Иван Кузьмич сидел на кухне, смотрел в окно и думал о том, что решение ему принимать всё же придётся. Решение обоюдонеприятное, у которого с каждой стороны видится либо ухмылка бодрой общественности, либо той же общественности насмешка над его, Кузьмича, святой простотой.
«Это всегда так, - проворчал Кузьмич, - Когда приходится поступаться принципами... Выбираешь принципы и упускаешь шанс, который может быть ждал полжизни... И только какой-нибудь блаженный не покрутит пальцем у виска, оценивая такой выбор. А переступишь через себя — так всё те же, только уже вместе с блаженным, разводят в стороны руки и, качая головой, ехидно интересуются, - Ну, как же так, Иван Кузьмич? Ай-я-яй! Какая вульгарная беспринципность! Так что куда ни глянь — везде тахикардия и артериальные напряжения».
Тем не менее, Иван Кузьмич был убеждён, что избежать таких губительных последствий, конечно же можно. Но для этого надо заранее приложить определённые усилия и... взрастить в себе циника. Однако взращивание высококачественного упругого циника, задача вовсе не простая, как может показаться на первый взгляд. А циник с побежалостями сомнений или нерешительности — продукт скоропортящийся и изначально тухлый. Потому как напускное пренебрежение к излишнему интересу сограждан вовсе не останавливает их от осуждений и порицаний, а почему-то наоборот раззадоривает.
Создание же из себя неуязвимой глыбы духа, что уже даже не замечает всей этой перешёптывающейся возни — и вовсе крайне затратно, как по напористости, так и по усидчивости.
Само же время принятия решения, как правило, случается тогда, когда испытуемому судьбой так же далеко до циника, не говоря уже о глыбе духа, как пылким влюблённым до развода.
В таких случаях, Кузьмич предпочитал делить ожидающий его поток ухмылок и пересудов, посредством коллегиального решения вопроса, пропуская мимо себя большую часть колкостей окружающих доброхотов, замыкая его на участников голосования.
Наибольшая трудность здесь заключалась в правильном выборе этих самых участников. Груз критики и критиканства надо было умело переложить на плечи соратников, да так, чтобы плечи эти, будучи хоть и осознанно подставленными, всё же не натёрли волдырей от вожжей и лямок.
Пораскинув и так и эдак, Иван Кузьмич, сделал выбор, решив, что коалиция из трёх человек вполне потянет любые нападки, а то и вовсе не заметит негативные дуновения. А возможно и снимет часть холодных гремящих камней с его сердца. Определив, что участники этого совещания должны быть разных возрастов, и непременно его, Кузьмича, близкими родственниками, не имеющими в этом деле никакой корысти, он назначил время сбора и стал готовить разъяснительный монолог.
***
После часовой беседы всё как-то и определилось само собой. Ещё раз убедившись в истинности народной мудрости, что две головы лучше, а три и вовсе не глупее Змея Горыныча, Кузьмич подытожил основные тезисы, озвученные его собеседниками.
«Да плюнь ты, Кузьмич! Вот тоже нашёл себе головную боль! Ты вон на улицу глянь — весна! Барышни все, как на параде... с коленками... А ты — что тот сыч, всё дома сидишь, да мозги себе конопатишь. А проблема-то выеденного яйца не стоит... Куражу тебе не хватает... Куражу... Что ты, своим решением кому на шею, что ли наступишь? Нет... Кто от него в конвульсиях забьётся? Тоже, ни боже мой! Ну, а что какая-то там собака гавкать начнёт, так послал её в … роспотребсоюз, и шагай дальше! Делов-то куча!» - увещевал его самый молодой из компании — Ванька, двадцати пяти лет от роду, абсолютно довольный жизнью говорун.
«Да и в самом деле, Иван Кузьмич, - поддержал его второй друг-товарищ, видный мужик с еле заметной проседью в волосах, что сидел напротив в галстуке и при портфеле. - Что уж тут такого непрезентабельного? В конце концов, это твоё мнение и твой выбор... Ты человек взрослый... Ну и потом, взялся — ходи! А мы с Ванькой тебя ж всегда поддержим... Что касается лично меня, то я, конечно же, понимаю твои колебания... Но ведь ты и сам согласись, что лучшего варианта тут нет, да и быть не может...»
Кузьмич был согласен. Укрепившись в своём решении, он ещё раз посмотрел на своих советчиков. На Ваньку — то есть на себя же самого двадцатипятилетнего, на себя же сорокалетнего, которого уже было принято величать по имени отчеству, и, благодарственно кивнув на прощание головой, позволил им удалиться в свои времена и жизненные обстоятельства.
***
Доклад прошёл без сучка, без задоринки. Иван Кузьмич даже несколько удивился самому себе, ещё раз убедившись в том, что ожидание чего-то нехорошего, как правило, всегда хуже этого чего-то нехорошего. Да и нехорошего ли?..
Когда заседание кафедры закончилось, Кузьмич бодро вышел в коридор и зашагал к выходу. Сзади его окликнул его вечный доброжелатель. От чрезмерной торопливости, доброжелатель потел щеками и на ходу утирал их носовым платком. Догнав Кузьмича, он схватил его за рукав и поинтересовался,
Иван Кузьмич! Ну, как же так? Как же всё это прикажете понимать? - и не получив никакого ответа, почти потребовал, - Надо бы объясниться!
Кузьмич, скинув с себя десяток лет, поправил галстук и, расправив плечи, ответил,
Помилуйте... Какие между нами могут быть объяснения? Я же всё только что изложил... Ну и потом, я же вижу, что Вы очень торопитесь...
Я никуда не тороплюсь, - попытался парировать запыхавшийся оппонент.
Торопитесь, торопитесь... И ещё как торопитесь...
Доброжелатель встал в позу и вопросил,
Ну, и куда же по-вашему я тороплюсь?Иван Кузьмич скинул с себя ещё пятнадцать лет, и голосом Ваньки-разбойника, зловеще прошептал, - В роспотребсоюз...
Помочь сайту
Поздравления
