Стены (18+)

14 июня 2020 - Николай Тихов
Стены (18+)
 
             Я открыл глаза и застонал. Я был морковью, которую засунули в крутящийся блендер – бесцветный мир кружился, каждый атом тела ныл. Но даже это не так мучило мою подавленную душу, как невыносимая головная боль. Настолько невыносимая, что хотелось умереть самой тяжёлой смертью, а не терпеть эти граничащие с безумием терзания. Однако я не мог пошевелиться – бессилие парализовало меня полностью. Я лишь воспринимал боль и молился на беспамятство.
 
             Скоро я начал приходить в себя. Туман в голове рассеялся, вместе с ним исчез и пережитый ужас. Боль меркла, но тело всё не шевелилось. Я попытался дёрнуть хотя бы пальцем, однако это удалось только спустя полчаса. Ещё полчаса ушло на то, чтобы привести в чувства ладони и ступни. Дальше дело пошло быстрее.
 
             Я поднялся на ноги через два часа. По крайней мере, так казалось. При мне не было часов. Лишь футболка с джинсами, да мягкий алый шарф, обмотанный вокруг шеи. Но даже это не столь странно, как место, в котором я находился, – пять ровных монолитных стены, пол, потолок. И больше ничего.
 
             В голове властвовала пустота. Я со всех сил напряг извилины. Из недр всплыло воспоминание.
 
             Мне 4 года. Прогулка в детском саду. Мир пахнет сиренью и свежестью утреннего ливня. Я сижу в стороне от однокашников, на самом краю игровой площадки. Вокруг меня лишь вспаханная земля. Копаю лопаткой жирную почву и достаю дождевых червей. Прячу в бутылку, наблюдаю за тем, как они извиваются. Занимательно.
 
             Сверстники играют в различные групповые игры. Кто в дочки-матери, кто в салки, кто в классики. Мне это не интересно, вот я и один. Я их ненавижу за то, что им не нравится то, что нравится мне. Они дураки.
 
             Подходит Маша – белобрысая девочка с вечно улыбающимся лицом. Она похожа на идиотку.
 
             -Что делаешь? – спрашивает Маша.
 
             -Не видишь что ли? Червей копаю, – зло отвечаю ей.
 
             -А можно и мне с тобой?
 
             -Отвянь. И без тебя тошно, – сказал я.
 
             Маша некоторое время помолчала, потом села рядом и ковырнула землю пальцем.
 
             -Я что сказал? Пошла вон отсюда! Я тут играю! – закричал я и уставился в её глаза. Маша не выдержала, зарыдала во всё горло. Сразу же из-за веранды появилась воспитательница.
 
             -Серов, что случилось? Почему Маша плачет?
 
             Я молчу и с ненавистью смотрю на неё. Вот чего они ко мне пристали? Сидел себе спокойно, никого не трогал. Приходит одна маленькая беда, за ней вторая, куда больше первой. Как же хочется покоя.
 
             -Он меня лопаткой ударил! – врёт Маша и шмыгает носом.
 
             -Серов, почему ты это сделал? – спрашивает воспитательница.
 
             Я молчу.
 
             -Отвечай, почему ты ударил Машу лопаткой?
 
             -Я этого не делал.
 
             -Ага, а Маша, значит, просто так плачет, да? Может мне пожаловаться твоей маме? А если бы в глаз землёй попал, что тогда, а? А если тебя ударят, то тебе будет приятно? Ну! Чего молчишь? Язык проглотил? – завелась воспитательница.
 
             Меня охватила ярость. Я подошёл к Оле и  с размаху зарядил ей в лоб лопаткой. Плач усилился десятикратно.
 
             -Теперь не просто так, довольны? – отвечаю я и сажусь дальше копать червей.
 
             Сколько я нахожусь в этой комнате? Час, два? По логике я уже должен задыхаться. Но дышится свободно. По крайней мере, так, как и дышалось. Неужели стены созданы из материала, пропускающего воздух?
 
             Я подошёл к одной, прикоснулся. Гладкая и холодная. Кажется, каменная. Тогда откуда воздух? Бред. Надо вспомнить что-то ещё, что-то важное. Ведь не просто так я оказался в этой западне. Наверняка тут есть выход.
 
             Вижу себя в 6 лет. Я захожу на кухню. Мама стоит спиной ко мне и, напевая «Прекрасное далёко», стряпает блины. Из открытого окна дует осенний ветерок. Призрачный тюль взлетает к потолку, а потом лёгкой нежной паутинкой опускается, чтобы через секунду вновь вспорхнуть. Наверное, он ради этого и существует. Мне хорошо, покойно. Даже слишком для ребёнка моих лет. Если бы тогда я мог сравнивать, то я бы видел себя стариком, смирившимся с неотвратимостью смерти.
 
             -Ма, блины скоро?
 
             -Потерпи, они ещё горячие, – ласково отвечает мама.
 
             Я молчу, но с кухни не ухожу. Наблюдаю за её действиями. Она хлопочет быстро и умело. Мне нравится на это смотреть. Но вот мама хватает сковороду и несёт к столу, чтобы вылить следующую партию блинов. Я же подхожу к печке и кладу ладонь на раскалённую докрасна плиту.
 
             Первые три секунды не ощущал ничего. Лишь когда мама вскрикнула, я завопил от боли. Слёзы сами брызнули из глаз. Я одёрнул руку и помчался из кухни. Мама кинулась следом.
 
