Скоростной спуск
Просто удивляешься – какое же нам
в молодости было дано «лошадиное» здоровье, которое мы, к сожалению, тогда не
ценили, а считали его тем, что называется «в порядке вещей», совершенно
естественным явлением и, по молодежной беспечности, думали, что так будет
всегда. И только теперь, вступая в пору старческой дряхлости, мы стали понимать
– какое же нам было даровано счастье.
Недавно, упав, я мало того, что
еле-еле сумел подняться без посторонней помощи, но еще и дней десять мучился всякими
болями. А в молодости – как только мы не падали – и ничего – вставали и шли
дальше, не придавая никакого значения происшедшему.
Красиво грохнулся я в Саратове,
когда прогуливался по Лысой Горе.
Мне захотелось добраться до
георепера, воткнутого в высшую точку города (по-моему 286 метров). Не помню
каким манером я туда добирался – мимо телецентра не проходил – значит шел не
через Октябрьское ущелье. Да, собственно, неважно как я туда пробирался, а важно
то, что оттуда обалденный вид на город, который лежит практически у тебя под
ногами, очерченный на самом горизонте руслом Волги. Красивый вид и с Соколовой
горы, но там взгляд направлялся как бы вдоль течения Волги, а здесь Волга текла
перпендикулярно взгляду, создавая совсем иную картину – раздвинув пространство своим
течением, прибавляла увиденному размах и величие. Не знаю почему, но в обозреваемом,
город занял совсем немного места. Мне казалось, что превалируют простор и
Волга, а мысль дорисовывала картину заволжской пустыни, тянущейся аж до самого
Урала. Впечатляющая картина получалась – нечего сказать.
Немного в стороне от репера мне
встретилась какая-то рощица с массой удодов. Не понимаю – наверное, там было
какое-то старое заброшенное военное укрытие или кладбище? Ведь удоды живут на
земле, строя гнезда в камнях, отчего и получили прозвище «кладбищенской птицы».
Хотя их, необычайное для наших мест, «попугаистое» оперение с преобладанием
ярко-желтого цвета никак не вяжется с представлением о печали и смерти. Подойти
ближе и разглядеть их гнездовье я не смог из-за высокой и густой травы, сильно
путающей ноги, идти по которой было невозможно. Поэтому я оставил птиц в покое,
тем паче, что мне удалось увидеть, редчайшее по красоте зрелище – как стая
удодов возникая, как будто, из-под земли, взмывает ввысь к кронам деревьев. Но
вот незадача – такие яркие в полете, они стали совершенно незаметными среди
листвы и сколько я не пытался их разглядеть – так и не смог этого сделать.
Мне захотелось пройтись вдоль
кромки горы, полюбоваться новыми видами, открывающимися с разных точек зрения.
Я пошел, время от времени
фотографируя увиденное на паршивую черно-белую пленку – что делать – к сожалению
цветную я не мог себе позволить в то время. И вот сейчас, я смотрю на эти фотографии
и горюю – ох, как не хватает им цвета, чтобы отмежевать лесное озеро от листвы,
дерево от здания и проч. Хотя жалится не имеет смысла – хорошо, что хоть это уже
было. Ведь у путешественников 19 века и того не было, и все, что они видели,
сохраняли в своей, не очень то уж надежной, памяти.
И вот, пробираясь по узкой
тропинке, я то ли специально сошел с нее, чтобы выбрать иную точку взгляда, то
ли попросту нечаянно оступился – теперь уж и не вспомню, но ноги мои (или
ботинки) подвели и соскользнули со склона. Тем, кто не видел никогда Саратова и
Средней Волги, скажу – все холмы и увалы там меловые, сложенные из известняка,
который очень сильно размывается и разрушается дождями и, особенно, талыми
водами. Поэтому во многих местах, где весной грохочут ручьи, остаются «крики», поверхность
которых покрыта, в большинстве своем, мелкой щебенкой, порою почти что песком,
хотя на ней встречаются более или менее увесистые бульники.
Щебенка посыпалась по склону,
увлекая за собой меня… я махнул руками, «как крыльями птица» и упал, слава
богу, на спину, увлекая за собой все новые и новые объемы щебня и, подпрыгивая
на заднице, как зимою по льду, устремился вниз. Щебенка сыпалась быстро, даже
быстрее меня. А за мною, разбуженные каменной лавинкой неслись более крупные
«камушки», которые несколько раз больно вдарили мне по спине, плечам и голове,
когда я все-таки, скатившись вниз, остановился.
Мне кажется я сорвался где-то в
районе Аптечной улицы, потому что помню, как потом я возвращался домой среди
каких-то хрущевских пятиэтажек.
