил Себастьян.
– А там пусть Квинт с Городом разбирается, – кивнула Агата.
            На самом деле, задача была сложнее, чем она описывала. И заключалась сложность именно в доставке до Города. Что такое упыри? Это безумная ярость и нечеловеческая сила с полным отсутствием критичности. Человек, видя, что его держат цепи и вокруг него условная стража, едва ли будет из цепей рваться. Но упыри могут. А это значит, что ни минуты покоя.
            Ей-богу, упокоить на месте и милосерднее. И проще! но Город сказал, а им надлежит подчиниться.
– Где искать будем? – Себастьян ещё накануне проглядывал сводки о странных происшествиях. Пока ничего точного он сказать не мог. Как всегда, пограничные районы кишели активностью, но какая она была? Чья? Наудачу, что ль, проверять?
– Да поехали, – сказал Томаш и первым залез в седло. Лошадь фыркнула, тряхнула гривой, но  сопротивляться наезднику не стала, хотя, наверное, хотела – на улице было прохладно и сыро, дождь не шёл открыто, но подличал – накрапывал, словно с ветвей и листьев ветер срывал капли, только вот постоянно и под открытым небом.
            В такую погоду выезжать… нет, Себастьян, подавая прошение, не хотел этого. Но кто всерьёз задумывается о трудностях, когда в его душе романтический порыв? Себастьян хотел приключений, а о том, что все они напрочь лишены хоть сколько-нибудь комфортных условий, он не представлял. Нет, представлял где-то на задворках сознания, но так, вскользь, как нечто неважное и пустое.
            А оно вон чего… в сырость езжай, в утренний холод, под накрап дождя, да наудачу.
***
            Но удача капризна. Сегодня она тебя жалует, завтра проклинает, а послезавтра обнимет вдруг, как мать дитя, да и расслабишься вроде – мол, под защитою ты, а она тебе пощёчину.
            Словом, нельзя полагаться на удачу. Но Инспекции ничего не оставалось. Пришлось довериться чутью, отправиться решили к границе – вурдалаки всех мастей очень часто пересекают её с шумом и шиком. Они просто не понимают, что между землями установлены законы, им нужно жрать и ещё – спасаться от тех, кто хочет отомстить за уже сожранное.
            Словом, преград для них нет. Совести тоже. Вот и шумят.
            Но на этот раз удача улыбнулась Инспекции. Они не доехали до половины пути, когда забрелось на ночь в одну деревеньку. А тут и слух – кто-то скот ворует.
– Волки? – Томаш легко влился в компанию местных. Агата воздержалась – её лихорадило, видимо, простыла по пути, так что она осталась в комнате и решила поспать. Себастьян тоже не пошёл вниз – он с удивлением выяснил, что, оказывается, устаёт от шумных людей. А эти люди – из всех деревень, поселений и Городов, были шумными.
– Да какие там волки! – возмущались местные, подхваченные хмельным угаром и довольные, что дорвались до интереса чужака. – Псы молчат!
            Псы молчат? Что ж, это уже интересно. Но Томаш сделал вид, что это рядовое явление.
– Ну может…может это и пёс какой бродячий. Мало ль их?
– Запирать кур стали, – громыхали Томашу от соседнего стола, – так кто-то дверь проломил, всех кур передавил, даже яйца…тьфу! Погань! Волк так делать станет? То-то же!
            Томаш уже понял, что повезло – всё это указывало на голодного упыря. Они голодные и трусливые. Жрут, себя не видя, а от людей всё одно – бегут. И собаки на них не реагируют, так как пахнут упыри сырой землёй. Тревожно псам, но молчат – не живые, не мёртвые, непонятно что, словом. Тут не собачья вина, тут страх. Животный страх.
            Кошки тоже молчат, упыря встретив, только сверкают злобно, да шерсть дыбят. И птицы молчат, вот и передавливают упыри скотину. А как скотина кончается, не обессудьте…
            Впрочем, если забредёт кто раньше в когти – тоже неплохо.
– А где, говоришь, передавили кур? – Томаш легко сходил за своего. Было у него от природы какое-то умение нравиться людям. Открывались ему местные охотно и быстро, просто входил он в круг доверия, и это помогало – так он добывал информацию, а ещё – ночлег, если это было нужно.
            Агата так не умела. Да Томаш её и не пускал особенно – всё-таки женщина, а женщина, появляющаяся в трактирчиках да постоялых дворах – это всегда повышенный интерес и пониженное доверье. Ещё и приклеится кто. Добро, если так, со смехом, а не от зла.
            Себастьян всякий раз был настороже, когда кто-то заговаривал с Агатой через пьяный дым, а та ничего – или не боялась, или держала лицо.
            Через четверть часа от полученных сведений, Томаш уже ввалился в комнату. Агата тотчас поднялась – она была бледна, но решительна.
– Ну? – мрачно спросила Агата, - чего светишься?
– Похоже, повезло, – ответил Томаш. – Тут есть какая-то дрянь – кур давит, псы на неё не реагируют, и скот крадёт.
            Агата задумалась. Себастьян тоже. Больше всего под это описание подходил упырь.
– Тут недалеко есть место, у них кладбище.
– Мёртвых много? – спросил Себастьян. Ещё год назад этот вопрос ему самому показался бы циничным, а сейчас звучал нормально.
– Говорят, что человек десять. Это новое кладбище, они его как бы…перенесли. На старом река подтопила.
– Река? – хмыкнула Агата, – кто же кладбище около реки делает?
– Люди делают! – обозлился Томаш, – ну я, что ли, тут определяю?
– Делают, – заступился за Томаша Себастьян. – Я о таком не в первый раз слышу. Да и мои родители похоронены у реки. Но там склон, там река не пройдёт.
            Агата отмахнулась – плевала она, откровенно говоря, на всякие там реки.  В
– В путь пора! – рыкнула она. Болезнь, ещё не проступившая отчётливо, давала ей хороший запас дурного настроения.
***
            Упыря они нашли сразу. Те, будучи не особенно умными, полагают всегда себя на кладбищах в безопасности. Тем более, по ночам. Вот и упырь сидел у свежей могилы и скрёб землю – то ли искал съестного, то ли пахло привлекательно – кто этих упырей разберёт?