             Смотрю на зажившую ладонь и вновь осознаю, что на самом деле нахожусь не в прошлом, а в ловушке из пяти стен. Время! Срочно нужно узнать время! Иначе я свихнусь! Почему меня заперли? Зачем? За что?
 
             Неужели это дело рук инопланетян? Вероятно, так и есть. Иначе как объяснить стены, пропускающие воздух? Вытяжки нигде нет. В наше время подобного ещё не существует. Да и боль в теле понятна, – пришельцы проводили на мне эксперименты. Вырубили внеземным звуком, вскрыли, а потом собрали всё воедино.
 
             Это напомнило мне меня в возрасте семи лет. Тогда я верил, что людей на самом деле очень мало. Верил, что их выращивают монстры для пропитания. Монстр надевает скальп пожранного и живёт его жизнью, как обычный человек. И один из них сидит рядом со мною.
 
             Я отворачиваюсь от  Кости, – соседа по парте – и представляю, что на секунду этот монстр снял с себя человеческую кожу. Потом резко поворачиваюсь, в надежде хоть на миг уловить ужасающий облик, но не успеваю. Он уже натянул скальп. Монстры всегда быстрее и хитрее людей.
 
             Однажды я попытался увидеть тварь через отражение на дверной ручке. И это удалось! На секунду уловил искорёженную гротескную плоть, но как только в ужасе обернулся, всё вернулось на места. Однако этого вполне хватило, чтобы стать уверенным в своём предположении – монстры существуют.
 
             Монстры знают то, что я о них знаю. Но они не делают ничего того, что вызвало бы подозрения. Наоборот, они всегда ведут себя как обычные люди. Только это не так. На самом деле они хотят усыпить мою бдительность. Хотят, чтобы я успокоился. Если я расслаблюсь, тогда их влияние усилится. Постепенно я решу, что у меня всего лишь паранойя. А когда вырасту, они покажут истинный облик и…
 
             Стены! Если бы не гравитация, то я бы потерял верх и низ. Мне кажется, будто по стенам можно пройтись, как по полу. Делаю шаг и валюсь на потолок. Что происходит? Я схожу с ума?
 
             Мне тринадцать лет.
 
             Открываю дверь и тут же бегу в свою комнату. Бросаю портфель и начинаю рыдать в подушку. В дневнике двойка по английскому языку. Страшно. Скоро явится говнотчим и изобьёт ремнём до состояния, когда невозможно сидеть. А потом поставит в угол коленями на сухой горох.
 
             За что мне всё это? Ведь я ничего плохого не совершал! Уж лучше сдохнуть, чем так жить!
 
             Вскакиваю с дивана и бегу на кухню. Хватаю нож для разделки мяса, вожу лезвием вдоль вен. Всхлипываю, откладываю в сторону. Не хочу жить, но и не хочу умирать. Что будет с мамой, если она увидит меня бледного и в крови? Последует за мной, я знаю. Ведь говнотчим и её избивает. Я, наверное, единственное, что мама любит в этом грязном мире. Почему она его не бросит? Она же видит, что это не человек. Это монстр, натянувший на себя уродливую шкуру.
 
             -Выблядок, будешь громко рыдать, я тебе ещё добавлю! – любил говорить он, потирая бесчисленные шрамы на своём теле.
 
             Может мама с ним из-за денег? После того, как папа спился и сдох, мы кушали лишь сухари. Мама однажды рассказала, будто из-за этого я ни с кем не разговаривал целый год, но я ничего помню. Всё же, уж лучше питаться сухими корками, чем каждый день это терпеть. Но что я сейчас могу поделать? Прирезать гниду во сне? Тогда меня отправят в психушку, а мама, скорее всего, не выдержит этого. Может пожаловаться в полицию? Говнотчим сам полицейский, а там все друг другу кровные братья – он об этом любит говорить. Нет! Вот вырасту и выгоню из дому. Но прежде всё припомню. Гнида прольёт столько крови, сколько пролили мы с мамой. Я заставлю его страдать!
 
             Дезориентация. Где вперёд, а где назад? Почему у меня кружится голова? Стены сжимаются. Впрочем, почему бы им и не сжиматься? Воздух то они пропускают. В этом безумном мире возможно всё.
 
             Пролетел год. Я сижу за одной партой с Юленькой. Она мне нравится. У неё длинные рыжие волосы, карие глаза и худощавое тело с намёком на будущую стройность. Прямо как героиня дряного фильма. Она слегка глуповата, но живёт в ней некая привлекательная чувственность.
                                                                                                                                                                                                                                                               Юленьку перевели к нам в класс и посадили рядом со мною вместо Кости. Предыдущего соседа размазало под трактором во время летних каникул и мне его не жалко, он был монстром. Но Юленька не монстр, она человек. Она не осознаёт, что её окружают нелюди, и потому мне покойно. Нет в её искреннем взгляде того ужаса, что проскакивает у меня, когда я смотрю в зеркало. Рано или поздно её сожрут, но не хочу ей об этом говорить. Ведь она ещё так невинна.
 
             Пытаюсь её впечатлить умопомрачительным поступком – ножницами режу кожу на своих руках. Режу немного, чтобы боль оставалась приятной. Останутся шрамы. Отрезанные треугольнички смахиваю со стола и показываю Юленьке ранки. Она морщится и отворачивается.
 
             Стены сжались сильнее. Теперь я могу, встав лопатками к одной, дотянуться пальцами до другой. Дышать тяжело. Что же такое происходит?
 