Пока я летел вниз, от страха и
быстроты движения я не только не пытался затормозить, но даже на представлял
куда лечу, положившись во всем на волю Случая. И вот, с гудящей от пары-тройки
ударов камнями по голове, покачиваясь и потирая ушибленные места, я встал на
ноги и увидел, что нахожусь почти у самых огородов, где в тот момент, какой-то старикан
(по моим двадцатипятилетним меркам) копался в земле.
Услышав шум и грохот, он, видимо,
поднял глаза и следил за моим скоростным спуском, размышляя о том, вызывать ли скорую
помощь или сразу трупоперевозку. А теперь, когда я поднялся, долго и удивленно,
молча, смотрел на меня, как в кино актеры смотрят на привидения, а затем промолвил:
«Ну как, сынок? Живой?» Я, уже оправившись от испуга, был даже немного удивлен
такому вопросу – ну не в горах же! Подумаешь съехал метров тридцать на жопе – и
что? Помирать что ли из-за этого. Вам это не Памир[1]!
«Спасибо, отец! Живой!» – ответил
я ему и, прихрамывая, подошел поближе, чтобы спросить как выбраться из этого
нагромождения грядок и хибарок к цивилизации.
Он показал, я пошел и еще
долго-долго чувствовал спиною его удивленно-восторженный взгляд.
Сейчас мне почти 54 года. То есть,
я как раз нахожусь в возрасте того «старичка» и сам не верю, что это было со
мной. Неужели я отделался всего лишь протертыми на заднице брюками и разодранной
рубашкой. Может, конечно, моя память и подзабыла некоторые неприятные моменты,
но у я совершенно не помню, что мазал раны йодом, что у меня болели синяки и
ушибы, что я хромал или кряхтел после этого. Ничего не помню!
И я думаю, что так оно и было –
встал и пошел, как будто бы ничего и не произошло. Так – пустячок – с горы
скатился…
Эх, молодость-молодость, жаль,
конечно, что ты прошла, но какое счастье, что ты была!
[1]
В то время я бредил путешествием по Памиру, хотя бы проездом по трассе
Хорог-Ош, на которое меня ориентировали многочисленные таджикские и афганские
друзья.
[Скрыть]Регистрационный номер 0174304 выдан для произведения:
Скоростной спуск
Просто удивляешься – какое же нам
в молодости было дано «лошадиное» здоровье, которое мы, к сожалению, тогда не
ценили, а считали его тем, что называется «в порядке вещей», совершенно
естественным явлением и, по молодежной беспечности, думали, что так будет
всегда. И только теперь, вступая в пору старческой дряхлости, мы стали понимать
– какое же нам было даровано счастье.
Недавно, упав, я мало того, что
еле-еле сумел подняться без посторонней помощи, но еще и дней десять мучился всякими
болями. А в молодости – как только мы не падали – и ничего – вставали и шли
дальше, не придавая никакого значения происшедшему.
Красиво грохнулся я в Саратове,
когда прогуливался по Лысой Горе.
Мне захотелось добраться до
георепера, воткнутого в высшую точку города (по-моему 286 метров). Не помню
каким манером я туда добирался – мимо телецентра не проходил – значит шел не
через Октябрьское ущелье. Да, собственно, неважно как я туда пробирался, а важно
то, что оттуда обалденный вид на город, который лежит практически у тебя под
ногами, очерченный на самом горизонте руслом Волги. Красивый вид и с Соколовой
горы, но там взгляд направлялся как бы вдоль течения Волги, а здесь Волга текла
перпендикулярно взгляду, создавая совсем иную картину – раздвинув пространство своим
течением, прибавляла увиденному размах и величие. Не знаю почему, но в обозреваемом,
город занял совсем немного места. Мне казалось, что превалируют простор и
Волга, а мысль дорисовывала картину заволжской пустыни, тянущейся аж до самого
Урала. Впечатляющая картина получалась – нечего сказать.
Немного в стороне от репера мне
встретилась какая-то рощица с массой удодов. Не понимаю – наверное, там было
какое-то старое заброшенное военное укрытие или кладбище? Ведь удоды живут на
земле, строя гнезда в камнях, отчего и получили прозвище «кладбищенской птицы».