            Луна вышла из-за пушистого тёмного облака, саданула лучом по кладбищу и выхватила из темноты длинные волосы и серую кожу существа. Существо дёрнулось от света, заметалось, напуганное, обратило лицо к небу, взвыло…
– Упыриха! – охнула Агата.          
            Они втроём скрывались за кустами. Распластавшись по земле, наблюдали.
– Тш! – шикнул Томаш. Благо, упыриха, теперь он и сам видел, что сестра права, не услышала. Ослеплённая лунным страхом, она забегала на четвереньках, не зная, куда скрыться от луны. А вот вурдалаки и вампиры любят луну, а эти…
            Чего с них взять?
            Но то, что существо оказалось упырихой – было и впрямь удивительно. Насколько мог судить Себастьян, да судя по реакции, не он один, упыри в основном были мужского пола.  Он знал ещё из справочника, что среди десяти упырей только один экземпляр будет принадлежать к женскому полу. Почему так? непонятно. Но справочнику вообще всё было непонятно, так что отчасти Себастьян был даже рад тому, что Город, наконец-то, занялся вопросами теории, и постепенно пошёл к задаче: объяснить почему это происходит.
            Нежить и нечисть не берётся ниоткуда. Ладно ещё, если лесная – тут понятно. Изначальные лесные духи, плюс духи заблудших и сгинувших в чащобах путников. Ладно ещё домовые – тут уже как данность, прими и всё! да и с мавками и русалками тоже понятно – это души утопленниц покоя не знаю и бродят, сбивают народ.
            А вот нежить? Не та, что передаётся укусами как вампирство или оборотни, а вот такая, как вурдалаки да упыри со стрыгами? Это ведь не заложено природой?
            Сначала была блистательная теория о том, что в низшую нежить попадают самоубийцы. Теория изжила себя быстро – самоисход не являлся доказательством того, что душа или плоть вернутся.
            Тогда пришла новая версия – души грешников возвращают плоть к жизни. ну или к существованию. Эта теория и оставалась основной, хотя и трещала по швам. Каждый живущий человек прекрасно знал, как минимум, одного-двух негодяев, которые после смерти…спали вечным сном!
            Да и с таким подходом нежить просто изжила бы людской вид как ненужный. Сколько сгинуло грешных душ за всю историю? И потом, что именно считать грехом?
            Но другой теории у Города не было. Зато был факт: нежить есть и её число увеличивается. Большего Город сказать не мог ни на счёт природы вурдалаков, стрыг и упырей, ни по поводу странного расслоения полов – женского рода было мало.
            А тут упыриха.
– Берём? – спросил Томаш. – С разных сторон заходим, фонари ярче.
            Его голос звучал спокойно. А чего ему было смущаться? Он был в своей стихии, боролся, правда, в этот раз рекомендовано было не убивать, но это ничего – стихия не поменялась. Слегка изменились условия, да это пустяки!
– На три, окружаем! – шепнула Агата и первая приподнялась, чтобы в едином броске и распрямиться и фонарём ослепить упыриху.
***
            С самого начала всё пошло не по плану. Убить врага просто, а вот взять его в плен?.. это уже задача. Тем более, если враг не понимает, что плен – это какое-то благо, ещё возможность посуществовать.
            Они выскочили в один момент, сверкнули фонарями. Кладбище ослепило, и упыриху тоже. Слепые могильные камни недовольно проступали в фонарном свете, а среди лучей металась упыриха, застигнутая врасплох уже второй раз за ночь.
            Она выла, рвалась то вправо, то влево, никак не соображая, что надо сделать один большой прыжок, перепрыгнуть прямо через головы окруживших и бежать, бежать!
– Стоять! Стоять! – крик был напрасным, упыриха выла и кричала, и что хуже всего, если выла она как волк, то кричала-то как человек.
            Выносить это было страшно. И пока Томаш и Агата рванулись вперёд с фонарями, выхватывая уже заготовленные оковы, к ней, Себастьян ещё помедлил. Этот крик гипнотизировал и ужасал. Он напоминал о женщине, которой очень больно и страшно, а не о чудовище.
– Чего стоишь? – заорала Агата и Себастьян очнулся, рванул на помощь, фонарь, однако, выскользнул из неловких, вмиг взмокших рук, покатился по земле, попал под ногу Томашу, хрустнул, погас…
            Себастьян был уже в гуще сражения. Они пытались держать упыриху, пока Агата должна была сковать её руки и ноги, и шею, и пасть…
            Или рот? Вблизи Себастьян видел, что у неё рот. Окровавленный, полный обычных людских зубов, ну, может, чуть более белых, чем это полагается селянке, но белых и крепких. Рот…совершенно человеческий.
            Она выла. Лохмотья, едва прикрывавшие её серое тело, трещали, она билась, не замечая ни своей открывающейся наготы, ни слов, которые пытались донести до неё представители Инспекции.
            В какой-то момент она рванула ногой, попала Агате в живот и Агата, не ожидавшая этого, охнула. Томаш обернулся на сестру, и тогда упыриха вырвала и руку из его хватки. Это было уже опасно, и, хотя Агата крикнула, что он должен вернуться к своему делу, и сам Томаш уже навалился на упыриху снова, а Себастьян напряг последние силы, упыриха едва не победила…
            Она рванулась всем своим телом вверх, изогнулась в уродливую дугу, которую никогда не повторить, не переломав всех костей, живому человеку, но это не помогло. Агата сама ударила её, крепко приложила теми же оковами и быстро щёлкнули железные браслеты на руках, а затем – шея, и рот...
            Упыриха уже могла не пытаться освободиться – бесполезно, ведь железо держала её коконом. Скреплённое на несколько замков, оно было тюрьмой, но упыриха билась.
– Не задохнётся? – с тревогой спросил Себастьян, глядя на то, как она пытается прокусить железо, но, конечно, не может, и скоба впивается в её лицо.
– Да хоть бы и так! – зло прошипела Агата, – вот падаль!
            Себастьян увидел в лунном свете лицо Агаты – покрытое испариной, раскрасневшееся от борьбы, уставшее…
– Как мы её поведём? – спросил Томаш, – она ж идти не сможет.  Не тащить же?
– В телегу! – Агата либо думала об этом раньше, либо просто сообразила на ходу. – Найди в деревне телегу и какую-нибудь тряпку, прикроем…
            Томаш моргнул и скрылся, подхватив с земли свой фонарь.