             Я совершеннолетний. Отчим сбежал годом ранее. Жаль, что не я стал тому причиной. Мама много плакала, но скоро нашла себе другого мужчину. Его зовут Женя, он мне нравится. По пугливому взгляду ясно, что он человек. Пусть мы с ним общаемся довольно редко, но я рад радости мамы. Она заслуживает в этой жизни умиротворение.
 
             Два года назад на выпускном я признался Юленьке в любви. Она натянуто улыбнулась, но промолчала. После наш класс разлетелся, кто куда. Юленька уехала в другой город, так и не дав мне никакого ответа. Первую неделю я очень тревожился, а потом смирился. Если я ей неприятен, то остаётся только подарить ей покой. Пусть ей перепадёт счастье в реальной жизни и мне лишь в грёзах. Я буду её согревать от леденящего холода в тёплых, ласковых снах, надеясь, что она почувствует мою нежность по-настоящему.
 
             Каждый день смотрю её страничку. Никаких сомнений, она даже и не помнит, как я ради неё резал руки. Сейчас это ощущается совершенно ненормальным, но в то время я верил, что поступаю храбро. Ведь мало кому хватит решительности на подобное. Я дарил ей свою кровь, как-бы говоря, – моя жизнь в твоих руках. Да… тогда во мне жила смелость, не то, что сейчас.
 
             Боюсь девушек. Не женщин, а именно девушек. Боюсь с ними разговаривать, боюсь на них смотреть. И чем красивее предо мною дева, тем рьянее рвётся сердце из груди. И днём и ночью не покидает ощущение, что если я приму в жизнь хотя бы одну, то потеряю возможность наслаждаться одиночеством. А ведь именно оно было со мною все эти годы. Конечно, иногда мечты о Юленьке заменяли его, но то лишь грёзы, также оторванные от жизни, как и я от своей возлюбленной.
 
             Ещё боюсь разговаривать. Монстры нередко говорят, что у меня мозги набекрень, из-за чего я часто несу чушь. Признаться, я и сам не всегда понимаю их. Они используют тот же язык и те же слова, но, кажется, каждый вкладывает свои смыслы. Каждый живёт в рамках своей жизни и считает, будто у остальных та же жизнь. Ну-у, по крайней мере, монстры между собой имеют более прочную связь, чем я с ними. Видимо, с возрастом отчётливее проявляется их сущность. Если я раньше боялся их истинного облика, то теперь я опасаюсь другого – главное оружие монстра не клыки и не зубы, а живущая в них пустота. Нет, нет, это не чувство одиночества, а нечто совершенно иное. Монстры, словно, просто оболочки. Оболочки в человеческих оболочках с полостью внутри.
 
             Боюсь жить. После школы нет никакого желания учиться. Я шатаюсь от говённой работы к ещё более говённой работе. Иногда сам увольняюсь, иногда меня увольняют. Всё никак не могу найти себе место. То коллектив из оболочек, то бессмысленный труд. В серьёзные конторы не берут из-за отсутствия образования. Так и мечусь из стороны в сторону.
 
             Пожалуй, единственное, к чему лежит душа – рисование. Мне нравится это занятие, хотя монстры называют мои картины мазнёй. Не знаю, врут ли, но их мнение уже давно перестало волновать. Я рисую только для себя и своей ненаглядной, пусть она об этом и не ведает. Если меня и ждёт в жизни провал, то я приму его всей душой.
 
             Стены давят на грудь. Больно, но терпимо. Тело потихоньку сплющивается в пятиугольник.
              
             Сколько мне лет? Не помню. А как меня зовут? Я знаю лишь то, что меня всегда звали по фамилии. Где мама? Я её давно не вижу. Почему воспоминания о ней пахнут ладаном? И из-за чего на моих картинах капли от дождя, если на улице сияет солнце? Как же в мире много монстров и мало людей. Да я сам-то человек? Мысли теряют очертания и форму, становятся простыми и потихоньку пропадают, – растворяются, будто их никогда и не было. Некоторые зацикливаются, некоторые делают больно. Неужели, у меня всё-таки едет крыша?
 
             Это кто? Юленька! Дорогое пальто, красные митенки, сапожки и алый вязаный шарфик. Рыжие волосы до локтей. Ангел выпархивает из вагона поезда и, кружась, беззаботно смеётся в небо. Прямо за ней выходит главный монстр в моей жизни – говнотчим!
 
             Ярость ударила в мозг потоком крови. Потемнело в глазах, заболела голова. Как такое могло случиться? Я отпустил её, дабы она не знала горя, а она умудрилась попасть в лапы этого… существа! Как я мог быть столь слабодушен, чтобы оставить Юленьку на растерзание миру? Я же всегда знал о таящихся в нём опасностях, так почему не предложил ей свою защиту? Признался в любви и тут же ретировался, слабак! Ведь тогда её, не моя, голова была переполнена зефиром и мыльными пузырями, а теперь… я виноват во всём случившемся. И я должен это исправить.
 
             Говнотчим грубо приобнял её за талию и они пошли в мою сторону. Мне захотелось схватить монстра за ноги и утащить за собою в недра ада. Руки так сильно сжали кисочки, что одна из них треснула поперёк, но я этого уже не замечал. Я видел лишь свою любовь в объятьях смерти. Её же взгляд был затуманен иллюзией счастья, раз она ещё не поняла, что за этой ужасной оболочкой ещё более ужасная пустота.
 
             Я поднялся с места. Недорисованная картина упала на асфальт краской вниз.
 
