САД

   Осень. В этом году она была очень долгая. Супруги приехали на дачу за яблоками. Морозов всё ещё не было. Каждый день светило солнце. Кроны деревьев редели, но были ещё зелёными. Золотая осень, никак не могла разгореться и заполыхать прекрасным, всё охватившим собой пожаром, только бурые листья берёз под ногами, коричнево-бурые стебли отцветших осенних цветов, да мелкие, бледные ромашки, греющиеся под последними лучами солнца, как-то робко и ненавязчиво напоминали об осени.
        Год был яблочным. Яблони были похожи на фонтаны – фантастические яблочные фонтаны. Ветви согнулись под тяжестью плодов, как струи, до самой земли. Вся трава была усыпана яблоками. Никогда не было в их саду такого урожая. Скоро начнутся первые заморозки, пора дать отдохнуть уставшим ветвям.
       Они были немолоды, но ещё полны сил, их чувства ещё не остыли. Дом, дети, сад, их мир, жизнь. Как быстро прошла жизнь – вернее почти прошла, пролетела как одна минута. Теперь, в этом запущенном саду, засыпанном яблоками, заросшем травой, освещенном ещё теплым солнцем, они готовились к зиме. Уютный, бревенчатый дом, старинная дачная мебель, большая тёплая печь. Часть яблок надо оставить в доме, часть отвезут в город на машине дети, но все яблоки не собрать, не отвезти – слишком уж их много, неделю надо возить, если не больше, не грузовик же нанимать, в самом деле. Надо окопать кусты, напилить дров, собрать постельное бельё – разве всё успеешь…
        Работали в саду даже в сумерках. Яблоки собирали в огромные корзины, мешки, даже на чистом полу в доме горкой лежали спелые прекрасные плоды. Зажгли свет, а потом ещё долго сидели на крыльце, устало, глядя на сад, на тяжёлые фонтаны из ещё не сорванных яблок, на старые высокие берёзы, на быстро темнеющее небо.
        Муж ушёл спать, а она вышла в сад, освещённый луной. Было холодно –  похоже, заморозки всё-таки начались. Совсем маленькая, блёклая луна светила так ярко, что оставалось только удивляться, как она может рассыпать такой свет, почти ощутимый, похожий на иней, абсолютно нереальный, яркий свет. Листья блестели, сияли в каком-то наваждении.
         Она поднимала тяжёлые ветви яблонь, похожие на яблочные гирлянды. На некоторых яблонях даже листьев почти не было видно – сплошные ледяные блестящие в лунном свете плоды. Гирлянды опускались до земли, текли, мерцали, манили к себе невероятной полнотой жизни, не отпускали от себя. Стволы берёз были похожи на мраморные колонны. На голубовато-синем призрачном небе горели неяркие росинки звёзд, и поредевшие кроны берёз были усыпаны ими как мелкими огоньками, как будто кто-то украсил их для какого-то прекрасного, самого волшебного из всех существующих праздников.
        Жизнь. Юность. Любовь, страстная, прекрасная и трагическая. Семья, дети и тоже любовь – та самая, что сильнее смерти. Труд, болезни. Сколько всего пережито? Господи, неужели это всё, и больше ничего не будет? Неужели только этот холодный ледяной свет, эти тяжёлые блестящие яблочные струи ветвей, эта ледяная красота, эта полнота жизни, полнота и красота чувств, и безысходность этой полноты и красоты? Зрелость. Это и есть зрелость.
         В окнах их дома горел медовый свет. Они были похожи на соты полные мёда, светящиеся соты среди ледяного холода и ледяного света круглой маленькой светоносной луны. Тени от берёз казались бесконечными, на светлой, белёсой траве они лежали четкими длинными полосами.
         Она замёрзла. Какой могла быть её жизнь? Разве такой должна она быть? А разве она может быть другой? Вечные проблемы, страхи и этот холод, и воспоминания, и эта невозможная красота жизни, почти упущенная, почти непонятая ею – это и есть то, что называют счастьем? Сколько горечи в её счастье, сколько боли – и всё же это, наверно оно, не спугнуть бы только. А может, это чужое счастье, чужая жизнь, а её жизнь осталась не прожитой? Кто знает? Может, даст Бог внуков и забудет она обо всём. Некогда будет ей гулять по ночам в своём саду, среди холодных яблок, под леденящим лунным светом, некогда будет любоваться берёзами, усыпанными звёздами, как огоньками в Новый год, и вспоминать свою непрожитую, другую, может быть подлинную жизнь – свою не выполненную карму.
         Дети привёзли собранные яблоки в город. Они лежали в больших корзинах, тазах, в маленьких корзинках, яблоки лежали в коробках на балконе, в вазах на столе. В квартире пахло яблоками, и так свеж и прекрасен был этот запах,что казалось, ничего лучше его не может быть на свете. По утрам он смешивался с запахом кофе. Знакомые приходили к ним в гости, вдыхали этот аромат, заходили в комнаты, обставленные не очень дорогой дубовой мебелью, сделанной в самом начале прошлого века, глядели на старые иконы, на картины на стенах, на чужой и чуждый им мир. Они  ощущали его полноту и красоту, и ещё странную тоску о какой-то другой тоже непрожитой ими жизни. Знакомые листали дореволюционные книги, рассматривали рисунки, и мерещился им яблоневый сад в полнолуние, бревенчатый дом с медовыми окнами, и не могли они понять, откуда это наваждение. Где наша жизнь, где чужая? Какая жизнь подлинная, а какая нет? Карма? Все мы догадываемся о своём предназначении. Все мы знаем того единственного, с кем должны были прожить всю жизнь. Почему же тогда наша жизнь ведёт нас другими путями? Почему она диктует нам, что мы должны делать, а не мы ей? Почему мы бессильны, что-либо изменить? 
          Если бы она следовала своей карме, возможно, не было бы в её жизни этого яблоневого сада, этого дома, детей, семьи? Что было бы в той, другой жизни, кто знает? Но осенней холодной ночью среди ледяных яблок, среди этих сияющих, тяжёлых ветвей она была ближе и  к своей непрожитой жизни, чем к её реальной жизни, как ни парадоксально это звучит.
         Она шла по городу, в котором родилась и прожила всю жизнь. Видела ли она его по настоящему? Чувствовала ли она его? Когда-то давно, в молодости довелось ей увидеть красоту этого города. Потом это чувство ушло, а потом опять вернулось, захлестнув почти безумием и почти невероятным страданием. Какое чудовищное страдание причиняет красота! Как же она хотела и боялась этого страдания! Что чувствовали люди сотворившие эту красоту? Чем они заплатили за неё, и есть ли этому цена?
         В её городе есть такие уголки, где она должна была прожить свою жизнь. Ощущение своего места, мгновенное узнавание этого места, что это?  Того, кого она любила, она узнала тоже сразу. В этом огромном городе не так уж много людей, способных чувствовать и видеть. Любовь слепа? Нет. Именно она позволят человеку ощутить и увидеть подлинную красоту – красоту древнего огня Гераклита, сжигающего художников, поэтов и философов. Она испугалась тогда, была слишком молода, да и было чего бояться. Слишком мучительна и жестока жизнь к тем, кто живёт по законам красоты. Её законы безнравственны, именно поэтому наши священники советуют руководствоваться чувствами этическими, а не эстетическими. Что ж, она руководствовалась чувствами этическими. А может быть зря? Может быть, надо было прожить жизнь по другим, нечеловеческим законам с теми, кого захлестнула безумием красота и не верить священникам?
         Ночной город, застывший в осеннем холодном воздухе, сверкающий чёрным хрусталем окон, Невы, рек и каналов, осыпанный сухими листьями, освещённый жёлтыми фонарями. Ледяной город, ледяная красота, неразделённая, безнадёжная красота и ничего дальше – просто жизнь, обычная жизнь. Может быть, нет никакой кармы, нет не прожитой жизни, есть только то, что есть – мгновения наслаждения сплавленного с любовью и страданием, и долгий путь к ним.