            Себастьян и Агата остались с упырихой. У неё было много сил, очень много, но все они не побеждали железных оков. Ну и той хитрости замков, которая была известна на весь Город.
– Жалеешь? – Агата проследила за взглядом Себастьяна и, конечно, поняла больше, чем Томаш.
– Нет, просто…– он и сам не мог объяснить что чувствует. Отвращение? Да, конечно. И окровавленный рот, и это безумие, и факт поедания животных, и, почти наверняка – мертвечины. Но было что-то ещё в этом отвращении. Жалость? Распростёртая, жалкая…
– Это нормально, – успокоила Агата. Её дыхание постепенно выравнивалось. – Нормально, правда. Я не всегда работала с Томашем. Когда-то Город решил, что будет плохой идеей брату с сестрой вместе работать. Меня определили под начальство Белогора. Слыхал о нём?
– Белогора?  Того, что входит в Совет Города? – не повреил Себастьян.
– Ага, – мрачно кивнула Агата, – он самый.
– Я не знал, что ты…
– И забудь, – посоветовала Агата, – ему с инспектором каким-то не по пути. Он всегда во власть метил. И тогда ещё… но не об этом речь. Я, знаешь ли, первое своё дело помню. Мы тогда вампира ловили. Поганое было дело, кровавое и грязное, я сама думала, не вынесу. И не вынесла бы… не вампир оказался, а вампирша. Сын у неё умирал, когда она сама ещё человеком была. Она его и не собиралась кусать-то, собой владела, стерва такая. Но мы по её следу шли, и она поняла, что проходят её минуты, и напоследок сынка-то и обратила. Мы её упокоили, конечно, а тут и её сынок.
            Агата замолчала, видимо, вспоминая прошлое. Себастьян вздрогнул:
– Вы…и его?
– Враг всегда враг, – напомнила Агата резко, но смягчилась, – я плакала. Очень плакала. Нелегко, знаешь ли, было. Но Белогор сказал, что если я такая слезливая, то сама его и должна упокоить. И я упокоила. Потому что это сейчас он вызывает жалость, а когда он начнёт кровь невинных пить? А? так и эту не жалей. Человека жалеть можно, а чудовище жалеть нельзя.
– Мы не знаем природу чудовищности, – Себастьян бросил взгляд на упыриху, которая пыталась ещё высвободиться, но, похоже, даже до неё доходило, что она слаба, и буйство её становилось тише. – Вдруг она не выбирала такой судьбы?
– Выбирала или не выбирала…– Агата хмыкнула. – Я не выбирала родиться такой, какая есть. Я тоже хотела бы быть красавицей и жить счастливую жизнь. А так – думаешь, что?
– Ты красива, – без колебаний заверил Себастьян .
            Агата рассмеялась:
– Томаш также говорит, а я себя в зеркало вижу. Грубые у меня черты, но речь не об этом. Я такого не выбирала, но я такая есть. Могу я это исправить? Нет. Вот и она исправить не может. А вот то, что она делает – может. Сейчас она скот ворует, тебе, как городскому жителю, это не понять, но скот – это опора для поселения. И шерсть, и мясо, и молоко… а от кур пользы и того боле. Они ж неприхотливы. А она ворует и режет, давит! Что, думаешь, жалеть за то? да, она не понимает, но волк тоже не понимает. Но волков убивают. А мы…мы тоже убиваем.
– Я впервые вижу упыриху, – признался Себастьян, не отвечая на слова Агаты. Да, она была права, она рассуждала здраво, и разум его соглашался, но жалость это не побеждало.
– Ну это редкость, да, – согласилась Агата и рявкнула: – да умолкни ты!
            Упыриха, пытавшаяся скулить через скобы, стихла.
– Понимает, – хмыкнула Агата, – но это всё тоже не очень важно. она себя не контролирует, и не будет. А если скот кончится, она и детеныша людского сожрет. А после и за взрослого примется.
– Откуда же это берется-то? – Себастьян с досадой пнул по какому-то комку земли.
            Агата пожала плечами:
– Не знаю. В этом пусть те разбираются, кто должен. А нам не по рангу. Нам их убивать надо, мы и делаем…– она осеклась, взгляд её был устремлён на могильный камень. Тот самый, у которого скреблась упыриха.
            Себастьян обернулся, в свете фонаря было видно имя – Шарлотта, и годы – выходило, что здесь похоронена совсем ещё девчонка семнадцати или восемнадцати – месяц сложно было разобрать, лет.
– Ты чего? – не понял Себастьян.
            Но Агата не ответила, она приблизилась к упырихе, у которой бешено пульсировали от яркого фонарного света зрачки.
– Шарлотта? – спросила Агата тихо. – Ты Шарлотта?
            Себастьян пока не понимал. На его взгляд упыриха была бы старше, хотя – кто их поймёт?
            Сначала упыриха не реагировала. Потом вдруг заскулила, но неуверенно, то ли боялась света, то ли ответа Агате.
– Шарлотта, да? – еще раз спросила Агата.
– У-у-у…– отозвалась упыриха и снова попыталась прокусить железную скобу.
– Заводишь друзей? – Томаш появился с телегой. Запыхавшийся, взмокший. Телега была простая, ручная, но это было хоть что-то. – В трактире взял.
– Подожди! – сказала Агата. – У нас тут…интересное.
– В трактире тоже, или ты хочешь, чтоб я заболел? – обиделся Томаш. – Давай грузить! Себастьян, по…
– Подожди, – повторила Агата и резко поднялась. Она стояла у могильного камня Шарлотты и что-то не давало ей покоя.
– Ты спятила? – поинтересовался Томаш, – ну какое тебе…
– Лопата есть? – тихо спросила Агата.
– Ты что, копать хочешь? – возмутился Томаш. – Земля-то мёрзлая.
            Агата не отвечала, колебалась. В самом деле, убить остаток ночи на то, чтобы раскопать бог знает какую Шарлотту? А если она не права?
– Мне кажется, это её могила, – объяснила Агата. – Она ведь и скреблась сюда, и на Шарлотту реагирует.
– Или там кто-то свежий, – не согласился Томаш, – а её тянет на пожрать.
– Так-то месяц, похоже, уже, не меньше, этой могиле, а она как свежая…– Себастьян изучал камень. – Может и правда, её? какая-то сила подняла, а она домой хочет?