             -Как меня зовут? – заорал я, когда они проходили мимо.
 
             Юленька подпрыгнула, а говнотчим нахмурился. Шрамы превратили лицо в свиное рыло.
 
             -Как меня зову-у-ут? – повторил я.
 
             -Э, бомжара, даму не пугай! – сказал монстр.
 
             -Я спрашиваю, как меня зовут?
 
             -А водку жри чаще, может вспомнишь. Скройся с глаз, пока цел.
 
             -Вам нехорошо? Скорую вызвать? – обратилась ко мне Юленька.
 
             -Имя, имя, имя, имя…
 
             -Юль, пошли отсюда. Не обращай внимания на этого бомжару. Понавоспитают выблядков, а потом ходи среди таких, позорься…
 
             Слова потеряли свои смыслы. Они лишь рамки нашего мышления. Знаки stop пред бездной, на грани которой я балансировал. А там, на самом дне – ничего. Кто я? Никто! Узнала ли она меня? Наверное, она меня никогда и не знала. Что я буду делать дальше? Всё что угодно.
 
             Говнотчим вновь приобнял Юленьку. Я слышал, как она ещё долго ругала монстра за грубость, хоть её голос не был осуждающим, а когда всё стихло, небо разорвало молнией. Солнце скрылось. Я стоял возле вокзала и смотрел, как мои никому не нужные картины размывает дождём. Вода смешивалась с гуашью и вытекала в пучину водостока.
 
             Вечером того же дня я пришёл к дому Юленьки. Поднялся по лестничной площадке и постучал в дверь. Тут же отошёл в сторону от глазка.
 
             -Кто там?
 
             -Здравствуйте, проверка счётчиков.
 
             Щелчок замка, скрип ручки. Дверь открылась. Через цепочку я заметил лицо моей любви. Так близко я её видел только за школьной партой. Она стала настоящей красавицей. В карих глаза всё ещё читалась тень детства, но кроме неё там было нечто иное. То, что есть во взгляде зрелого, повидавшего жизнь человека – пустота.
 
             Я ударил со всей силы. Цепочка не выдержала и Юленька, ушибленная дверью, повалилась на пол. Из зала послышался знакомый топот – именно его я боялся, приходя домой с очередной двойкой.
 
             Моё тело скрылось за углом, рука нырнула в карман. Глаза поймали затылок говнотчима, а ноги понесли к нему. Казалось, что всё это происходит не со мною, а с главным героем дрянного фильма.
 
             Я не испытал ничего, когда с размаху всадил нож для разделки мяса в его ярёмную вену. Потом ещё раз и ещё. Удар за ударом. Как молотком по гвоздю. С каждым взмахом всё глубже и глубже, по самую шляпку. Стены окроплялись бутафорской, ярко-красной кровью, а я просто смотрел за своими действиями и мысленно кушал попкорн. Хрусь, хрусь. Отвратительный фильм с предсказуемой концовкой.
 
             Когда тело монстра перестала двигаться, я повернулся к Юленьке. Бедняжка всё пыталась подняться на ноги, но каждый раз падала. В прозрачном неглиже она походила на мотылька, что сжёг крылышки о пламя свечи и теперь трепыхается в предсмертной агонии. Если бы чудеса существовали, то я бы заключил её в янтаре и любовался, когда душу охватывает грусть.
 
             Я взял с полки красный шарф и обмотал вокруг тоненькой шейки. Потянул за края. Юленька пыталась сопротивляться, но я с каждой секундой всё сильнее и сильнее тянул шарф. Не прошло и минуты, как её тело обмякло.
 
             Теперь всё хорошо. Я спас её от этого проклятого мира. Теперь Юленька уже никогда не превратится в переполненного пустотой монстра. Она навсегда сохранит остатки своей невинности и будет вечно молодой. Не узнает ни горя, ни страданий. Ведь иного наш мир в себе не несёт. Всё, что монстры называют счастьем, любовью, нежностью… просто оттенки пустоты.
 
             Всё в мире состоит из пустоты!
 
Осознав эту мысль, я ужаснулся. Теперь мои глаза открыты – я, как и другие люди, тоже состою из пустоты. И мама моя пуста, и новый отчим Женя пуст. А это значит, что в мире не существует людей – мы все монстры! Просто некоторые считают себя таковыми, но это не так.
 
             Скрип дверной ручки.


             Я схватил шарф и, снеся толпу соседей, помчался со всех ног вниз по лестнице. Кто-то упал, кто-то закричал, кто-то попытался меня поймать. Они дураки, не понимают, что сущее не имеет значения! Монстра не остановить!
 
             Мост, под ним река. Один конец шарфа на узел к железным перилам, другой вокруг шеи. Противоположная сторона, дуновение ветра, прыжок.
 
             Мне не повезло. Шея не сломалась. Я, задыхаясь, извиваюсь над пылающим пандемониумом. Руки пытаются снять чёртов шарф, но он только сильнее затягивается. Мир превращается пустоту. Я вижу стены и своё прошлое. Вижу Юленьку и говнотчима.  Вижу маму и ревущую Машу, которая так и не покопала червяков. Должен ли я сделать какой-то вывод? Определить всё по значимости? Но что есть значимость? Да и вообще, то происходит? Как меня зовут? Кто я? Я есть?
 
             Ответов так и не последовало. Стены схлопнулись и размазали моё тело.
 
             Пустота.
 
