Умер человек, говорят, хороший...

Я застыла, как парализованная, не веря услышанному, даже переспросила:

– Что-о?

– Да, Игорь Храбриков умер, – повторила моя бывшая одноклассница Маша Хмелева, как мне показалось, со вкусом. – За что ему такая болезнь? В двадцать семь-то лет! Хороший человек был, недавно воцерковился, стал отцом. И вот… такая мучительная смерть после долгой болезни. Ужасно!

Она говорила и что-то еще, я уже не слышала. Голова была словно забита стекловатой.

Долгое время старалась забыть об этом Игоре, самом факте его существования в моей жизни, том дне, когда на мое лицо упали капли салюта и щеки обожгло. Тогда, пять лет назад, я стояла, поглаживая еще плоский живот. Безысходность разъедала. От этого меня покачивало.

Мне казалось, я горю посреди улицы, но никто этого не замечает. Праздновался День города, многие были навеселе. И я наверняка производила такое же впечатление.

И сейчас ноги подогнулись, как тогда.

Игорь умер.

– Как думаешь, за что? – вопрошала Хмелева. Словно провоцировала.

...

Пять лет назад я перебралась в Москву со своим парнем Матвеем после окончания института. Только нашла работу. И тут выяснлось, что я беременна. Мой парень, как запоздало выяснилось, хотел познать жизнь и прожечь ее в столице. Дети в его планы не входили. По крайней мере, ближайшие годы. Он смылся.

У меня было два варианта: остаться в Москве, где я только-только закрепилась, но сделать аборт либо вернуться в плен родного городка к уставшей. В двушку, где проживали мама, папа, лежавший после инсульта, моя младшая сестра.

Вот так отречься от мечты детства?

С другой стороны… вдруг я пожалею, что не родила, скажем, лет через пять-десять? Первый аборт может оказаться фатальным. Потом не смогу иметь детей, а это станет моей мечтой, по сравнению с которой Москва и прочие достижения померкнут. Если они вообще будут… Буду проклинать себя.

Оставив ребенка, буду думать: «Если бы осталась в столице, может, жизнь бы увидела, реализовалась», превращусь в озлобленную «яжемать»: «Да, у меня нет шуб, квартир, машин, путешествий, зато есть ребенок, это главное! И нищета – ерунда! Главное – любовь. Вы несчастны, несчастны, а я родила, родила, родила…» – а глаза буду переполнены «счастьем», да так, что слюна забрызжет. Страшно!

...

Я советовалась с приятельницами, сказав, что речь идет о моей подруге, но меня сразу раскусили.

– Аборт, конечно, – сказала 35-летняя Вита, моя старшая подруга. Красивая, моложавая. Да, в 22 года мне казалось, что 35 – это уже ого-го. Молодой женщин в таком возрасте точно не назовешь. Ха-ха. Так что именно «моложавая». – У меня их было четыре. В тридцать захотела ребёнка –родила.

– А если не смогу?

– Вот именно! И для чего тогда жить? – вмешалась Анна.

– Надо сначала самой состояться, – возражала Вита.

Я склонялась к той же мысли.

– Убийца! – отрезвила меня Анна неожиданным воплем. – Я пять лет пытаюсь забеременеть… и не могу, а ты отказываешься от дара! Почему я хочу, но не могу, а твари, которым дети не нужны, беременеют? Надеюсь, если ты сделаешь аборт, у тебя будет перитонит! Почему я не могу родить, а все беременеют? Почему все, а не я, не я? – выкрикнула она, закрыв лицо руками.

– Ты с ума сошла?! – возмутилась Вита. – Зачем ты Нику доводишь? У неё тяжёлая ситуация!

– Да и пусть! Ника твоя готова убить человека. Тогда и захлебывайся собственными слезами! – взвизгнула Анна, обращаясь уже ко мне.

– Я вот растила ребенка одна… – вклинилась в разговор посторонняя женщина, сидевшая за соседним столиком в кафе. В другой ситуации я бы обозначила границы и сказала дамочке, что подслушивать и вмешиваться – некультурно, но была в таком состоянии после Аниного пассажа, что не могла и слова проронить.

– Мне было тяжело. Ну и что? А вы хотели легкой жизни? Предохраняться мы не умеем, а потом по хирургам бегаем? – отчитывала незнакомая дама.

– Эй, тетя, полегче, – возмутилась Вита. – Вас вообще не спрашивали. Сидите и ешьте.