– Мало ли чего она хочет! – Томаш больше не держал себя в руках. – Она дохлая! А мы живые. У нас приказ Города, а я лично, хочу побыстрее в тепло. И выпить. И спать! А вы?
            Себастьян не ответил – может быть, его и приняли как своего, но его голос значил не так много, а значит – решение было за Агатой. Бесчестно было скидывать решение на неё одну, может быть, она ждала поддержки, но Себастьян дал слабину и не позволил себе вмешаться.
– Хорошо, – сдалась Агата, – пусть с ней Город разбирается. Мы своё сделали.
***
– Хорошо-то как! Ловко! – восхищался Квинт уже через двое суток. Всё это время упыриха тихо скулила или стонала, трясясь в телеге, кое-как прикрытая тяжёлой рогожей. Телегу тащили то Себастьян, то Томаш – Агата наотрез отказалась ещё в самом начале и вообще держалась в молчании. Что-то её угнетало. Может быть, она хотела упокоить несчастную упыриху, может быть, прикидывалась жёсткой, говоря, что враг – всегда враг, а в сердце её жило ещё сочувствие и  милосердие?
            А может, она просто была больна, и лихорадка губила её, всё отчётливее принуждая к покою и тёплому питью?
            Так или иначе, но квинт был доволен.
– Ещё и упыриха! – радовался он. – Ну ребята в лаборатории посмотрят что там с нею!
            Это было слышать неприятно. Одно дело – убить врага, другое дело – отдать его на «рассмотрение» в лабораторию.
– Забираем её! – крикнул Квинт и появились двое молчаливых работяг, которые потащили упыриху, уже смирившуюся, затихшую, в двери, где она должна была сгинуть окончательно.
            Себастьяну показалось, что упыриха ищет взглядом Агату, но та упорно смотрела в сторону, увлекшись вдруг узором своего дорожного плаща. Тогда упыриха посмотрела на Томаша, но тот поглаживал гриву лошади, и не смотрел на неё. Оставался Себастьян. Себастьян спохватился слишком поздно и не успел отвести взгляд – его глаза встретили желтый взгляд упырихи, но это ещё ничего, гораздо хуже было её смирение, а хуже него – тихая одинокая слеза, вытекшая вдруг из уголка желтого глаза, пролившаяся бледной дорожкой по посеревшей высохшей от смерти коже и затерявшаяся в железных скобах, держащих её рот или пасть.
– Отдыхайте! – великодушно разрешил Квинт, и они пошли прочь, не сговариваясь, в молчании, свернули в сторону городского кабака. Тут были все свои, такие же инспектора, такие же храбрые и чёрствые воины, бившиеся с нежитью – самой разной нежитью.
– За Шарлотту? – предложил Томаш, когда им подали горячего супа, картофель, мясо и кувшин вина. Для начала неплохо – после долгого-то пути.
– Пусть она будет Шарлоттой, – согласилась Агата и подняла свой стакан.
– Пусть будет, – согласился Себастьян и тоже поднял свой стакан.
            Выпили, не чокаясь за двойную покойницу.
– Погано, – выразил общее мнение Томаш. – Как же погано. Надо было её там упокоить. Самим.
– Чего уж, – отмахнулась Агата, – поздно. Да и при себе такие мысли надо держать.
– Сам знаю, – буркнул Томаш, – но мы-то все свои. За этим столом уж точно?
            Свои! Себастьяну понравилось бы это слово в других обстоятельствах, а сейчас стало грустно. Свои, но какие?
– Пей, – посоветовала ему Агата, и сама подлила из кувшина, – твоя душа она…твоя, понимаешь? много ещё чего ждёт. А ты один у себя. так что выпили и забыли. Понял?
            Себастьян кивнул – разум он всё понял.
– Молодец, – похвалил Томаш и разлил всем ещё. – Давайте о чём-нибудь другом теперь? Хоть бы о погоде, а?
(*)(Предыдущие рассказы о мирке Инспекции – «Чёрная Мавка»,  «Стрыга»,  «Красные глаза»  и «Про чудовище». Каждый рассказ можно читать отдельно, без привязки)
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2024

Регистрационный номер №0532142

от 29 августа 2024

[Скрыть] Регистрационный номер 0532142 выдан для произведения: – Кто-нибудь может мне ещё раз объяснить, почему в этот раз мы какие-то…спасатели? – у Томаша был растерянный вид. В другой день Себастьян посмеялся бы над этим, но сегодня он был и сам озадачен не меньше.
            Дело Инспекции – найти и уничтожить нечисть. Хорошо, если в процессе уничтожения Инспекция успеет разобраться в том, что это именно за нечисть, чтобы точнее представить свой доклад в Город. Город всё-таки ведёт свои списки – сколько и где появилось, к примеру, за год, мавок разного рода? Город отслеживает, выискивает закономерности, не то, чтобы предотвратить появление, не то, чтобы просто чем-то занять себя.
            Об этом инспектора обычно не рассуждают – их задача проще: найти, уничтожить, написать доклад. Всё. А сегодня вот – озадачили!
– Мы не спасатели, – терпеливо поправила Агата. – Мы должны привести упыриху в Город, а там уже с ней разберутся.
– А почему мы не можем разобраться? – не понял Томаш. – Мы сколько упырей грохнули?
            Агата шумно выдохнула, шёпотом досчитала до трёх, и снова принялась объяснять:
– Город хочет знать, почему в последнее время упырей стало больше. За прошлый год их было семнадцать, вы сами знаете – почти все из них попались на нашу долю.
            Томаш и Себастьян синхронно кивнули, хотя Себастьян и не имел права этого делать – он присоединился к Томашу и Агате только в этом году, а до того сидел в Канцелярии, вёл списки, читал доклады и вдохновлялся на приключения. Его жгло: почему он сидит и пишет, когда может тоже жить интересно?
            Это потом оказалось, когда прошение Себастьяна о переводе одобрили, что, во-первых, не только интересно, но и опасно – любая мавка, вурдалак, оборотень, упырь и прочая дрянь, умеют убивать. Во-вторых, не сколько интересно, сколько скучно – чтобы найти одну мавку, надо переговорить с половиной жителей, и неважно, что все эти люди будут указывать разное, путаться в показаниях, приплетать слухи и личную ненависть – изволь говорить!
            В-третьих, разъездная работа оказалась связана, действительно, с разъездами, и со всеми последствиями в виде дождей, сырости, отвратительной трактирной пищи, а иной раз и сну под открытым небом. Себастьяну было тяжело, он успокаивал себя тем, что он ещё новичок.
