Рассказ "Когда уходят поезда"

                                                КОГДА УХОДЯТ ПОЕЗДА.

                                                          (рассказ)

                                                                 - 1 -

             Как зверь, загнанный в ловушку, ветер рычал и метался по привокзальной площади. Ленинград. Московский вокзал. Капли дождя хлёстко били по лицам, спинам, чемоданам и баулам спешащих пассажиров. Всё суетилось. Но мирская и природная суета обходила стороной две, тесно прижавшиеся друг к другу, фигурки. Казалось, им не были помехой ни дождь, ни эти, бегущие в никуда, люди.

- Как же так, Ника? – девушка ещё теснее прижалась щекой к плечу парня – Неужели нет выхода? Ну, придумай чего-нибудь. Я поверю тебе. Честное слово, поверю. – В её глазах, устремлённых снизу вверх, залитых не то дождём, не то слезами, было столько надежды, столько желания!

          Парень ласково отклонил голову девушки, ладонью, как козырьком прикрывая её глаза от дождя, и засмеялся: «А! Была, не была! Идём…» И, видно приняв бесповоротное решение, повёл её в сторону подъезда, над которым неоновым, стандартным шрифтом пылало слово: «Кассы». Девушка молчала, даже не пыталась узнать, а что кроется за словами: была, не была. Она молчала, когда её спутник, сдав свой билет в кассу, приобрёл с рук каких-то пассажиров два билета. Она молчала, когда они вошли в вагон. И даже когда молоденькая проводница, подозрительно оглядев не слишком уж соответствующую мягкому вагону, промокшую до нитки парочку, спросила: принести ли постели? – она молчала и лишь недоумённо смотрела в её, явно смеющиеся глаза.  Молчание нарушил Николай (Никой его называли только близкие друзья и сокурсники): « Да, да… Конечно. Принесите, пожалуйста. Вот деньги» и, как будто делая это не в первый раз, деловито расплатился, чем поколебал сомнения проводницы.

            В подготовленном проводницей к ночному полету купе Николай театрально развёл руками: - Вот, располагайся как дома. И, пожалуйста, не таращи на меня свои прекрасные глазки. Я и сам боюсь того, что задумал. Вот. Ну, и как говорят французы.… Да, ну их к чёрту этих французов! Давай лучше выпьем горячего чаю. Согреемся и обсудим - что же мы в конце концов делаем. О работе не думай. Уладим…- он не договорил. В приоткрытую дверь купе (ну как в кино) влез мясистый, с сизым отливом нос, а затем и вся голова знаменитого киноартиста Сергея Филипова.

          - Я не помешал, молодые люди? Один вопрос – как насчет пульки? А!!! Понимаю. Дама. А… как насчет этого? – и в купе, почти на уровне подбородка артиста, вплыл волосатый кулак с растопыренными пальцами: большим и мизинцем – красноречивый жест! Николай и Наташа, так звали его попутчицу, не успели и слова вымолвить, а по коридору вагона уже удалялся раскатистый смех знаменитости.   Первым пришёл в себя Николай. С пылающими глазами от эффекта неожиданного эпизода, повторяя жест артиста, и уже забыв про только что пережитые минуты личных треволнений, сдавленным голосом он прошептал: - Видала? Филиппов! Наташка!!! Во, дела! – и они оба залились запоздалым, заразительным смехом. Вытирая слезы и продолжая судорожно всхлипывать, Николай вспомнил, что билеты он купил у довольно таки пьяненького, но почему-то очень знакомого ему человека. Вспомнил и тех людей, что стояли на перроне и садились с ними в один вагон. Это были артисты студии «Ленфильм». Николай, протянув Наташе руку, и голосом, смахивающим на голос охрипшего мороженщика, продекламировал: - Уважаемая супруга! Я пригласил на наше свадебное путешествие знаменитых артистов, звёзд современного кинематографа, чтобы это путешествие запомнилось Вам на всю долголетнюю жизнь. Аминь!

 - Дурак ты, Ника. Какое же это свадебное? Мы даже с Загсом рядом не постояли.

 Николай сердито надул губы: - Ладно. Не расписаны. Но зато всё решено окончательно и бесповоротно. Нас распишет дорога – и тут же скаламбурил – И всё спишет.