– А я скажу! Пожалеешь ты! Кровавые слезы лить будешь!

– Вот именно! – поддержала Анна. – Никакие поездки, никакая карьера тебе не заменит ребенка! Одумайся, пока не поздно! Все, кто так жил, как собаки под забором умирают. В одиночестве!

– Уж не нагнетай. Не все, – встряла Вита.

Перепалка между ними продолжилась, а я осталась со своими мучительными раздумьями.

...

Я приехала на праздники в родной город, решив прерывать беременность там, если решу.

Мечтала же вырваться оттуда… найти хоть какое-то оправдание своему существованию. Например, что я – особенная. Иначе с чего меня с детства ненавидели?

Странным девочкам не прощают ошибок. А уж если они внешне неидеальные…

Даже не пожалуешься на несправедливость, ища элементарного сочувствия. Это вызывает или раздражение у молодых людей (а зачем сочувствовать и опускаться до прочих «со», если данная особа не вызывает никакого желания? ), или снисхождение у девушек («Тьфу-тьфу, со мной такого не было и не будет, а ты, долбанутая, поменьше злись на жизнь, может, и тебе кусочек от счастья отломится, а то злость, знаешь ли, обезображивает, не ной, мысли позитивно, надо улыбаться…»).

Я с детства мечтала о яркой жизни, уехать в столицу, например, путешествовать, с тех же лет слышала:

– Кому ты нужна? Много хочешь! Нашлась тут умная / красивая / особенная.

Я не хотела смиряться с тем, что являюсь «вторым сортом» лишь оттого, что родилась неидеальной внешне.

Я хотела жить, жить, жить, жить. Реализоваться.

Осложнялась жизнь тем, что до девятого класса училась в гоповской (среднестатистической) школе. Один раз в нос получила – «авторитету» Игорю из параллели не понравилось, что «эта чувырла перед ним стоит».

Я его послала куда подальше.

В ответ он подошел и врезал, а все вокруг улюлюкали:

– Так ей и надо!

Никогда не забуду. Бывает, беседую с кем-то, общаюсь, и тут вспоминаются эти искривленные полудетские лица с горящими глазами. Зверёныши!

Я тогда пошла во двор, взяла большую палку и отправилась в школу – бить гаденыша. Вызвали классного руководителя. Та назвала меня «умалишенной».

– Но вы же видите, мне нос разбили!

Она изрекла патетическое:

– Не просто же так, Ника! Значит, сама напросилась. Ты же знаешь, какой у Игоря характер. У других девочек нет таких проблем. Может, поищешь проблему в себе?

Попросили бы убиться – ударься об стенку головой. Жалко, что ли?

И почему я обязана была угождать какому-то Игорю? Мало ли что ему не нравится!

В общем, до самого ухода в колледж я ненавидела Игоря мучительно, страстно. Есть мнение – если тебя унижает некий молодой человек, значит, ты ему нравишься. В том случае все было не так.

Просто не был Игорь в школе хорошим человеком.

...

Гуляя в День города, совпавший с моим приездом, я решила, что оставлю ребенка. Сколько лет дрожала во мне невостребованная нежность, неспособная излиться. Никому не была нужна, неприкаянная.

Может, когда родится ребенок, я смогу в полной мере ощутить всеобъемлющую любовь.

Решение показалось мне единственно верным.

Я почувствовала, как снисходит успокоение.

И тут увидела бывшего школьного «авторитета» Игоря Храбрикова. Того самого, что ударил меня в нос ни за что. Рядом с ним шла хорошенькая женщина. Игорь что-то говорил ей, она смеялась. В глазах его плавилась нежность. Оказывается, и такие, как Игорь, способны на симпатию. Мне-то он казался монстром.

– О! – заметил меня он и остановился.

На тот момент мы не виделись уже семь лет (он ушел из школы после девятого класса), странно, что он узнал. Я-то считала, что похорошела с пятнадцати годков, похудела, изменила прическу.

Видимо, в этом городе моя неуверенность в себе проступала сквозь внешнюю оболочку.

– Ника-дура, хвост надула! – сказал взрослый амбал, скорчив мне рожу, как в школьные годы. Приобняв свою пассию, ушел. Его подруга заливисто расхохоталась, словно ей было пятнадцать.

Почему-то меня просто пронзило разочарование.

Нам уже по двадцать два, а я по-прежнему «Ника-дура». Хотя мы - давно довольно взрослые люди, но, видимо, глупые школьные дразнилки остаются с человеком навсегда.