            И то, что Агата сейчас сказала про «нашу долю», имея в виду ещё прошлый год, стало неожиданным лучом тепла в его душе – приняли, как есть, приняли!
            Он боялся, что этого не произойдёт. Всё-таки, Агата и Томаш работали давно. Более того – они были братом и сестрой, и Себастьян никогда не спрашивал о причинах, по которым они вдвоём ввязались в это опасное дело – ловлю и уничтожение нечисти. Себастьян боялся, что будет лишним в их сплочённом кровью и привычкой союзе, но оказалось, что его считают за своего.
            Это радовало.
            А вот поручение Города озадачивало.
– За позапрошлый, – продолжала Агата, – их было всего девять! Как вы понимаете, рост почти в два раза. А ещё до того – всего три случая. В этом году, а он ещё не закончился, уже двадцать один. Такой рост не может не тревожить Город.
– Хоронить мёртвых надо лучше! – буркнул Томаш. Работа с вурдалаками и упырями была практически рутинной. Многие из них не помнили даже своего имени, просто жрали плоть и неважно – мёртвая она или живая, другие пытались разговаривать или пили кровь…разновидности нежити, но всё уже привычное, понятное.
– Ну вот Город и просит притащить к ним одного из…этих, – Агату не смутило ворчание Томаша. – Они там сами упокоят, как им надо да посмотрят в чём дело. Может и правда что-то меняется?
            Она посмотрела на них по очереди, и Себастьян понял – Агата и сама боится. Сама не знает чего, но боится. Не мёртвых, нет, и не вставших из мёртвых, а чего-то, что витает в воздухе уже давно, и как будто бы давит предвестием. Так бывает перед грозой, а ещё – перед потрясением. Великим потрясением.
            Себастьян и сам ощущал это. Чувствовал, судя по всему, и Томаш.
– Ничего не меняется! – быстро сказал он, – Гата, не придумывай! Просто искать стали лучше. Или ещё чего… ничего это не доказывает!
– Да, ты прав, – Агата спохватилась, – короче, задача простая – поймать упыря, но не убить, а доставить в Город живьём. Э, то есть, не мёртвым. Тьфу. То есть, не до конца мёртвым.
– Мы поняли, – заверил Себастьян.
– А там пусть Квинт с Городом разбирается, – кивнула Агата.
            На самом деле, задача была сложнее, чем она описывала. И заключалась сложность именно в доставке до Города. Что такое упыри? Это безумная ярость и нечеловеческая сила с полным отсутствием критичности. Человек, видя, что его держат цепи и вокруг него условная стража, едва ли будет из цепей рваться. Но упыри могут. А это значит, что ни минуты покоя.
            Ей-богу, упокоить на месте и милосерднее. И проще! но Город сказал, а им надлежит подчиниться.
– Где искать будем? – Себастьян ещё накануне проглядывал сводки о странных происшествиях. Пока ничего точного он сказать не мог. Как всегда, пограничные районы кишели активностью, но какая она была? Чья? Наудачу, что ль, проверять?
– Да поехали, – сказал Томаш и первым залез в седло. Лошадь фыркнула, тряхнула гривой, но  сопротивляться наезднику не стала, хотя, наверное, хотела – на улице было прохладно и сыро, дождь не шёл открыто, но подличал – накрапывал, словно с ветвей и листьев ветер срывал капли, только вот постоянно и под открытым небом.
            В такую погоду выезжать… нет, Себастьян, подавая прошение, не хотел этого. Но кто всерьёз задумывается о трудностях, когда в его душе романтический порыв? Себастьян хотел приключений, а о том, что все они напрочь лишены хоть сколько-нибудь комфортных условий, он не представлял. Нет, представлял где-то на задворках сознания, но так, вскользь, как нечто неважное и пустое.
            А оно вон чего… в сырость езжай, в утренний холод, под накрап дождя, да наудачу.
***
            Но удача капризна. Сегодня она тебя жалует, завтра проклинает, а послезавтра обнимет вдруг, как мать дитя, да и расслабишься вроде – мол, под защитою ты, а она тебе пощёчину.
            Словом, нельзя полагаться на удачу. Но Инспекции ничего не оставалось. Пришлось довериться чутью, отправиться решили к границе – вурдалаки всех мастей очень часто пересекают её с шумом и шиком. Они просто не понимают, что между землями установлены законы, им нужно жрать и ещё – спасаться от тех, кто хочет отомстить за уже сожранное.
            Словом, преград для них нет. Совести тоже. Вот и шумят.
            Но на этот раз удача улыбнулась Инспекции. Они не доехали до половины пути, когда забрелось на ночь в одну деревеньку. А тут и слух – кто-то скот ворует.
– Волки? – Томаш легко влился в компанию местных. Агата воздержалась – её лихорадило, видимо, простыла по пути, так что она осталась в комнате и решила поспать. Себастьян тоже не пошёл вниз – он с удивлением выяснил, что, оказывается, устаёт от шумных людей. А эти люди – из всех деревень, поселений и Городов, были шумными.
– Да какие там волки! – возмущались местные, подхваченные хмельным угаром и довольные, что дорвались до интереса чужака. – Псы молчат!
            Псы молчат? Что ж, это уже интересно. Но Томаш сделал вид, что это рядовое явление.
– Ну может…может это и пёс какой бродячий. Мало ль их?
– Запирать кур стали, – громыхали Томашу от соседнего стола, – так кто-то дверь проломил, всех кур передавил, даже яйца…тьфу! Погань! Волк так делать станет? То-то же!
            Томаш уже понял, что повезло – всё это указывало на голодного упыря. Они голодные и трусливые. Жрут, себя не видя, а от людей всё одно – бегут. И собаки на них не реагируют, так как пахнут упыри сырой землёй. Тревожно псам, но молчат – не живые, не мёртвые, непонятно что, словом. Тут не собачья вина, тут страх. Животный страх.
            Кошки тоже молчат, упыря встретив, только сверкают злобно, да шерсть дыбят. И птицы молчат, вот и передавливают упыри скотину. А как скотина кончается, не обессудьте…
            Впрочем, если забредёт кто раньше в когти – тоже неплохо.
