- Да ты за сто грамм совесть свою продашь, выкупишь и снова продашь. Хотя какая у тебя совесть… Помнишь, отец говорил: « За рубль в церкви пёрнет»! Это как раз про тебя! Где твои друзья? Где семья? Ты всех предал и растоптал. Может быть, ты в жизни для себя что-то скроил, ну там, космонавтом стал, или лётчиком, или моряком? Опять нет! Ты даже говночистом не стал. Есть - никто и звать – никак! Фу! Отойди подальше! Провонялся весь…
- Ну Зинулечка, ну миленькая, ну последний раз! Я отдам, сестрёнка, клянусь. Вот почку продам – и всё верну!
- Ага, кому она нужна, твоя почка, протухшая да сивушная! А если какой дурак и поведётся – мозгов себе купи, кретин!..
- Ну чего, дала?
- Стольник. Еле выпросил. Упёрлась, гадина неблагодарная. Говорит последний раз.
- Да, ладно. Ты и мёртвого уболтаешь.
Два вонючих «синяка» зашли во двор универсама. Через десять минут пакет, подобранный тут же в контейнерах, ломился от всевозможной просроченной снеди. Пашка, сунул сверху две пустых бутылки:
- Всё, хорош. Трубы горят, мочи нет. Пойдём к Камбале.
- За стольник – то два пузыря не даст, падла.
- Выпросим. Она с утра добрая.
Камбала, широкая и плоская, как в той песне, в миру Клавдия Вернигора, сидела на табурете, погрузив ноги по щиколотку в таз с горячими семечками.
- Тёть Клав, здравствуй. Нам бы чимергесику две бутылочки. Мы на обмен пустые принесли.
- Ща, подождите чуток. Ноги опухли, не ходят совсем.
Камбала склонилась набок и, подхватив рукой ягодицу, с потрясающим эффектом выпустила газы.
- Да конечно, конечно, ты нам нужна здоровенькой. Тёть Клав, у нас полтинника не хватает – я тебе керосинчика вечером подброшу.
- Да твой керосин уже девать некуда! Ладно, два литра принесёшь – и всё. Без денег пойла больше не получите!
- Будет сделано, тёть Клав – вечером как штык!
Камбала жила в одном из двух оставшихся в городе бараков. Всех давно переселили по программе «ветхое жильё», но она упиралась до последнего. В бесхозных сараях было полным-полно угля – так что семечки жарились, самогон варился. Печку поправил один из клиентов – служила как надо, без дыма и копоти. Газ от барака отключили, но алкаши снабжали керосином - и старенький примус, пованивая, как положено, исправно и парил и жарил в коридорчике у двери. Во втором бараке, который был на этой же улице, только в самом конце, у оврага, была бичарня, которую Пашка, будучи под шафе нарёк домом инженера и техника. Они с Витьком занимали двухкомнатную квартиру в самом конце длинного коридора. В одном из сараев они надыбали четыре бочки керосина. Разжились замком и стали хозяевами склада ГСМ (опять же с Пашкиной подачи). Правда, сбывать керосин, кроме Камбалы было некому – город был полностью газифицирован. Менты особо не тревожили – так изредка строили для порядка.
- Вот ведь сука! Копыта в семечках парит, сейчас торговать пойдёт – а мы жрём эту гадость.
- Смотри, обожрался. У тебя зубов – то сколько осталось?
- Ну, это я так, образно.
- О! Остатки образного мышления у бывшего интеллигентного человека, мой друг?
- Да ладно, тебе! Главное, что мы не знаем из чего она чимергес гонет, может из говна.
- Да и хрен с ним. По шарам бьёт пополной!
Они уже на половину опорожнили первую бутылку, скрутили из газеты «козьи ножки» и с наслаждением пускали дым к потолку. Литровая банка на столе была на треть заполнена табаком, который добывался из бычков, собранных на улице, в основном на автобусных остановках.
- Ребят, похмелите, щас сдохну. Круглое, трясущееся существо вкатилось в комнату.
- Слышь, Колобок, ты оборзел в конец. Паш, он нам цистерну должен.
- Паша, я отдам, отработаю. Скоро на шабашку пойду – ребята обещали взять.
- Кому ты нужен. Кто тебя возьмёт. Ты посмотри на себя? Что ты в этой жизни добился? Может быть, ты мечтал стать космонавтом, или полярником, или лётчиком? Пашка затянулся, закинул ногу на ногу и откинулся на спинку засаленного кресла:
« А стал, ты Колобок – никем и зовут тебя – никак»!
- Пашенька, я в Серпухов поеду, почку продам – всё верну до копеечки!
- Кому нужна твоя вонючая почка?
- Ну, сколько наших уже распотрошили. Ничего, берут. Главное чтобы СПИДа не было. Богом клянусь, такую поляну накрою – как в лучших домах!
- Это Каким Богом? Тем, которому молятся на публике и крестятся на показ? Или тем, которого поминаешь, когда тебе жопу прищемят? Вера, Колобок – это душевное приятие чего-либо, а уж вера в Бога – безусловное и непоколебимое приятие! Если есть место малейшему сомнению – это уже не вера, а самое что ни на есть недоверие, как раз для таких как ты, недочеловеков. Колобок рухнул на колени, подполз к креслу, схватил Пашкину руку – стал её лобызать, орошая слезами.
- Ладно, Паш, давай плеснём ему – а то и, правда, сдохнет.
На площади у кинотеатра кучковался народ, ожидая вахтовый автобус. Работы мужикам в городе не было, кроме как пупкарями в близлежащей зоне. Место, конечно хлебное, если крутиться с умом – но где ты столько лагерей наберёшь, чтобы прокормить целый город! Почти все, кто шевелился помалу, катались вахтой в Москву, охранять нажитое непосильным трудом, буржуинское добро.
Где-то там, в заоблачной дали, лётчик на новеньком истребителе, уверенно глядя в рассекаемые просторы, преодолел звуковой барьер. Характерное «ба – бах», потрясло городок. Ветхое строение задребезжало стёклышками, резонируя с мощной акустической волной, порождённой этим осязаемым эффектом. Звук плотным, вибрирующим куполом накрыл город с уснувшими в пьяном угаре, в убогом приюте, никому не нужными, никчёмными людишками. Пашка со стоном повернулся к засаленной, почерневшей стенке: « Вот расперделась, паскуда! Спалить тебя, что ли?»
Помочь сайту
Поздравления