 Наташа на запотевшем стекле вагонного окна рисовала рожицы и те, выплясывая на фоне мелькающих вдоль пути фонарей, то смеялись, то плакали. Неловкую паузу заполнял мелкий звон чайной ложечки, весело плясавшей в стакане. И, вдруг, отбросив завитушку волос, лежавшую на виске, и резко повернувшись к Николаю, она решительным и в тоже время таким чистым взглядом заглянула ему в глаза. В её словах: Я люблю тебя! Знаешь, как люблю?! – прозвучала клятва.   Николай вскочил с дивана, приподнял и закружил девушку в каком то неописуемом диком танце. Усталые, тяжело дыша, смеясь и захлёбываясь от избытка радости, они любовались друг другом. И не было им дела до того, куда мчит их поезд, кто и что их окружает. Это была их первая ночь. Ночь наедине. И не было усталости, не было сна. Была только любовь, которая крепкие характеры делает безвольными, слабые узы крепкими. Колеса вагона пели гимн любви, оставляя на полустанках беззаботное детство.

          Утро не размыкало влюблённых глаз, утро осветило их и умыло. Наташа, комочком прижавшись к Николаю, шептала: - Что мы наделали, Ника?! Что мы наделали! А тот, то целовал синенькую ниточку, пульсирующую родничком на её виске, то перебирал губами пряди волос, то ласково трогал кончиками пальцев её, набухшие от слёз, веки и молчал. Молчал. Стук в дверь вывел их из тревожно – ласкового оцепенения. Проводница не выспавшимся голосом прокричала: - Через тридцать минут Москва! – и пошла стучать дальше, возвращать пассажиров к действительности: кого к реальной, а кого и к расплывчатой. Не глядя друг на друга, стесняясь нечаянных прикосновений, Наташа с Николаем быстро оделись и, прильнув к окну, стали сравнивать жиденькое серое утро со своими мыслями и чувствами. Как они решились на такой шаг? Может быть это сон? Но укоризненно – насмешливый взгляд проводницы, когда Николай расплачивался последними деньгами за испорченные простыни, возвратил их в реальность.

 - Ника, это ведь так серьёзно!

 На что Николай, хмуря брови, пробормотал: - Эка важность! У меня вот денег осталось - шиш да маленько.

 Наташа заплакала. В её тихом плаче чувствовалась такая горькая обида, такое отчаяние, что Николай, не придумав ничего лучшего, сказал: - Не надо, Наташа! На обратный билет я тебе наскребу. Честное слово.    Поезд, устало дёрнувшись, замер на перроне Ленинградского вокзала Москвы.

                                                                                                                      - 2 –

                   Музыка билась в стенах комнаты, как эпилептик. Шейк. В углу под торшером, отбивая ногой такт музыки, в позе совсем не соответствовавшей развязной обстановке происходящего в комнате, сидел юноша и внимательно наблюдал за сложными телодвижениями танцующих пар. Звали его Игорь. Студент Технологического института, он совершенно случайно попал на день рождения одной девушки из «Текстилки» - так называли свою Альма-матер эти танцующие парни и девушки – студенты Текстильного института. Сюда его привёл бывший одноклассник – довольно – таки примитивный товарищ, но с претензией на дешёвенький интеллект.

 - Послушайте, философ! Вам скучно?

 Игорь повернул голову по направлению голоса и понял, что вопрос размалёванной девицы, которую все называли Лореттой, явно касался его.

 - Как сказать. – Игорь усмехнулся и продолжал наблюдать за усердно «натирающими пол» молодыми людьми.

 - Тогда дернемся? Я вижу, что ты не прочь постучать копытцем? – довольная своим остроумным предложением, Лоретта громко рассмеялась. Но, видя, что и на сей раз её вопрос остался без ответа, пододвинула один из пустующих стульев и села рядом с Игорем.

 - Пофилософствуем вместе? – взяла со стоящего рядом столика два недопитых стакана с вином и, сунув молча один из них Игорю в руку, предложила тост: - За невинность!

