Смерть Поли

 

 

 

Поля остановилась перед красивым зеркалом в массивной раме. Неужели там, в его глубине её отражение? Неужели – это она?

            Девочка осторожно провела заскорузлым пальцем по амальгаме. Та худосочная жалкая копия сделала то же самое. Да, это было правдой – зеркало было совсем ровным и гладким, оно не могло лгать, как то – в парке культуры, в том небольшом балаганчике, где люди отчего-то громко смеялись, глядя на свои расплывшиеся или напротив вытянувшиеся вверх отражения.

            Поля глубоко вздохнула. От постоянного голода у неё кружилась голова, никогда раньше она так много не работала. Всю грязную работу по дому делала рябая и очень молчаливая Фёкла. Она пришла в их небольшой город из близлежащей деревни, и была молчалива, как рыба.

            Но теперь у Поли не было, ни отца, ни матери. Она вспомнила, как они, словно сказочные мыши на зов крысолова шагали к сборному пункту, как пытались выглядеть равнодушными, как, наконец, их всех повели.

            Вели их через весь город. И Поле казалось, что снова какой-то большой праздник, какой-то особый день. Но лай злых двуцветных собак не давал ей права так думать. Собаки принюхивались к чужим запахам и тревожно лаяли.

            Поле было очень жарко. На ней было демисезонное пальто и красивое, нарядное платье. Было так, как будто её пригласили пойти в гости или на премьеру в заезжий театр. Отец также выглядел франтом. Он старался выглядеть так, но Поля догадывалась, что он тоже волнуется.

            Тогда у них отобрали и чемоданы, и даже Полин ранец с учебниками. Она уже сама не помнила, зачем взяла его, зачем так старательно несла, словно бы там были не никому теперь не нужные книги, а большие и тяжёлые слитки золота.

            Людям приказали раздеться.

Поля не поверила своим ушам. Но другие люди уже снимали с себя шляпы и пальто. Казалось, что они подражают друг другу, торопясь стать скорее розовыми, как праздничные свечки или розы на торте.

            Она оглянулась на родителей. Отец виновато расстегивал свою щегольскую жилетку, а мать, мать стягивала через голову своё шёлковое платье.

            «Неужели и они сейчас тоже…

            Поля заплакала. Её пальцы нащупали неповоротливую деревянную пуговицу. Та неожиданно выскользнула из петли, выскользнула, и её примеру последовали другие деревянные пуговицы.

            Очень скоро она ничем не отличалась от своих молчаливых родителей. Те стояли, словно сурки, стояли и старались унять роковую дрожь.

            - Это конец – Поля! – трагически прошептал отец.

            Поля кивнула головой.

            Ей смешные косички вздрогнули и закачались, как веточки от набежавшего ветра.

            Какой-то офицер приблизился к ним. Улыбаясь, он направил на них фотокамеру и что-то негромко сказал по-немецки. Похожая камера была у одноклассника Поли – Илюшки Гейфмана. Они сидели за одной партой, т она очень гордилась этим соседством.

            - Неужели он тоже стоит где-то здесь, прикрываясь футляром со скрипкой? Нет, скрипку у него наверняка отобрали. Отобрали же у меня мой ранец.

            Поля вдруг вспомнила, как не любила ходить в лес с классом. По мнению мамы, было, не гигиенично есть грязную подгоревшую картошку, и спать под такой ненадёжной крышей, как парусина. Зато ей нравилось ездить в мягком вагоне. Там было уютно, и зачем они вернулись в этот пыльный и страшный город.

            Она теперь понимала мать, которая так мечтала уехать в Москву. Теперь без платья она выглядела совсем иначе, словно была не человеком, а оплывшей свечкой, которая боится и не хочет стать обычным огарком.

            Поля вспомнила, какой красивой мама была в бане. Они никогда не мылись в общем отделении. В их городе ещё оставались дворянские номера, которые занимали партработники со своими семьями.

            Фёкла тогда выглядела очень смешно. Она молчала, и казалось, что она и впрямь немая. Поле было щекотно. Она старалась не замечать неловких прикосновений этой молчаливой бабы, но чувствовала себя как-то неловко, словно бы была простой фарфоровой статуэткой.