– А где, говоришь, передавили кур? – Томаш легко сходил за своего. Было у него от природы какое-то умение нравиться людям. Открывались ему местные охотно и быстро, просто входил он в круг доверия, и это помогало – так он добывал информацию, а ещё – ночлег, если это было нужно.
            Агата так не умела. Да Томаш её и не пускал особенно – всё-таки женщина, а женщина, появляющаяся в трактирчиках да постоялых дворах – это всегда повышенный интерес и пониженное доверье. Ещё и приклеится кто. Добро, если так, со смехом, а не от зла.
            Себастьян всякий раз был настороже, когда кто-то заговаривал с Агатой через пьяный дым, а та ничего – или не боялась, или держала лицо.
            Через четверть часа от полученных сведений, Томаш уже ввалился в комнату. Агата тотчас поднялась – она была бледна, но решительна.
– Ну? – мрачно спросила Агата, - чего светишься?
– Похоже, повезло, – ответил Томаш. – Тут есть какая-то дрянь – кур давит, псы на неё не реагируют, и скот крадёт.
            Агата задумалась. Себастьян тоже. Больше всего под это описание подходил упырь.
– Тут недалеко есть место, у них кладбище.
– Мёртвых много? – спросил Себастьян. Ещё год назад этот вопрос ему самому показался бы циничным, а сейчас звучал нормально.
– Говорят, что человек десять. Это новое кладбище, они его как бы…перенесли. На старом река подтопила.
– Река? – хмыкнула Агата, – кто же кладбище около реки делает?
– Люди делают! – обозлился Томаш, – ну я, что ли, тут определяю?
– Делают, – заступился за Томаша Себастьян. – Я о таком не в первый раз слышу. Да и мои родители похоронены у реки. Но там склон, там река не пройдёт.
            Агата отмахнулась – плевала она, откровенно говоря, на всякие там реки.  В
– В путь пора! – рыкнула она. Болезнь, ещё не проступившая отчётливо, давала ей хороший запас дурного настроения.
***
            Упыря они нашли сразу. Те, будучи не особенно умными, полагают всегда себя на кладбищах в безопасности. Тем более, по ночам. Вот и упырь сидел у свежей могилы и скрёб землю – то ли искал съестного, то ли пахло привлекательно – кто этих упырей разберёт?
            Луна вышла из-за пушистого тёмного облака, саданула лучом по кладбищу и выхватила из темноты длинные волосы и серую кожу существа. Существо дёрнулось от света, заметалось, напуганное, обратило лицо к небу, взвыло…
– Упыриха! – охнула Агата.          
            Они втроём скрывались за кустами. Распластавшись по земле, наблюдали.
– Тш! – шикнул Томаш. Благо, упыриха, теперь он и сам видел, что сестра права, не услышала. Ослеплённая лунным страхом, она забегала на четвереньках, не зная, куда скрыться от луны. А вот вурдалаки и вампиры любят луну, а эти…
            Чего с них взять?
            Но то, что существо оказалось упырихой – было и впрямь удивительно. Насколько мог судить Себастьян, да судя по реакции, не он один, упыри в основном были мужского пола.  Он знал ещё из справочника, что среди десяти упырей только один экземпляр будет принадлежать к женскому полу. Почему так? непонятно. Но справочнику вообще всё было непонятно, так что отчасти Себастьян был даже рад тому, что Город, наконец-то, занялся вопросами теории, и постепенно пошёл к задаче: объяснить почему это происходит.
            Нежить и нечисть не берётся ниоткуда. Ладно ещё, если лесная – тут понятно. Изначальные лесные духи, плюс духи заблудших и сгинувших в чащобах путников. Ладно ещё домовые – тут уже как данность, прими и всё! да и с мавками и русалками тоже понятно – это души утопленниц покоя не знаю и бродят, сбивают народ.
            А вот нежить? Не та, что передаётся укусами как вампирство или оборотни, а вот такая, как вурдалаки да упыри со стрыгами? Это ведь не заложено природой?
            Сначала была блистательная теория о том, что в низшую нежить попадают самоубийцы. Теория изжила себя быстро – самоисход не являлся доказательством того, что душа или плоть вернутся.
            Тогда пришла новая версия – души грешников возвращают плоть к жизни. ну или к существованию. Эта теория и оставалась основной, хотя и трещала по швам. Каждый живущий человек прекрасно знал, как минимум, одного-двух негодяев, которые после смерти…спали вечным сном!
            Да и с таким подходом нежить просто изжила бы людской вид как ненужный. Сколько сгинуло грешных душ за всю историю? И потом, что именно считать грехом?
            Но другой теории у Города не было. Зато был факт: нежить есть и её число увеличивается. Большего Город сказать не мог ни на счёт природы вурдалаков, стрыг и упырей, ни по поводу странного расслоения полов – женского рода было мало.
            А тут упыриха.
– Берём? – спросил Томаш. – С разных сторон заходим, фонари ярче.
            Его голос звучал спокойно. А чего ему было смущаться? Он был в своей стихии, боролся, правда, в этот раз рекомендовано было не убивать, но это ничего – стихия не поменялась. Слегка изменились условия, да это пустяки!
– На три, окружаем! – шепнула Агата и первая приподнялась, чтобы в едином броске и распрямиться и фонарём ослепить упыриху.
***
            С самого начала всё пошло не по плану. Убить врага просто, а вот взять его в плен?.. это уже задача. Тем более, если враг не понимает, что плен – это какое-то благо, ещё возможность посуществовать.
            Они выскочили в один момент, сверкнули фонарями. Кладбище ослепило, и упыриху тоже. Слепые могильные камни недовольно проступали в фонарном свете, а среди лучей металась упыриха, застигнутая врасплох уже второй раз за ночь.
            Она выла, рвалась то вправо, то влево, никак не соображая, что надо сделать один большой прыжок, перепрыгнуть прямо через головы окруживших и бежать, бежать!
– Стоять! Стоять! – крик был напрасным, упыриха выла и кричала, и что хуже всего, если выла она как волк, то кричала-то как человек.
            Выносить это было страшно. И пока Томаш и Агата рванулись вперёд с фонарями, выхватывая уже заготовленные оковы, к ней, Себастьян ещё помедлил. Этот крик гипнотизировал и ужасал. Он напоминал о женщине, которой очень больно и страшно, а не о чудовище.