 
 

© Copyright: Николай Тихов, 2020

Регистрационный номер №0475349

от 14 июня 2020

[Скрыть] Регистрационный номер 0475349 выдан для произведения:
Стены (18+)
 
             Я открыл глаза и застонал. Я был морковью, которую засунули в крутящийся блендер – бесцветный мир кружился, каждый атом тела ныл. Но даже это не так мучило мою подавленную душу, как невыносимая головная боль. Настолько невыносимая, что хотелось умереть самой тяжёлой смертью, а не терпеть эти граничащие с безумием терзания. Однако я не мог пошевелиться – бессилие парализовало меня полностью. Я лишь воспринимал боль и молился на беспамятство.
 
             Скоро я начал приходить в себя. Туман в голове рассеялся, вместе с ним исчез и пережитый ужас. Боль меркла, но тело всё не шевелилось. Я попытался дёрнуть хотя бы пальцем, однако это удалось только спустя полчаса. Ещё полчаса ушло на то, чтобы привести в чувства ладони и ступни. Дальше дело пошло быстрее.
 
             Я поднялся на ноги через два часа. По крайней мере, так казалось. При мне не было часов. Лишь футболка с джинсами, да мягкий алый шарф, обмотанный вокруг шеи. Но даже это не столь странно, как место, в котором я находился, – пять ровных монолитных стены, пол, потолок. И больше ничего.
 
             В голове властвовала пустота. Я со всех сил напряг извилины. Из недр всплыло воспоминание.
 
             Мне 4 года. Прогулка в детском саду. Мир пахнет сиренью и свежестью утреннего ливня. Я сижу в стороне от однокашников, на самом краю игровой площадки. Вокруг меня лишь вспаханная земля. Копаю лопаткой жирную почву и достаю дождевых червей. Прячу в бутылку, наблюдаю за тем, как они извиваются. Занимательно.
 
             Сверстники играют в различные групповые игры. Кто в дочки-матери, кто в салки, кто в классики. Мне это не интересно, вот я и один. Я их ненавижу за то, что им не нравится то, что нравится мне. Они дураки.
 
             Подходит Маша – белобрысая девочка с вечно улыбающимся лицом. Она похожа на идиотку.
 
             -Что делаешь? – спрашивает Маша.
 
             -Не видишь что ли? Червей копаю, – зло отвечаю ей.
 
             -А можно и мне с тобой?
 
             -Отвянь. И без тебя тошно, – сказал я.
 
             Маша некоторое время помолчала, потом села рядом и ковырнула землю пальцем.
 
             -Я что сказал? Пошла вон отсюда! Я тут играю! – закричал я и уставился в её глаза. Маша не выдержала, зарыдала во всё горло. Сразу же из-за веранды появилась воспитательница.
 
             -Серов, что случилось? Почему Маша плачет?
 
             Я молчу и с ненавистью смотрю на неё. Вот чего они ко мне пристали? Сидел себе спокойно, никого не трогал. Приходит одна маленькая беда, за ней вторая, куда больше первой. Как же хочется покоя.
 
             -Он меня лопаткой ударил! – врёт Маша и шмыгает носом.
 
             -Серов, почему ты это сделал? – спрашивает воспитательница.
 
             Я молчу.
 
             -Отвечай, почему ты ударил Машу лопаткой?
 
             -Я этого не делал.
 
             -Ага, а Маша, значит, просто так плачет, да? Может мне пожаловаться твоей маме? А если бы в глаз землёй попал, что тогда, а? А если тебя ударят, то тебе будет приятно? Ну! Чего молчишь? Язык проглотил? – завелась воспитательница.
 
             Меня охватила ярость. Я подошёл к Оле и  с размаху зарядил ей в лоб лопаткой. Плач усилился десятикратно.
 
             -Теперь не просто так, довольны? – отвечаю я и сажусь дальше копать червей.
 
             Сколько я нахожусь в этой комнате? Час, два? По логике я уже должен задыхаться. Но дышится свободно. По крайней мере, так, как и дышалось. Неужели стены созданы из материала, пропускающего воздух?
 
             Я подошёл к одной, прикоснулся. Гладкая и холодная. Кажется, каменная. Тогда откуда воздух? Бред. Надо вспомнить что-то ещё, что-то важное. Ведь не просто так я оказался в этой западне. Наверняка тут есть выход.
 
             Вижу себя в 6 лет. Я захожу на кухню. Мама стоит спиной ко мне и, напевая «Прекрасное далёко», стряпает блины. Из открытого окна дует осенний ветерок. Призрачный тюль взлетает к потолку, а потом лёгкой нежной паутинкой опускается, чтобы через секунду вновь вспорхнуть. Наверное, он ради этого и существует. Мне хорошо, покойно. Даже слишком для ребёнка моих лет. Если бы тогда я мог сравнивать, то я бы видел себя стариком, смирившимся с неотвратимостью смерти.
 
             -Ма, блины скоро?
 
             -Потерпи, они ещё горячие, – ласково отвечает мама.
 
             Я молчу, но с кухни не ухожу. Наблюдаю за её действиями. Она хлопочет быстро и умело. Мне нравится на это смотреть. Но вот мама хватает сковороду и несёт к столу, чтобы вылить следующую партию блинов. Я же подхожу к печке и кладу ладонь на раскалённую докрасна плиту.
 
             Первые три секунды не ощущал ничего. Лишь когда мама вскрикнула, я завопил от боли. Слёзы сами брызнули из глаз. Я одёрнул руку и помчался из кухни. Мама кинулась следом.
 