Хотя их, необычайное для наших мест, «попугаистое» оперение с преобладанием
ярко-желтого цвета никак не вяжется с представлением о печали и смерти. Подойти
ближе и разглядеть их гнездовье я не смог из-за высокой и густой травы, сильно
путающей ноги, идти по которой было невозможно. Поэтому я оставил птиц в покое,
тем паче, что мне удалось увидеть, редчайшее по красоте зрелище – как стая
удодов возникая, как будто, из-под земли, взмывает ввысь к кронам деревьев. Но
вот незадача – такие яркие в полете, они стали совершенно незаметными среди
листвы и сколько я не пытался их разглядеть – так и не смог этого сделать.
Мне захотелось пройтись вдоль
кромки горы, полюбоваться новыми видами, открывающимися с разных точек зрения.
Я пошел, время от времени
фотографируя увиденное на паршивую черно-белую пленку – что делать – к сожалению
цветную я не мог себе позволить в то время. И вот сейчас, я смотрю на эти фотографии
и горюю – ох, как не хватает им цвета, чтобы отмежевать лесное озеро от листвы,
дерево от здания и проч. Хотя жалится не имеет смысла – хорошо, что хоть это уже
было. Ведь у путешественников 19 века и того не было, и все, что они видели,
сохраняли в своей, не очень то уж надежной, памяти.
И вот, пробираясь по узкой
тропинке, я то ли специально сошел с нее, чтобы выбрать иную точку взгляда, то
ли попросту нечаянно оступился – теперь уж и не вспомню, но ноги мои (или
ботинки) подвели и соскользнули со склона. Тем, кто не видел никогда Саратова и
Средней Волги, скажу – все холмы и увалы там меловые, сложенные из известняка,
который очень сильно размывается и разрушается дождями и, особенно, талыми
водами. Поэтому во многих местах, где весной грохочут ручьи, остаются «крики», поверхность
которых покрыта, в большинстве своем, мелкой щебенкой, порою почти что песком,
хотя на ней встречаются более или менее увесистые бульники.
Щебенка посыпалась по склону,
увлекая за собой меня… я махнул руками, «как крыльями птица» и упал, слава
богу, на спину, увлекая за собой все новые и новые объемы щебня и, подпрыгивая
на заднице, как зимою по льду, устремился вниз. Щебенка сыпалась быстро, даже
быстрее меня. А за мною, разбуженные каменной лавинкой неслись более крупные
«камушки», которые несколько раз больно вдарили мне по спине, плечам и голове,
когда я все-таки, скатившись вниз, остановился.
Мне кажется я сорвался где-то в
районе Аптечной улицы, потому что помню, как потом я возвращался домой среди
каких-то хрущевских пятиэтажек.
Пока я летел вниз, от страха и
быстроты движения я не только не пытался затормозить, но даже на представлял
куда лечу, положившись во всем на волю Случая. И вот, с гудящей от пары-тройки
ударов камнями по голове, покачиваясь и потирая ушибленные места, я встал на
ноги и увидел, что нахожусь почти у самых огородов, где в тот момент, какой-то старикан
(по моим двадцатипятилетним меркам) копался в земле.
Услышав шум и грохот, он, видимо,
поднял глаза и следил за моим скоростным спуском, размышляя о том, вызывать ли скорую
помощь или сразу трупоперевозку. А теперь, когда я поднялся, долго и удивленно,
молча, смотрел на меня, как в кино актеры смотрят на привидения, а затем промолвил:
«Ну как, сынок? Живой?» Я, уже оправившись от испуга, был даже немного удивлен
такому вопросу – ну не в горах же! Подумаешь съехал метров тридцать на жопе – и
что? Помирать что ли из-за этого. Вам это не Памир[1]!
«Спасибо, отец! Живой!» – ответил
я ему и, прихрамывая, подошел поближе, чтобы спросить как выбраться из этого
нагромождения грядок и хибарок к цивилизации.
Он показал, я пошел и еще
долго-долго чувствовал спиною его удивленно-восторженный взгляд.
Сейчас мне почти 54 года. То есть,
я как раз нахожусь в возрасте того «старичка» и сам не верю, что это было со
мной. Неужели я отделался всего лишь протертыми на заднице брюками и разодранной
рубашкой. Может, конечно, моя память и подзабыла некоторые неприятные моменты,
но у я совершенно не помню, что мазал раны йодом, что у меня болели синяки и
ушибы, что я хромал или кряхтел после этого. Ничего не помню!
И я думаю, что так оно и было –
встал и пошел, как будто бы ничего и не произошло. Так – пустячок – с горы
скатился…
Эх, молодость-молодость, жаль,
конечно, что ты прошла, но какое счастье, что ты была!
[1]
В то время я бредил путешествием по Памиру, хотя бы проездом по трассе
Хорог-Ош, на которое меня ориентировали многочисленные таджикские и афганские
друзья.