Порнография – это эротика других
Ален Роб-Грийе: «Порнография – это эротика других».
Мое сознание сузилось.
Стало точкой. Яркой до боли насыщенной, пульсирующей. Больно.
Она шла вдоль витрин магазина, в коричневом шерстяном платье, плотно облагающее
ее фигуру, на высоких каблуках, с распущенными волосами, скрывающими часть
лица. Привлекательная женщина репродуктивного возраста, доступная и потому
желанная. Я уже спал с ней. Она не была моей, как и я ее. Мы просто встречались
и занимались сексом. Как правило, пьяные, на столе шефа, в его кабинете, на его
креслах, в холле, на кухне. Как правило, в офисе. Потому что я там жил. Это был
перманентный период наших отношений. Она была умна, привлекательна и молчалива,
как да была трезвой. Она была молчаливой, когда была пьяна. Она вообще, похоже,
не любила говорить или не умела? Я зачем-то был нужен ей.
Она подошла ближе, знакомая улыбка, блестящие глаза. Привет. Привет. Она была
пьяна. Значит опять будет секс. Мне это нравилось, меня это устраивало.
В этот вечер, кажется, мы украли из магазина Россия, банку маслин, которые ей,
почему-то так нравились.
Мне нравилось доставлять ей удовольствие, я делал это руководствуясь какими то
книжками, иногда интуитивно находя, иногда спрашивал. Она была требовательна.
Потому - «…я буду кричать. Кричи….» - вызывало желание разебать весь мир,
Нагасаки – детская возня, я чувствовал себя богом, одним большим поршнем, выкачивавшим
оргазмы из ее сильного, очень сильного тела. Я нужен был ей для этого.
Девственность, залежавшаяся, мастурбирующая, каждое утро, вечером, днем, на
улице, в общественном транспорте, я был воплощением одинокой тоски и боязни
женщин и они это чувствовали.
Это повлияло на мое развитие, засело глубоко в лобных долях. Я это чувствую.
Иногда мы разговаривали.
Она рассказывала о своих мужчинах, юности, жизни.
Я, о ее жизни, ее мыслях, ее мужчинах.
Я думал, что читаю ее мысли.
Ведь я был богом!
Мир казался долгим путем, вечной дорогой. Все было мое и для меня. Это была моя
реальность.
Боль медленно утекает, свет меркнет, мир вернулся.
Алма Ата дается больно.
Постижение мира. Я научился терять.
Канатоходец, первый в очереди к великому лодочнику, потенциальный мертвец,
подвешенный над миром. Он всегда падает. Если хоть раз упал.
Секс уже не тот. Разговоры уже не те. Она уже не та. Я уже не тот. Мир уже не
тот. Это прогресс. Мы стали лучше, мы научились терять, поэтому мы научились
ценить и беречь. То, что осталось.
Все начинается как обычно. Как дела? Нормально. А у тебя? Да то же ничего. Чем
занимаешься? А ты? …. Все наше общество, весь социум замешан на словах.
Простых, сложно произносимых, понятных и не знакомых, мы состоим из слов. Мы
слова.
У нее горели глаза, движения были порывистыми, судорожными «… да, да сейчас,
вот только допишу…», она была возбуждена. Она была в другом мире.
Она хотела меня. Так как тогда до каната, до падения. Она опять не умела
падать.
Она хотела меня?
Это всегда меня пугало. В таком состоянии она была другой. Она была машиной для
получения удовольствия, смертельно опасной, не дающей право на ошибку «…не
вздумай кончить…», движения властные порывистые - «..не так, да нет, я
сказала…».
Минер над новой миной спокойнее.
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Мир обрел свои очертания, стал простым и понятным, повседневным.
26.03.2005 в 16:23
Ален Роб-Грийе: «Порнография – это эротика других».
Мое сознание сузилось.
Стало точкой. Яркой до боли насыщенной, пульсирующей. Больно.
Она шла вдоль витрин магазина, в коричневом шерстяном платье, плотно облагающее
ее фигуру, на высоких каблуках, с распущенными волосами, скрывающими часть
лица. Привлекательная женщина репродуктивного возраста, доступная и потому
желанная. Я уже спал с ней. Она не была моей, как и я ее. Мы просто встречались
и занимались сексом. Как правило, пьяные, на столе шефа, в его кабинете, на его
креслах, в холле, на кухне. Как правило, в офисе. Потому что я там жил. Это был
перманентный период наших отношений. Она была умна, привлекательна и молчалива,
как да была трезвой. Она была молчаливой, когда была пьяна. Она вообще, похоже,
не любила говорить или не умела? Я зачем-то был нужен ей.
Она подошла ближе, знакомая улыбка, блестящие глаза. Привет. Привет. Она была
пьяна. Значит опять будет секс. Мне это нравилось, меня это устраивало.
В этот вечер, кажется, мы украли из магазина Россия, банку маслин, которые ей,
почему-то так нравились.
Мне нравилось доставлять ей удовольствие, я делал это руководствуясь какими то
книжками, иногда интуитивно находя, иногда спрашивал. Она была требовательна.
Потому - «…я буду кричать. Кричи….» - вызывало желание разебать весь мир,
Нагасаки – детская возня, я чувствовал себя богом, одним большим поршнем, выкачивавшим
оргазмы из ее сильного, очень сильного тела. Я нужен был ей для этого.
Девственность, залежавшаяся, мастурбирующая, каждое утро, вечером, днем, на
улице, в общественном транспорте, я был воплощением одинокой тоски и боязни
женщин и они это чувствовали.
Это повлияло на мое развитие, засело глубоко в лобных долях. Я это чувствую.
Иногда мы разговаривали.
Она рассказывала о своих мужчинах, юности, жизни.
Я, о ее жизни, ее мыслях, ее мужчинах.
Я думал, что читаю ее мысли.
Ведь я был богом!
Мир казался долгим путем, вечной дорогой. Все было мое и для меня. Это была моя
реальность.
Боль медленно утекает, свет меркнет, мир вернулся.
Алма Ата дается больно.
Постижение мира. Я научился терять.
Канатоходец, первый в очереди к великому лодочнику, потенциальный мертвец,
подвешенный над миром. Он всегда падает. Если хоть раз упал.
Секс уже не тот. Разговоры уже не те. Она уже не та. Я уже не тот. Мир уже не
тот. Это прогресс. Мы стали лучше, мы научились терять, поэтому мы научились
ценить и беречь. То, что осталось.
Все начинается как обычно. Как дела? Нормально. А у тебя? Да то же ничего. Чем
занимаешься? А ты? …. Все наше общество, весь социум замешан на словах.
Простых, сложно произносимых, понятных и не знакомых, мы состоим из слов. Мы
слова.
У нее горели глаза, движения были порывистыми, судорожными «… да, да сейчас,
вот только допишу…», она была возбуждена. Она была в другом мире.
Она хотела меня. Так как тогда до каната, до падения. Она опять не умела
падать.
Она хотела меня?
Это всегда меня пугало. В таком состоянии она была другой. Она была машиной для
получения удовольствия, смертельно опасной, не дающей право на ошибку «…не
вздумай кончить…», движения властные порывистые - «..не так, да нет, я
сказала…».
Минер над новой миной спокойнее.
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Мир обрел свои очертания, стал простым и понятным, повседневным.
26.03.2005 в 16:23
Нет комментариев. Ваш будет первым!