             Смотрю на зажившую ладонь и вновь осознаю, что на самом деле нахожусь не в прошлом, а в ловушке из пяти стен. Время! Срочно нужно узнать время! Иначе я свихнусь! Почему меня заперли? Зачем? За что?
 
             Неужели это дело рук инопланетян? Вероятно, так и есть. Иначе как объяснить стены, пропускающие воздух? Вытяжки нигде нет. В наше время подобного ещё не существует. Да и боль в теле понятна, – пришельцы проводили на мне эксперименты. Вырубили внеземным звуком, вскрыли, а потом собрали всё воедино.
 
             Это напомнило мне меня в возрасте семи лет. Тогда я верил, что людей на самом деле очень мало. Верил, что их выращивают монстры для пропитания. Монстр надевает скальп пожранного и живёт его жизнью, как обычный человек. И один из них сидит рядом со мною.
 
             Я отворачиваюсь от  Кости, – соседа по парте – и представляю, что на секунду этот монстр снял с себя человеческую кожу. Потом резко поворачиваюсь, в надежде хоть на миг уловить ужасающий облик, но не успеваю. Он уже натянул скальп. Монстры всегда быстрее и хитрее людей.
 
             Однажды я попытался увидеть тварь через отражение на дверной ручке. И это удалось! На секунду уловил искорёженную гротескную плоть, но как только в ужасе обернулся, всё вернулось на места. Однако этого вполне хватило, чтобы стать уверенным в своём предположении – монстры существуют.
 
             Монстры знают то, что я о них знаю. Но они не делают ничего того, что вызвало бы подозрения. Наоборот, они всегда ведут себя как обычные люди. Только это не так. На самом деле они хотят усыпить мою бдительность. Хотят, чтобы я успокоился. Если я расслаблюсь, тогда их влияние усилится. Постепенно я решу, что у меня всего лишь паранойя. А когда вырасту, они покажут истинный облик и…
 
             Стены! Если бы не гравитация, то я бы потерял верх и низ. Мне кажется, будто по стенам можно пройтись, как по полу. Делаю шаг и валюсь на потолок. Что происходит? Я схожу с ума?
 
             Мне тринадцать лет.
 
             Открываю дверь и тут же бегу в свою комнату. Бросаю портфель и начинаю рыдать в подушку. В дневнике двойка по английскому языку. Страшно. Скоро явится говнотчим и изобьёт ремнём до состояния, когда невозможно сидеть. А потом поставит в угол коленями на сухой горох.
 
             За что мне всё это? Ведь я ничего плохого не совершал! Уж лучше сдохнуть, чем так жить!
 
             Вскакиваю с дивана и бегу на кухню. Хватаю нож для разделки мяса, вожу лезвием вдоль вен. Всхлипываю, откладываю в сторону. Не хочу жить, но и не хочу умирать. Что будет с мамой, если она увидит меня бледного и в крови? Последует за мной, я знаю. Ведь говнотчим и её избивает. Я, наверное, единственное, что мама любит в этом грязном мире. Почему она его не бросит? Она же видит, что это не человек. Это монстр, натянувший на себя уродливую шкуру.
 
             -Выблядок, будешь громко рыдать, я тебе ещё добавлю! – любил говорить он, потирая бесчисленные шрамы на своём теле.
 
             Может мама с ним из-за денег? После того, как папа спился и сдох, мы кушали лишь сухари. Мама однажды рассказала, будто из-за этого я ни с кем не разговаривал целый год, но я ничего помню. Всё же, уж лучше питаться сухими корками, чем каждый день это терпеть. Но что я сейчас могу поделать? Прирезать гниду во сне? Тогда меня отправят в психушку, а мама, скорее всего, не выдержит этого. Может пожаловаться в полицию? Говнотчим сам полицейский, а там все друг другу кровные братья – он об этом любит говорить. Нет! Вот вырасту и выгоню из дому. Но прежде всё припомню. Гнида прольёт столько крови, сколько пролили мы с мамой. Я заставлю его страдать!
 
             Дезориентация. Где вперёд, а где назад? Почему у меня кружится голова? Стены сжимаются. Впрочем, почему бы им и не сжиматься? Воздух то они пропускают. В этом безумном мире возможно всё.
 
             Пролетел год. Я сижу за одной партой с Юленькой. Она мне нравится. У неё длинные рыжие волосы, карие глаза и худощавое тело с намёком на будущую стройность. Прямо как героиня дряного фильма. Она слегка глуповата, но живёт в ней некая привлекательная чувственность.
                                                                                                                                                                                                                                                               Юленьку перевели к нам в класс и посадили рядом со мною вместо Кости. Предыдущего соседа размазало под трактором во время летних каникул и мне его не жалко, он был монстром. Но Юленька не монстр, она человек. Она не осознаёт, что её окружают нелюди, и потому мне покойно. Нет в её искреннем взгляде того ужаса, что проскакивает у меня, когда я смотрю в зеркало. Рано или поздно её сожрут, но не хочу ей об этом говорить. Ведь она ещё так невинна.
 
             Пытаюсь её впечатлить умопомрачительным поступком – ножницами режу кожу на своих руках. Режу немного, чтобы боль оставалась приятной. Останутся шрамы. Отрезанные треугольнички смахиваю со стола и показываю Юленьке ранки. Она морщится и отворачивается.
 
             Стены сжались сильнее. Теперь я могу, встав лопатками к одной, дотянуться пальцами до другой. Дышать тяжело. Что же такое происходит?
 