– Чего стоишь? – заорала Агата и Себастьян очнулся, рванул на помощь, фонарь, однако, выскользнул из неловких, вмиг взмокших рук, покатился по земле, попал под ногу Томашу, хрустнул, погас…
            Себастьян был уже в гуще сражения. Они пытались держать упыриху, пока Агата должна была сковать её руки и ноги, и шею, и пасть…
            Или рот? Вблизи Себастьян видел, что у неё рот. Окровавленный, полный обычных людских зубов, ну, может, чуть более белых, чем это полагается селянке, но белых и крепких. Рот…совершенно человеческий.
            Она выла. Лохмотья, едва прикрывавшие её серое тело, трещали, она билась, не замечая ни своей открывающейся наготы, ни слов, которые пытались донести до неё представители Инспекции.
            В какой-то момент она рванула ногой, попала Агате в живот и Агата, не ожидавшая этого, охнула. Томаш обернулся на сестру, и тогда упыриха вырвала и руку из его хватки. Это было уже опасно, и, хотя Агата крикнула, что он должен вернуться к своему делу, и сам Томаш уже навалился на упыриху снова, а Себастьян напряг последние силы, упыриха едва не победила…
            Она рванулась всем своим телом вверх, изогнулась в уродливую дугу, которую никогда не повторить, не переломав всех костей, живому человеку, но это не помогло. Агата сама ударила её, крепко приложила теми же оковами и быстро щёлкнули железные браслеты на руках, а затем – шея, и рот...
            Упыриха уже могла не пытаться освободиться – бесполезно, ведь железо держала её коконом. Скреплённое на несколько замков, оно было тюрьмой, но упыриха билась.
– Не задохнётся? – с тревогой спросил Себастьян, глядя на то, как она пытается прокусить железо, но, конечно, не может, и скоба впивается в её лицо.
– Да хоть бы и так! – зло прошипела Агата, – вот падаль!
            Себастьян увидел в лунном свете лицо Агаты – покрытое испариной, раскрасневшееся от борьбы, уставшее…
– Как мы её поведём? – спросил Томаш, – она ж идти не сможет.  Не тащить же?
– В телегу! – Агата либо думала об этом раньше, либо просто сообразила на ходу. – Найди в деревне телегу и какую-нибудь тряпку, прикроем…
            Томаш моргнул и скрылся, подхватив с земли свой фонарь.
            Себастьян и Агата остались с упырихой. У неё было много сил, очень много, но все они не побеждали железных оков. Ну и той хитрости замков, которая была известна на весь Город.
– Жалеешь? – Агата проследила за взглядом Себастьяна и, конечно, поняла больше, чем Томаш.
– Нет, просто…– он и сам не мог объяснить что чувствует. Отвращение? Да, конечно. И окровавленный рот, и это безумие, и факт поедания животных, и, почти наверняка – мертвечины. Но было что-то ещё в этом отвращении. Жалость? Распростёртая, жалкая…
– Это нормально, – успокоила Агата. Её дыхание постепенно выравнивалось. – Нормально, правда. Я не всегда работала с Томашем. Когда-то Город решил, что будет плохой идеей брату с сестрой вместе работать. Меня определили под начальство Белогора. Слыхал о нём?
– Белогора?  Того, что входит в Совет Города? – не повреил Себастьян.
– Ага, – мрачно кивнула Агата, – он самый.
– Я не знал, что ты…
– И забудь, – посоветовала Агата, – ему с инспектором каким-то не по пути. Он всегда во власть метил. И тогда ещё… но не об этом речь. Я, знаешь ли, первое своё дело помню. Мы тогда вампира ловили. Поганое было дело, кровавое и грязное, я сама думала, не вынесу. И не вынесла бы… не вампир оказался, а вампирша. Сын у неё умирал, когда она сама ещё человеком была. Она его и не собиралась кусать-то, собой владела, стерва такая. Но мы по её следу шли, и она поняла, что проходят её минуты, и напоследок сынка-то и обратила. Мы её упокоили, конечно, а тут и её сынок.
            Агата замолчала, видимо, вспоминая прошлое. Себастьян вздрогнул:
– Вы…и его?
– Враг всегда враг, – напомнила Агата резко, но смягчилась, – я плакала. Очень плакала. Нелегко, знаешь ли, было. Но Белогор сказал, что если я такая слезливая, то сама его и должна упокоить. И я упокоила. Потому что это сейчас он вызывает жалость, а когда он начнёт кровь невинных пить? А? так и эту не жалей. Человека жалеть можно, а чудовище жалеть нельзя.
– Мы не знаем природу чудовищности, – Себастьян бросил взгляд на упыриху, которая пыталась ещё высвободиться, но, похоже, даже до неё доходило, что она слаба, и буйство её становилось тише. – Вдруг она не выбирала такой судьбы?
– Выбирала или не выбирала…– Агата хмыкнула. – Я не выбирала родиться такой, какая есть. Я тоже хотела бы быть красавицей и жить счастливую жизнь. А так – думаешь, что?
– Ты красива, – без колебаний заверил Себастьян .
            Агата рассмеялась:
– Томаш также говорит, а я себя в зеркало вижу. Грубые у меня черты, но речь не об этом. Я такого не выбирала, но я такая есть. Могу я это исправить? Нет. Вот и она исправить не может. А вот то, что она делает – может. Сейчас она скот ворует, тебе, как городскому жителю, это не понять, но скот – это опора для поселения. И шерсть, и мясо, и молоко… а от кур пользы и того боле. Они ж неприхотливы. А она ворует и режет, давит! Что, думаешь, жалеть за то? да, она не понимает, но волк тоже не понимает. Но волков убивают. А мы…мы тоже убиваем.
– Я впервые вижу упыриху, – признался Себастьян, не отвечая на слова Агаты. Да, она была права, она рассуждала здраво, и разум его соглашался, но жалость это не побеждало.
– Ну это редкость, да, – согласилась Агата и рявкнула: – да умолкни ты!
            Упыриха, пытавшаяся скулить через скобы, стихла.
– Понимает, – хмыкнула Агата, – но это всё тоже не очень важно. она себя не контролирует, и не будет. А если скот кончится, она и детеныша людского сожрет. А после и за взрослого примется.
– Откуда же это берется-то? – Себастьян с досадой пнул по какому-то комку земли.
            Агата пожала плечами:
– Не знаю. В этом пусть те разбираются, кто должен. А нам не по рангу. Нам их убивать надо, мы и делаем…– она осеклась, взгляд её был устремлён на могильный камень. Тот самый, у которого скреблась упыриха.