        Давно, лет двадцать пять назад сорокадвухлетний сослуживец делился с ней, двадцатидвухлетней, своими проблемами. В лаборатории, где они работали, зарплаты были небольшими, а он был рядовым инженером и получал мало. Его семья жила в огромной коммуналке рядом с институтом в сорокаметровой комнате, которая когда-то была залом в барской квартире. Потолки в комнате были больше четырёх метров. Прежние хозяева обставили зал резной дубовой, покрытой чёрным лаком мебелью, очень высокой почти до потолка. Жена сослуживца мечтала об отдельной квартире,
о более-менее обеспеченной жизни, об обычных современных вещах, она хотела беззаботного счастья для своих двоих детей, но денег не хватало, на очередь их не ставили, даже на кооператив, так как комната была слишком велика, коммуналка была скандальной, а жизнь беспросветной. Жена подала на развод. Комнату раздели перегородками на углы. Так они и жили по углам: он, его мать, бывшая жена и двое детей. Она спрашивала сослуживца: «Зачем она с вами развелась, ведь этим ничего не изменить, всё останется, как было. Разве она не понимает?» И он отвечал грустно с улыбкой: «Она понимает, просто ей плохо». У них тоже была дача где-то в престижном месте, построенная ещё его родителями. Он приносил в лабораторию яблоки из своего сада и раздавал всем желающим. Как-то  осенью, когда они шли к автобусной остановке через засыпанный, мокрыми  блестящими листьями сквер, сослуживец сказал ей: «Вы знаете, в моём возрасте даже при такой жизни как у меня есть какая-то удивительная красота. Все иллюзии заканчиваются, и остаётся свобода от всего того, что казалось когда-то важным. Остаётся странное щемящее чувство полноты жизни и её безысходности». Почему-то она запомнила и этот разговор, и вкус яблок из его сада.
        Осеннее солнце освещало их квартиру. Тонкие золотые ветви берёз, горели, текли под окном, сияющим водопадом листьев. Наконец-то осень вошла в свои права. Она рисовала акварельными, прозрачными красками корзину, стоящую на подоконнике, старую коричневую большую корзину с золотыми яблоками на золотом фоне полыхающей осени.
       Её жизнь. А была ли у неё жизнь? Всю без остатка отдавала она её мужу и детям, а теперь пришло это богатство осени, вся эта роскошь чувств и ощущений. Не слишком ли поздно?
       Приехали дети, и запах кофе опять смешался с запахом яблок, с золотом осени  за окном, с солнечным светом, заливавшим их квартиру, с блеском чистых стекол. Неоконченный рисунок  остался лежать на письменном столе, забытый и никому не нужный.
        Жизнь сама рисует свои удивительные картины для тех, кто хочет их видеть, и нет ей дела до всех наших человеческих понятий, как и до наших жалких попыток, оставить её прекрасные мгновенья на белых пустых листах. Одна единственная наша жизнь, наполненная теми немногими, кого мы любим и ради кого живём, рассыпалась ледяными яблоками в холодном и прекрасном саду осени и в теплом доме, с медовыми окнами, построенном ради неё.
   
                                                                                                               03.05.06
Опубликован в журнале «Сфинкс» выпуск VII