     Игорь чуть не поперхнулся, но тут же, встретив насмешливый взгляд Лоретты, залпом допил вино. А Лоретта, смакуя вишневого цвета жидкость, и уже не глядя на Игоря, но, явно обращаясь к нему, заговорила, как–бы нашёптывая: - Мы привыкли спешить. Мы – молодёжь – катализатор двадцатого века. Мы торопим жизнь и, ошибаясь, познаём её. Нет, нам не скучно. Нам некогда. С утра до вечера: формулы, интегралы, семинары, коллоквиумы – работа. С вечера до утра: вино, танцы и мальчики, мальчики, танцы и вино – отдых. Ритм сумасшедший, но приятный. Повернув лицо к Игорю, и прищуренными глазами вцепившись в его глаза, она, усмехаясь, продолжала: - Не думай, красавчик, что я - дура. Мне двадцать четыре…. На следующий год я поступлю в аспирантуру, как говорят, подаю надежды. Но я не хочу быть «синим чулком», и мне плевать на эти исконно русские вопросы: «кто прав?» и «что делать?». Я знаю - кто прав и знаю - что мне делать в этом мире. Поставив опустошённый стакан на столик, выдержав небольшую паузу, бросила: - Так как моя философия? – и, не дождавшись ответа, тряхнув золотом волос рассыпавшихся по плечам, встала и ушла в другую комнату.   Ошеломлённый высказыванием девушки, Игорь пошёл следом за ней. Лоретта стояла на балконе и, казалось, внимательно смотрела на золотящийся шпиль Адмиралтейства, искусно подсвеченный снизу.

- Красиво!

 - Что? – Лоретта вздрогнула – Ты про шпиль? Ерунда. Экзотика старины. Стекло, бетон, сталь – вот материал современности! Останкинская башня – вот высота современной поэтики! А это… - и она, безразлично махнув рукой, замолчала.  От удивления Игорь заговорил с неприсущими ему строгими нотками в голосе: - Вы обманываете себя. Но, отдавая в душе отчет своим словам, вы и голосом, и мимикой стараетесь подтвердить ложь. Поверьте, это у вас плохо получается. Вы не актриса. Сейчас уже поздно и, если вы согласитесь, то я провожу вас домой. А по дороге и поговорим на эту столь щекотливую тему…  Пауза была не долгой. Девушка, резко повернувшись, вплотную подошла к Игорю и насмешливо прошептала сквозь прикушенную губу: - Хорошо. Я согласна, сэр.

      После дождей, ливших три дня, стояла тихая, тёплая, безветренная погода.  Ленинград спал в весенней колыбели, как младенец: чистенький и какой-то новый в свете начинающегося дня. Игорь попытался начать разговор со своей попутчицей. Да, оказалось, что они живут недалеко друг от друга на Петроградской стороне и идти им туда от Сенной площади довольно прилично. Но диалога не получалось. И, вдруг, девушка, каким то испуганным движением взяв его руку в свою, сказала: - Давай помолчим. И не зови меня больше Лореттой. Меня зовут Лариса. А тебя Игорь. Я о тебе всё знаю. Игорь не ответил, лишь чуть-чуть крепче сжал маленькую, холодную как рыбка, ладошку. И так молча, как бы выполняя тайный обет, они шли, не глядя друг на друга. Неожиданно предутреннюю тишину разрезал тревожный крик: - Товарищи! Помогите! Товарищи! Из переулка выбежал взлохмаченный, белый, как лунь, старик. Он был в пижаме и тапочках на босу ногу. Судорожно дергая кадыком, задыхаясь, он отрывисто забормотал: - Девочка наша… Скорую помощь надо…. Телефона нет…. Аппарат в будке сломан.… Уж, Вы, пожалуйста, вызовите…. На Малков переулок….- и старик от изнеможения почти повис на Игоре. Игорь, передав старичка в распоряжение Ларисы, опрометью бросился на поиск ближайшей телефонной будки с исправным аппаратом. Пока ждали машину скорой помощи, Игорь с Ларисой узнали от старичка, что его внучка Наташа связалась с одним студентом, приезжавшим в Ленинград на практику, убежала из дома, два дня где-то пропадала и вот сейчас…

   Скорая помощь пришла невиданно быстро, видно под утро было мало вызовов. Прошли не более пяти минут, как из подъезда вынесли носилки. Под белой простынею чётко вырисовывались линии неподвижного тела. Проходя мимо шофёра «скорой», стоявшего в стороне от машины, врач скороговоркой проговорил: - Острое отравление. Поздно. В морг. Женщина, выбежавшая вслед за носилками, не плакала. Она тупо смотрела в зев машины, который неумолимо, безвозвратно пожирал её дочь.   Лариса сунула руки в карманы. Её знобило. А балтийское утро уже щедро высыпало пригоршни разноцветных солнечных лучей и расточало аромат весеннего тепла.

        Кончился ли рассказ? Да. И в тоже время – нет. Не знаю, может быть кто из читателей захочет продолжить поиски ответов на вопросы: «кто виноват?» и «что делать?», а кто-то уйдет провожать поезда.