            Себастьян обернулся, в свете фонаря было видно имя – Шарлотта, и годы – выходило, что здесь похоронена совсем ещё девчонка семнадцати или восемнадцати – месяц сложно было разобрать, лет.
– Ты чего? – не понял Себастьян.
            Но Агата не ответила, она приблизилась к упырихе, у которой бешено пульсировали от яркого фонарного света зрачки.
– Шарлотта? – спросила Агата тихо. – Ты Шарлотта?
            Себастьян пока не понимал. На его взгляд упыриха была бы старше, хотя – кто их поймёт?
            Сначала упыриха не реагировала. Потом вдруг заскулила, но неуверенно, то ли боялась света, то ли ответа Агате.
– Шарлотта, да? – еще раз спросила Агата.
– У-у-у…– отозвалась упыриха и снова попыталась прокусить железную скобу.
– Заводишь друзей? – Томаш появился с телегой. Запыхавшийся, взмокший. Телега была простая, ручная, но это было хоть что-то. – В трактире взял.
– Подожди! – сказала Агата. – У нас тут…интересное.
– В трактире тоже, или ты хочешь, чтоб я заболел? – обиделся Томаш. – Давай грузить! Себастьян, по…
– Подожди, – повторила Агата и резко поднялась. Она стояла у могильного камня Шарлотты и что-то не давало ей покоя.
– Ты спятила? – поинтересовался Томаш, – ну какое тебе…
– Лопата есть? – тихо спросила Агата.
– Ты что, копать хочешь? – возмутился Томаш. – Земля-то мёрзлая.
            Агата не отвечала, колебалась. В самом деле, убить остаток ночи на то, чтобы раскопать бог знает какую Шарлотту? А если она не права?
– Мне кажется, это её могила, – объяснила Агата. – Она ведь и скреблась сюда, и на Шарлотту реагирует.
– Или там кто-то свежий, – не согласился Томаш, – а её тянет на пожрать.
– Так-то месяц, похоже, уже, не меньше, этой могиле, а она как свежая…– Себастьян изучал камень. – Может и правда, её? какая-то сила подняла, а она домой хочет?
– Мало ли чего она хочет! – Томаш больше не держал себя в руках. – Она дохлая! А мы живые. У нас приказ Города, а я лично, хочу побыстрее в тепло. И выпить. И спать! А вы?
            Себастьян не ответил – может быть, его и приняли как своего, но его голос значил не так много, а значит – решение было за Агатой. Бесчестно было скидывать решение на неё одну, может быть, она ждала поддержки, но Себастьян дал слабину и не позволил себе вмешаться.
– Хорошо, – сдалась Агата, – пусть с ней Город разбирается. Мы своё сделали.
***
– Хорошо-то как! Ловко! – восхищался Квинт уже через двое суток. Всё это время упыриха тихо скулила или стонала, трясясь в телеге, кое-как прикрытая тяжёлой рогожей. Телегу тащили то Себастьян, то Томаш – Агата наотрез отказалась ещё в самом начале и вообще держалась в молчании. Что-то её угнетало. Может быть, она хотела упокоить несчастную упыриху, может быть, прикидывалась жёсткой, говоря, что враг – всегда враг, а в сердце её жило ещё сочувствие и  милосердие?
            А может, она просто была больна, и лихорадка губила её, всё отчётливее принуждая к покою и тёплому питью?
            Так или иначе, но квинт был доволен.
– Ещё и упыриха! – радовался он. – Ну ребята в лаборатории посмотрят что там с нею!
            Это было слышать неприятно. Одно дело – убить врага, другое дело – отдать его на «рассмотрение» в лабораторию.
– Забираем её! – крикнул Квинт и появились двое молчаливых работяг, которые потащили упыриху, уже смирившуюся, затихшую, в двери, где она должна была сгинуть окончательно.
            Себастьяну показалось, что упыриха ищет взглядом Агату, но та упорно смотрела в сторону, увлекшись вдруг узором своего дорожного плаща. Тогда упыриха посмотрела на Томаша, но тот поглаживал гриву лошади, и не смотрел на неё. Оставался Себастьян. Себастьян спохватился слишком поздно и не успел отвести взгляд – его глаза встретили желтый взгляд упырихи, но это ещё ничего, гораздо хуже было её смирение, а хуже него – тихая одинокая слеза, вытекшая вдруг из уголка желтого глаза, пролившаяся бледной дорожкой по посеревшей высохшей от смерти коже и затерявшаяся в железных скобах, держащих её рот или пасть.
– Отдыхайте! – великодушно разрешил Квинт, и они пошли прочь, не сговариваясь, в молчании, свернули в сторону городского кабака. Тут были все свои, такие же инспектора, такие же храбрые и чёрствые воины, бившиеся с нежитью – самой разной нежитью.
– За Шарлотту? – предложил Томаш, когда им подали горячего супа, картофель, мясо и кувшин вина. Для начала неплохо – после долгого-то пути.
– Пусть она будет Шарлоттой, – согласилась Агата и подняла свой стакан.
– Пусть будет, – согласился Себастьян и тоже поднял свой стакан.
            Выпили, не чокаясь за двойную покойницу.
– Погано, – выразил общее мнение Томаш. – Как же погано. Надо было её там упокоить. Самим.
– Чего уж, – отмахнулась Агата, – поздно. Да и при себе такие мысли надо держать.
– Сам знаю, – буркнул Томаш, – но мы-то все свои. За этим столом уж точно?
            Свои! Себастьяну понравилось бы это слово в других обстоятельствах, а сейчас стало грустно. Свои, но какие?
– Пей, – посоветовала ему Агата, и сама подлила из кувшина, – твоя душа она…твоя, понимаешь? много ещё чего ждёт. А ты один у себя. так что выпили и забыли. Понял?
            Себастьян кивнул – разум он всё понял.
– Молодец, – похвалил Томаш и разлил всем ещё. – Давайте о чём-нибудь другом теперь? Хоть бы о погоде, а?
(*)(Предыдущие рассказы о мирке Инспекции – «Чёрная Мавка»,  «Стрыга»,  «Красные глаза»  и «Про чудовище». Каждый рассказ можно читать отдельно, без привязки)
 

 

О новых мерах

Из третьего пепла