             Я совершеннолетний. Отчим сбежал годом ранее. Жаль, что не я стал тому причиной. Мама много плакала, но скоро нашла себе другого мужчину. Его зовут Женя, он мне нравится. По пугливому взгляду ясно, что он человек. Пусть мы с ним общаемся довольно редко, но я рад радости мамы. Она заслуживает в этой жизни умиротворение.
 
             Два года назад на выпускном я признался Юленьке в любви. Она натянуто улыбнулась, но промолчала. После наш класс разлетелся, кто куда. Юленька уехала в другой город, так и не дав мне никакого ответа. Первую неделю я очень тревожился, а потом смирился. Если я ей неприятен, то остаётся только подарить ей покой. Пусть ей перепадёт счастье в реальной жизни и мне лишь в грёзах. Я буду её согревать от леденящего холода в тёплых, ласковых снах, надеясь, что она почувствует мою нежность по-настоящему.
 
             Каждый день смотрю её страничку. Никаких сомнений, она даже и не помнит, как я ради неё резал руки. Сейчас это ощущается совершенно ненормальным, но в то время я верил, что поступаю храбро. Ведь мало кому хватит решительности на подобное. Я дарил ей свою кровь, как-бы говоря, – моя жизнь в твоих руках. Да… тогда во мне жила смелость, не то, что сейчас.
 
             Боюсь девушек. Не женщин, а именно девушек. Боюсь с ними разговаривать, боюсь на них смотреть. И чем красивее предо мною дева, тем рьянее рвётся сердце из груди. И днём и ночью не покидает ощущение, что если я приму в жизнь хотя бы одну, то потеряю возможность наслаждаться одиночеством. А ведь именно оно было со мною все эти годы. Конечно, иногда мечты о Юленьке заменяли его, но то лишь грёзы, также оторванные от жизни, как и я от своей возлюбленной.
 
             Ещё боюсь разговаривать. Монстры нередко говорят, что у меня мозги набекрень, из-за чего я часто несу чушь. Признаться, я и сам не всегда понимаю их. Они используют тот же язык и те же слова, но, кажется, каждый вкладывает свои смыслы. Каждый живёт в рамках своей жизни и считает, будто у остальных та же жизнь. Ну-у, по крайней мере, монстры между собой имеют более прочную связь, чем я с ними. Видимо, с возрастом отчётливее проявляется их сущность. Если я раньше боялся их истинного облика, то теперь я опасаюсь другого – главное оружие монстра не клыки и не зубы, а живущая в них пустота. Нет, нет, это не чувство одиночества, а нечто совершенно иное. Монстры, словно, просто оболочки. Оболочки в человеческих оболочках с полостью внутри.
 
             Боюсь жить. После школы нет никакого желания учиться. Я шатаюсь от говённой работы к ещё более говённой работе. Иногда сам увольняюсь, иногда меня увольняют. Всё никак не могу найти себе место. То коллектив из оболочек, то бессмысленный труд. В серьёзные конторы не берут из-за отсутствия образования. Так и мечусь из стороны в сторону.
 
             Пожалуй, единственное, к чему лежит душа – рисование. Мне нравится это занятие, хотя монстры называют мои картины мазнёй. Не знаю, врут ли, но их мнение уже давно перестало волновать. Я рисую только для себя и своей ненаглядной, пусть она об этом и не ведает. Если меня и ждёт в жизни провал, то я приму его всей душой.
 
             Стены давят на грудь. Больно, но терпимо. Тело потихоньку сплющивается в пятиугольник.
              
             Сколько мне лет? Не помню. А как меня зовут? Я знаю лишь то, что меня всегда звали по фамилии. Где мама? Я её давно не вижу. Почему воспоминания о ней пахнут ладаном? И из-за чего на моих картинах капли от дождя, если на улице сияет солнце? Как же в мире много монстров и мало людей. Да я сам-то человек? Мысли теряют очертания и форму, становятся простыми и потихоньку пропадают, – растворяются, будто их никогда и не было. Некоторые зацикливаются, некоторые делают больно. Неужели, у меня всё-таки едет крыша?
 
             Это кто? Юленька! Дорогое пальто, красные митенки, сапожки и алый вязаный шарфик. Рыжие волосы до локтей. Ангел выпархивает из вагона поезда и, кружась, беззаботно смеётся в небо. Прямо за ней выходит главный монстр в моей жизни – говнотчим!
 
             Ярость ударила в мозг потоком крови. Потемнело в глазах, заболела голова. Как такое могло случиться? Я отпустил её, дабы она не знала горя, а она умудрилась попасть в лапы этого… существа! Как я мог быть столь слабодушен, чтобы оставить Юленьку на растерзание миру? Я же всегда знал о таящихся в нём опасностях, так почему не предложил ей свою защиту? Признался в любви и тут же ретировался, слабак! Ведь тогда её, не моя, голова была переполнена зефиром и мыльными пузырями, а теперь… я виноват во всём случившемся. И я должен это исправить.
 
             Говнотчим грубо приобнял её за талию и они пошли в мою сторону. Мне захотелось схватить монстра за ноги и утащить за собою в недра ада. Руки так сильно сжали кисочки, что одна из них треснула поперёк, но я этого уже не замечал. Я видел лишь свою любовь в объятьях смерти. Её же взгляд был затуманен иллюзией счастья, раз она ещё не поняла, что за этой ужасной оболочкой ещё более ужасная пустота.
 
             Я поднялся с места. Недорисованная картина упала на асфальт краской вниз.
 