            Теперь на неё смотрела исхудавшая жалкая девочка. Поля была готова разреветься. Она на мгновение припомнила красивую даму, в честь которой её мать выбрала имя для своей дочери. Язык опробовал два сладких имени, как две шоколадных конфеты из коробки.

«Полина Виардо». Поля усмехнулась. Она видела, как эта дама стоит на ветру совершенно голая, а рядом с ней высокий и несуразный господин с льняного цвета бородкой и вьющимися волосами.

            Тогда её спас этот красивый офицер. Он потянул её за руку, и она пошла, равнодушно и скучно, как механическая кукла из детской книжки. Поле было уже всё равно, что будет с её телом, она понимала одно, раз может ходить, то ещё жива.

            «А может, это мне только снится?» - подумала она. – Так надо досмотреть этот сон до конца.

            Офицер не позволил ей одеться. Да и сама Поля отчего-то брезговала чужими вещами. Она боялась, что по её телу будут ползать наглые кровососущие насекомые. Мать ненавидела их больше всего на свете, и всегда говорила, «что уж в Москве этой гадости точно не бывает!».

            Её привезли в этот дом. Привезли, чтобы она работала. Полина с тоской смотрела на всё снизу вверх и старалась молчать, как Фёкла. Память услужливо подсказывала всё то, что делала эта молчаливая баба. И хотя она была одета в шерстяное платье, а Поля сейчас жалко розовела, как свечной огарок.

            Её дни вдруг разом наполнились. Она уже не думала, кто она и зачем живёт. Не думала даже про красавца Илюшку, который писал ей глупые записки, и так противно и нагло пахнул чесноком, что этот запах, не мог победить даже мятный аромат зубного порошка.

            В минуты краткого сна, ей снилось, что она такая же голая и молчаливая танцует какой-то дурацкий танец, а Илья на своей скрипке выводит смычком задорные звуки, от которых ноги сами идут в пляс. И что ей совсем не стыдно, что напротив, она вызывающе смотрит на толпу, а затем не спеша, давая возможность её хорошо разглядеть, обходит всех со щегольской отцовской шляпой в руках.

            Сон обрывался на полпути. И ей приходилось вновь вставать и обмывать своё жалкое такое уже никчёмное тело. Поля уже не знала, что ей лучше – танцевать под скрипку Илюшки, или весь день притворяться глухонемой.

            Человек, что теперь жил здесь, был явно доволен жизнью. Он много и сытно ел, а иногда включал свой драгоценный патефон – вальсы перемежались с воинственными маршами, и Поля могла убедиться, что она ещё не глухая.

            Поля старалась не смотреть в зеркало. Ей было стыдно. Она даже не дотрагивалась руками до своего живота или грудей, которые отвисали у неё, как у голодной козы. Даже ела, она, как воровка, стесняясь и того, что ела, и того, что нуждалась в еде.

            «А может, просто взять и умереть. Но как?»

            Поля не хотела, чтобы её расстреляли. Не хотела, и висеть на дереве, как жалкое набитое соломой чучело. Раньше по рассказам отца в такое чучело солдаты втыкали свои штыки.

            У неё было такое ощущение, что она прогуливает очень важный урок. Что она попросту струсила, не решилась войти в класс, и теперь хорониться от строгих глаз директора, сторониться и тупо краснеет от каждой кусающей мозг мысли.

            Она поняла, что стала животным, и что Иван Герасимович был прав, когда утверждал, что все люди произошли от обезьян.

            «А может, я тоже становлюсь обезьяной?»

            Она вдруг улыбнулась.

            Ей вдруг захотелось покрыться шерстью и перестать бояться так внезапно пришедшей осени. Тогда ей не придётся думать о том, как не умереть от холода.

 

            Она умерла в день первого снегопада. Умерла под звуки скрипки, внезапно споткнувшись и упав на холодные и гладкие булыжники мостовой.

            Гер Шварц приказал уничтожить её тело. Он был брезглив и торопился к своему гороховому супу со шкварками. У Шварца рос второй подбородок, и тело было рыхлым, как у засидевшегося в конторе бухгалтера.

            Снег засыпал то место, где лежало жалкое, так и не превратившееся в обезьянье тело девочки. А душа Поли продолжала свой танец, она витала среди снежинок и радовалась тому, что была наконец свободна и счастлива