Шрам

Москва, Новинский бульвар, расположенный на пересечении Садового Кольца с Новым Арбатом. Есть там маленькая парковка, а напротив - памятник погибшим во время путча августа 1991 года. Места на той парковке есть всегда. Туда и решил привезти маму из деревни Матюково Торжокского района Тверской области, что на берегу Волги-реки стоит, её сын Аркашка. Она не один год собиралась приехать, но всё как-то не получалось: хвори, заботы, живность, грибы и ягоды, дрова, сено корове на зиму… Обычная деревенская жизнь.
Место это в самом центре Москвы, и ему хотелось, чтобы мама увидела, что он тут не чужой какой, что обжился и заматерел и давно уже не тот Аркашка, который в 1980 году уехал из деревни в ПТУ, в районный город Старица. Дальше, год за годом, армия, Афган, Москва, учился на автомеханика, общага, и ещё одна. Кончился СССР, чего Аркашка как-то и не заметил. Крепкий парень, смекалистый и соображающий, быстро прибился к деньгам: пригнанные ему ворованные машины Аркашка лихо дербанил на запчасти. Работал много, хорошо и безотказно. Нахватался всякого разного, за словом в карман не лез и себя в обиду не давал. Знал, с кем и как надо разговаривать, а где надо молчать. На ногах стоял крепко: своё дело, дом, жена, сын Антон. Джип-зверина, он любил его больше жены, возился с ним, пылинки с него сдувал, мыл только сам, купал. Всё козырно, всё есть, всё в порядке.
Ленинградский вокзал, 8:15 утра, бомжи в переходе на корточках, переполненные урны, удушливая вонь шаурмы, газетные развалы, палатки, громкие объявления о прибытии и отправлении поездов, бегущий в разные стороны народ.
Пятнадцать минут ещё ждать электричку, можно было спокойно перекурить. Он волновался: времени у них было немного - ещё надо было купить колёса для тачки, свечей побольше, а то часто стали отключать свет в деревне. И надо было обязательно попасть на вокзал к семи вечера, в 19:50 была обратная электричка на Тверь, там встретит сосед-дачник и оказией доставит в деревню. Аркашка уже всё купил, что нужно было матушке, всё приготовил и хотел просто с ней побыть, поговорить побольше. Он заранее сговорился, и их ждали в одном тихом и славном месте, где поваром был старый знакомец, которому много лет Аркашка чинил машину.
Вот и электричка медленно подползает к перрону. Прошипели и разом открылись двери, и быстро и споро потёк народ в воронку метро. Увидел, подбежал, обнял, вдохнул: пахло детством, невыносимо родным, мама вытирала слёзы, улыбалась и гладила Аркашку по голове.
Дошли до машины, сели и доехали на удивление быстро. Поднят шлагбаум, машина припаркована, можно выходить. Машина из соседнего ряда стоянки рванула резко и внезапно, её занесло на наледи, и она чуть задела Аркашкин джип и рванула к шлагбауму.
«Сиди, я скоро», - бросил Аркашка и рывком вылез из машины. Нагнулся, посмотрел: на бампере была крошечная отметина, то ли вмятина, то ли просто грязь.
Всё как обычно, тупо и по-бычьи, с налитыми кровью глазами, пальцами и пожиманием плечами. «Ну и чо? Попёр, как трактор, и если масть так легла, что машину зацепил, то беса гнать не надо - правильные пацаны так себя не ведут. И всякий порожняк толкать, пацану конкретному на дурняк - базар гнилой…»
Так и стояли, плевали словами друг в друга и следили за руками…
Что-то не так…
Мама прижала ладони и лоб к боковому стеклу, текли слёзы по лицу, тряслись губы. Пальцы скребли стекло, а как его открыть или выйти из машины, она не знала.
