Просто вещи

 Мы живем в экологически чистой части города в современном коттедже  о двух этажах и  шести «палатах», с элементами хай-тека. На первом этаже здания располагается просторный холл, через который можно попасть в гостиную, кухню-столовую, гостевую и технические помещения. Второй этаж образует помещения для вечернего релакса в виде йоги, простого безделия или шумных тусовок. Совсем рядом вековой лес с темными тропами и щедрыми дарами, тихая речка с рыбой. Мы – это я, милая женщина постбальзаковского возраста, мой муж Вадим, добрейшей души бизнесмен, наша пятнадцатилетняя дочь, принцесса Аленушка и мудрый лабрадор Филимон. Три раза в неделю с хай-теком справляется Шурочка, бывший учитель русского языка и литературы, а ныне  – специалист по клинингу.

Муж подарил мне этот дворец на двадцать пятую годовщину нашей свадьбы.

Мы нашли друг друга на кухне студенческого общежития. Я готовила гречневую кашу с «Китайской стеной». Помните, тушенка такая была в начале девяностых? Он  мыл граненые стаканы, регулярно бросая оголодавший взгляд в мою кастрюлю. Наверняка, даже давился слюной. Сердце мое сжалось, душа порвалась в клочья. Я его накормила кашей. И закрутилось: романтические прогулки под луной, жаркие поцелуи, нежные признания: « я тебя…, а я тебя…». Потом белое платье, ЗАГС, «Волга» с куклой, счастливые  родственники в слезах и съемные квартиры. Сколько их было, не сосчитать. В одной из них у меня даже случился токсикоз на соседку. Отвратительная была особа - аспирантка Зинаида Дмитриевна при Академии наук, в очках, с тугой кралей на голове. Впрочем, я ей все простила, потому что от токсикоза я родила замечательную принцессу Аленушку.

Наш папа по этому случаю снял отдельное жилье. Потом купил целую однокомнатную квартиру.  И, наконец-то, наступил «рай  в шалаше»: без аспиранток, с собственным санузлом, с зеркалом во весь рост в коридоре, с большим холодильником на кухне. И стали мы жить-поживать, даже собаку завели – американского кокера Степку. Муж тогда серьезно заявил: начав с шалаша, мы обязательно достигнем рая. Я ему верила. Это очень важно верить мужчине, иначе, зачем поручать ему свою жизнь, жизнь своих детей. Теперь вот поживаем в хоромах, не хуже царских. Это наш Эдем.

Несколько дней назад позвонила мама. Попросила приехать, помочь разобраться с вещами. После смерти отца она решила продать наше родовое гнездо, трешку в центре города, и купить однушку на окраине – чтобы быть поближе к нам. И вот я дома, в родных пенатах.

- Ириша, может, пианино-то заберешь? Отличный, ведь, инструмент. Папа пахал день и ночь, чтобы заработать на него. А магнитофон? Ты ж так просила: купите «Комету», купите «Комету». А книги? Нет? Тогда в библиотеку их что ли снести? – мама тяжело опускается в старенькое кресло от гэдээровского гарнитура.

Она стояла за этим гарнитуром в очереди по записи почти три года. Помню, когда нам привезли эту «жилую комнату», состоящую из дивана, двух кресел, стенки, журнального столика, мы были уверены, что жизнь удалась. Мама блаженно гладила ярко-зеленую обивку кресел и сияла, как лампочка. Папа с соседом дядей Витей собирал стенку и нахваливал немцев: «Молодцы, германцы – и чертежи толковые, и крепежи добротные. Простенько и функционально». А я водила своих многочисленных подруг будто бы делать уроки, а в душе мечтала, чтобы они приходили в упоении и охали от мебели,  сделанной не в СССР.

Сбор вещей напоминает стихийное бедствие, землетрясение, разрушение, уничтожение привычной жизни дома. Жил дом, жил, служил верой и правдой хозяевам. Хозяева любили его, холили, по стенам обои разглаживали, в картины наряжали, люстры вешали, мебель по углам расставляли. И вдруг, бац! Прощай, мой друг! Я полюбила другого.