Я рожу ребенка, буду упахиваться, как мои родители, на сменной работе, а дети этого Игоря будут травить моих. Учителя же станут говорить, что они сами виноваты.

Сомневаюсь, что своих отпрысков Игорь лучше воспитает.

Я не хочу этого по второму кругу.

Нет!

...

Вроде ничего особенного. Ну обозвал бывший одноклассник, его пассия оказалась такой же незрелой девушкой, коль нашла это забавным, подумаешь, детство, но именно этот салют что-то сломал во мне.

Я вспомнила эти ужасные школьные годы.

В тот самый момент умерла моя вера в любовь и надежда стать счастливой. Я снова осознала, что ничего не достигла за все эти годы метаний, навсегда останусь «долбанутой» и «Никой-дурой» в глазах тех, кто ломал мне жизнь в школе.

«Уехать, уехать, навсегда!»

...

Я покачала головой, избавляясь от этого страшного воспоминания о том болезненном для меня салюте пятилетней давности.

– Почему ты молчишь? – все вопрошала Машка. – А я-то думала, позлорадствуешь. Это мы тут поражаемся его тяжелой смерти, да человеком хорошим считаем, а ты-то – вряд ли.

– Ага. Я же чудовище, которое всегда радуется узнав, что у кого-то рак. До потолка прыгаю. У меня ведь нет сострадания. Высокого ты, видимо, обо мне мнения.

– Так я бы на твоем месте и радовалась, Никуш! Неужели у тебя к нему возникло сострадание? Да ладно! Меня удивило, что ты спокойно эту новость восприняла! Неужели не помнишь, в девятом классе Игорь толкнул тебя с лестницы?

– Помнишь.

– И называл тебя чувырлой.

– Тоже помнишь. Странно, что у тебя это сохранилось в памяти, Машунь. Ты хранишь в воспоминаниях мои школьные годы лучше, чем я сама. Если когда-нибудь по моему сценарию снимут легендарный фильм, напишешь мою биографию, ладушки?

Казалось, Маша сарказм уловить не могла.

– Как скажешь, Никуш! Буду в интервью на ток-шоу про тебя рассказывать... Хотя... разве сценаристов знают в лицо-то? Ими ведь не интересуются.

– Нет, конечно. Кому я нужна? Кроме тебя. Поэтому ты и напиши, чтобы меня не забыли.

Маша продолжала захлебываться воспоминаниями: «А помнишь?..»

Откуда в людях столько злорадства и гадости? Никогда не понимала стремления напомнить человеку о чем-то неприятном!

Откуда (и для чего) берутся такие Маши-Игори?

–... и еще он звонил тебе и ржал в трубку, дверь куртку твою новую порезал… – продолжала школьная «подруга».

– А это все тебе откуда известно? Особенно то, что куртку именно он порезал? Виноватого ведь не вычислили! – спросила я.

Маша замолчала.

Стоило ожидать. От такой-то «преданной» подруги.

Теперь замолчала и моя бывшая одноклассница, так долго набивавшаяся мне в друзья снова, после того как по моему сценарию сняли первый фильм, его показали по телевизору. Столько восторгов выражала. «Я всегда знала, что ты многого достигнешь, Ника!»

А то!

– Да ладно тебе, Никуш, – подала голос Машуня, – это же давно было. Просто мне Игорь тогда очень нравился… Мне тоже хотелось с ним тусоваться! С его компанией... Какая теперь разница? Все равно ведь он сдох. И заслуженно получил. Знала бы ты, как он надо мной измывался, когда мы встречались... Он явно нарц! А я ведь правда была в него влюблена. Истеричкой стала из-за него. Его смерть – всем нам урок! Никогда не знаешь, чем твоя жизнь закончится и во сколько лет, а ты ничего сделать не успеешь!

– Спасибо за урок. Прощай, – просто сказала я и исключила злобствующую Машуню Хмелеву из своей жизни.

Мерзкая деваха, брр, лицемерка!

Еще некоторое время я сидела, объятая этим странным чувством, привнесенным звонком.

Мне хотелось, чтобы живой человек, теплый и родной, забралсяко мне на коленки, обвил шею руками: «Не плачь!»

Конечно, никто не вошел.

Я вытерла неожиданные слезы. Потом заставила себя встать с дивана, заняться новым сценарием.

Мир не изменился.

Просто умер человек. Говорят, хороший.