             -Как меня зовут? – заорал я, когда они проходили мимо.
 
             Юленька подпрыгнула, а говнотчим нахмурился. Шрамы превратили лицо в свиное рыло.
 
             -Как меня зову-у-ут? – повторил я.
 
             -Э, бомжара, даму не пугай! – сказал монстр.
 
             -Я спрашиваю, как меня зовут?
 
             -А водку жри чаще, может вспомнишь. Скройся с глаз, пока цел.
 
             -Вам нехорошо? Скорую вызвать? – обратилась ко мне Юленька.
 
             -Имя, имя, имя, имя…
 
             -Юль, пошли отсюда. Не обращай внимания на этого бомжару. Понавоспитают выблядков, а потом ходи среди таких, позорься…
 
             Слова потеряли свои смыслы. Они лишь рамки нашего мышления. Знаки stop пред бездной, на грани которой я балансировал. А там, на самом дне – ничего. Кто я? Никто! Узнала ли она меня? Наверное, она меня никогда и не знала. Что я буду делать дальше? Всё что угодно.
 
             Говнотчим вновь приобнял Юленьку. Я слышал, как она ещё долго ругала монстра за грубость, хоть её голос не был осуждающим, а когда всё стихло, небо разорвало молнией. Солнце скрылось. Я стоял возле вокзала и смотрел, как мои никому не нужные картины размывает дождём. Вода смешивалась с гуашью и вытекала в пучину водостока.
 
             Вечером того же дня я пришёл к дому Юленьки. Поднялся по лестничной площадке и постучал в дверь. Тут же отошёл в сторону от глазка.
 
             -Кто там?
 
             -Здравствуйте, проверка счётчиков.
 
             Щелчок замка, скрип ручки. Дверь открылась. Через цепочку я заметил лицо моей любви. Так близко я её видел только за школьной партой. Она стала настоящей красавицей. В карих глаза всё ещё читалась тень детства, но кроме неё там было нечто иное. То, что есть во взгляде зрелого, повидавшего жизнь человека – пустота.
 
             Я ударил со всей силы. Цепочка не выдержала и Юленька, ушибленная дверью, повалилась на пол. Из зала послышался знакомый топот – именно его я боялся, приходя домой с очередной двойкой.
 
             Моё тело скрылось за углом, рука нырнула в карман. Глаза поймали затылок говнотчима, а ноги понесли к нему. Казалось, что всё это происходит не со мною, а с главным героем дрянного фильма.
 
             Я не испытал ничего, когда с размаху всадил нож для разделки мяса в его ярёмную вену. Потом ещё раз и ещё. Удар за ударом. Как молотком по гвоздю. С каждым взмахом всё глубже и глубже, по самую шляпку. Стены окроплялись бутафорской, ярко-красной кровью, а я просто смотрел за своими действиями и мысленно кушал попкорн. Хрусь, хрусь. Отвратительный фильм с предсказуемой концовкой.
 
             Когда тело монстра перестала двигаться, я повернулся к Юленьке. Бедняжка всё пыталась подняться на ноги, но каждый раз падала. В прозрачном неглиже она походила на мотылька, что сжёг крылышки о пламя свечи и теперь трепыхается в предсмертной агонии. Если бы чудеса существовали, то я бы заключил её в янтаре и любовался, когда душу охватывает грусть.
 
             Я взял с полки красный шарф и обмотал вокруг тоненькой шейки. Потянул за края. Юленька пыталась сопротивляться, но я с каждой секундой всё сильнее и сильнее тянул шарф. Не прошло и минуты, как её тело обмякло.
 
             Теперь всё хорошо. Я спас её от этого проклятого мира. Теперь Юленька уже никогда не превратится в переполненного пустотой монстра. Она навсегда сохранит остатки своей невинности и будет вечно молодой. Не узнает ни горя, ни страданий. Ведь иного наш мир в себе не несёт. Всё, что монстры называют счастьем, любовью, нежностью… просто оттенки пустоты.
 
             Всё в мире состоит из пустоты!
 
Осознав эту мысль, я ужаснулся. Теперь мои глаза открыты – я, как и другие люди, тоже состою из пустоты. И мама моя пуста, и новый отчим Женя пуст. А это значит, что в мире не существует людей – мы все монстры! Просто некоторые считают себя таковыми, но это не так.
 
             Скрип дверной ручки.


             Я схватил шарф и, снеся толпу соседей, помчался со всех ног вниз по лестнице. Кто-то упал, кто-то закричал, кто-то попытался меня поймать. Они дураки, не понимают, что сущее не имеет значения! Монстра не остановить!
 
             Мост, под ним река. Один конец шарфа на узел к железным перилам, другой вокруг шеи. Противоположная сторона, дуновение ветра, прыжок.
 
             Мне не повезло. Шея не сломалась. Я, задыхаясь, извиваюсь над пылающим пандемониумом. Руки пытаются снять чёртов шарф, но он только сильнее затягивается. Мир превращается пустоту. Я вижу стены и своё прошлое. Вижу Юленьку и говнотчима.  Вижу маму и ревущую Машу, которая так и не покопала червяков. Должен ли я сделать какой-то вывод? Определить всё по значимости? Но что есть значимость? Да и вообще, то происходит? Как меня зовут? Кто я? Я есть?
 
             Ответов так и не последовало. Стены схлопнулись и размазали моё тело.
 
             Пустота.
 
 
 
 
Что такое счастье?
Рейтинг: 0 199 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!