И мне теперь решать, кому из вещей жить, а кому погибать. Каждая вещь – член семьи, страница биографии, память о прошлом, мое настроение, часть меня самой.

Захожу в свою комнату. Здесь все по-старому: на стареньком диване сидят артефакты моего детства - куклы  Маша, Саша, Надя, Даша… Всего их десять. Рядом расположился неказистый  бурый  Мишка-топтыжка из синтетического меха, набитый поролоном, с черными глазами-пуговками и красным пластмассовым языком, белой грудкой и желтыми ладошками.

Они сидят, словно живые, и смотрят на меня с укором. Чувствую себя предателем.

Вот мой любимый Веснушка. Он всегда улыбается. Рад мне. Мне подарила его соседка тетя Валя. Тети Вали давно нет, а Веснушка остался. Кукла-мальчик,  конопатый, весёлый, во фланелевых штанишках и сатиновой курточке. Я катала его в игрушечной колясочке. Кормила молоком из бутылочки из-под пеницилина, с натянутой на горлышко резиночкой от пипетки. Кормила игрушечной ложечкой из игрушечной тарелочки. Лечила желтенькими витаминками. Нежно укачивала на руках, когда он не мог заснуть.

В серванте мои книги – первые, вторые, на все времена. «Баранкин, будь человеком!» - моя любимая. В детстве почему-то очень хотелось быть Баранкиным и стать человеком.

Открываю дверцу серванта, беру в руки Каверина «Два капитана». Моя настольная книга. Я часто перечитываю её в  Интернете. «Бороться и искать, найти и не сдаваться». С этой книгой у меня особые отношения: слегка потертая обложка, пожелтевшие страницы, их запах, пометки простым карандашом на полях, душа. У каждой книги есть душа. Молчаливые друзья, свидетели моего взросления мудро взирают своими переплетами и словно пытаются донести думы прошедших времен, волшебство добрых сказок, разбудить утро моей жизни.

Бережно провожу рукой по жестким переплетам. Простите, дорогие мои. Не могу я  всех с собой взять. Придется отдать вас в добрые руки.

Мой фотоальбом. Тяжелый. В нем фотографии, письма, черновики, дневники. Мой первый документ – что-то вроде свидетельства об окончании детского сада № 8 «Ручеек» города Екатеринбурга, 1975 год. «Воспитаннице детского сада Ирочке Васильевой в память о первых трудах и первых радостях». С самодельного документа на меня смотрит смешная пухлая девочка с большими белыми бантами. На обороте - «Подарок от друга» - нарисованная рыжая собачка с длинными ушами на солнечной полянке под всклокоченными барашками облаков, а вокруг разноцветные бабочки и надпись прыгающими буквами: «Жилаю щастя . Лена Манакова.»

 Когда я плакала в последний раз? Не помню. И поплакать-то некогда. Все суечусь, верчусь, как юла, бегу куда-то. А сейчас сижу, и в глазах мокро от слез. Папа всю жизнь пахал, как каторжный. Мама всеми правдами и неправдами боролась с дефицитом, заносила себя в какие-то списки, стояла часами в очередях. Пианино с магнитофоном – шесть папиных зарплат, бесконечное количество часов, проведенное за инструментом, километры прослушанной пленки. Сколько всего понято, пережито, прочувствовано. И вот теперь старый, уже рассохшийся и потрескавшийся «Красный Октябрь» продается за самовывоз, а «Комету» в лучшем случае разберут на запчасти.

Драма, катастрофа, пусть и маленькая.

Я сажусь на диван и крепко прижимаю к себе Веснушку. Он побледнел, померкли апельсиновые конопушки, облупились нарисованные брови и губы. Я нарисую тебя заново, мой солнечный мальчик. И ты снова будешь излучать теплый свет моего детства.

Мама сидит в кресле и тяжело вздыхает:

- Пианино жалко. Может все-таки пригодится для Аленки?

Я подхожу к маме сзади, мягко обвиваю её плечи и тихо шепчу:

- Аленка играет на гитаре. Мам, да не убивайся ты так. Это всего лишь вещи. Просто вещи.

 Я говорю и сама себе не верю.