Аркашка всё забыл, кинулся к машине. «Мама, что ты? Ну что ты? Где болит? Мама…». Она шептала: «У меня есть деньги, есть деньги. Аркашка, дай ему, у меня есть деньги… Не связывайся сынок, пожалуйста. Есть деньги, возьми. Вот, деньги… Сынок не надо». Они сидели на заднем сиденье, и она плакала. Та машина под шумок давно уехала, а они всё не могли успокоиться...
Она уже видела такое, - когда её товарка Валька отказалась продать свой дом соседям, двум братьям из Твери, бычьего и звериного вида. Поила их чаем и рассказывала, что дом продать не может: отсюда батя ушёл на войну и сгинул, она тут выросла. Чай так никто из них и не тронул. Утром ушла на почту и в магазин - топать шесть километров пешком. Вернулась, а дом уже сгорел, одни угольки и печка стоит. Пришла она к ней в чём была, с тех пор так жили вместе.
Вышли из машины, идти было совсем недолго. Место куда они шли было тихое и закрытое, маленький ресторан. Он не работал утром, и ждали там только их. Сели молча за стол, выпили и поели. И всё оттаяло, сердце согрелось, мать раскраснелась и заговорила. Они перебивали друг друга, смеялись, вспоминали, держали друг друга за руки, им было очень хорошо и покойно. Не могли наговориться, что-то вкусное ели, потом пили чай с пирожками, а время бежало…
Снова вокзал, электричка. Аркашка выбрал место у окна получше, где не дуло. Положил на полку коробку с припасами и подарками, они расцеловались, и он вышел. Стоял у окна и смотрел на неё, курил. Она вытирала слезы и чувствовала сердце, что это и было счастье, больше ничего не надо было.
Она прожила три месяца - счастливое время, - рассказывая Вальке про Аркашку, привирая по малости про пистолет у бандита - она его под курткой сразу заприметила, - про воровскую рожу с бандитской ухмылкой, и бритой башкой. Про кассира стоянки - паразит отвернулся, когда на Аркашку напали…
А ранним утром вышла в хлев к корове, оступилась - перелом шейки бедра, вскрикнула и потеряла сознание, да так в него и не пришла. Умерла она тихо и хорошо, легко
вздохнула, и сердце остановилось. Но пока оно билось, она в забытьи улыбалась, её держал за руку сын Аркашка, и она гладила его по голове. И тихо просила Бога поберечь её сынка от лихих супостатов, так же как уберёг их в этой проклятущей Москве совсем недавно.

Поминки были тихие, старики и старухи ели, выпивали, тихо говорили, что-то вспоминали, смахивали слезу, тихонько пели. А потом разошлись.
Аркашка послал утром тётку Валю позвать своего школьного приятеля. Спился тот в дым, синяк синяком, но Аркашку узнал сразу, жил через дом. Сказал: «Вечером приходи и собери своих… Всех».
Пришли. Стоят, мнутся, дымят, в дом не заходят, грязные и спитые…
Аркашка молча вышел, сел на крыльце, всех осмотрел, веско и тяжело произнёс: «Тётка Валя мне не чужой человек, и теперь я за неё ответ держу. Жить будет в доме, не бродяжка какая, родной человек… Все втянули, вопросы есть? Нет вопросов. Вот вам, черти, забирайте на помин души». Встал - за спиной ящик водки. И ушёл в дом.
Аркашка пил чай и курил, смотрел на часы, ждал рассвета. Разбудил тётку Валю. «Поеду я, надо на работу. Вот деньги, вот телефон, вот тут мой номер, сходишь к учителю - он научит звонить. Если что, звони сразу, я помогу. Не плачь, не плачь. На меня смотри, смотри на меня: никто не тронет, живи спокойно. Летом приеду, Антошку привезу, порыбачим, в лес сходим, не реви…» Обнялись, как родные люди, он гладил её по спине, она плакала и шмыгала носом.
Он гнал в Москву как чёрт, и саднило сердце: там ещё всё живо и кровоточит, нет ещё болячки, а потом и шрама. Но время полечит, заботами и работой, радостями и бедами.
И всё зарастёт.