Палата 323

– Заказов из больницы у нас, если честно, ещё не было, – впервые за долгое время мне было действительно не по себе, но не от самого заказа, и не от призраков – к ним я привыкла уже давно и понимаю их куда охотнее, чем живых, а от самого места. Не люблю больницы. Не выношу.
– Это потому что больницы привыкают к своим… пациентам, – женщина улыбнулась мне самой искренней улыбкой. Даже странно было, как она может улыбаться с такими усталыми глазами? Но у неё хватало сил на это. – Я не берусь утверждать, но полагаю, что в каждой крупной больнице есть свои тени. Вы их зовёте тенями, верно?
– Призраками, слепками души, тенями, гостями, – я перечислила привычные названия для сверхъестественных явлений, с которыми сталкивалась. Откровенно говоря, у всех были свои различия и называть всех грубо «призраками» было скорее профдеформацией, потому что Волак ещё в начале обучения разъяснял мне классификацию всего потустороннего, не сумевшего или забывшего уйти.
– Пусть будут тени, – согласилась женщина. – Так вот, начистоту…можно?
– Нужно.
            Она поколебалась. А чего от меня ещё ждать? Вежливости? Так она живая. Вот умрёт – тогда и пожалуйста, поговорим с сочувствием. А пока это просто очередной заказ, да ещё и в таком месте, где я вовсе находиться не желаю.
– Как вас зовут? – она всё же овладела собой. – Мне не назвали в агентстве.
            И я, конечно, не представилась. Не люблю когда моё имя знают и треплют без повода. Имя – это что-то тайное, во всяком случае, я ощущаю это так.
– Ниса, – я кивнула.
            Она слегка удивилась, но не стала высказываться на счёт того, что я не назвала ей фамилии, кротко представилась сама:
– Ребекка Карингтон. Можно просто Ребекка. Так вот, если говорить начистоту, то я, как, наверное, и любой другой врач или медсестра, слышала эти байки. Их нельзя не услышать ещё в годы учёбы, что где-то в больнице ходит неупокоенный дух пациента или даже врача. А уж потом, когда проходишь практику…
            Ребекка покачала головой:
– Нет, не укрыться от всего этого. Кто-то сочиняет, просто не умея развлекаться иначе. Кто-то пугает доверчивых новичков, а кто-то и правда делится своими настоящими историями. Наверное, у каждого из нас есть история о странном звуке из пустой палаты, похожем на стон. Или звук вызова кнопки медсестры там, где накануне умер пациент и никого еще не успели перевести на то место…понимаете?
– Да вроде на одном языке говорим, – отозвалась я со смешком. Это для них  подобные истории повод для памяти, а для меня это рутина как для них уколы и капельницы. Я помню только то, что меня потрясло, но с годами притупляется сама возможность потрясения. Думаю, у них также.
            Ребекка не отреагировала на мою колкость, молодец!
– Когда я была ещё в начале карьеры, – она сделала паузу, украдкой взглянула на новенькую, ещё блестевшую табличку с должностью главного врача – ещё бы – повод для гордости! – Я боялась…их. Но у нас не принято жаловаться. И не принято истерить по всяким странностям. Наши пациенты должны восстанавливаться и отдыхать, зачастую им и без того приходится переживать острые и болезненные моменты, так что никаких лишних переживаний.
            Она взглянула на меня с гордостью. Вот, мол, какие мы молодцы! Боимся, но не показываем страха.
            Наверное, это должно было произвести на меня впечатление, но вот не вышло. Я просто ждала сути. Закрепить своё молчание решила замечанием:
– И вот вы меня вызвали…
            Свои байки о терпении и о том, какие они тут все герои она может рассказывать в другом месте. У меня есть факт вызова. Значит, что-то стало их пугать. С этого и пойдём.
– Да. Да, знаете, я просто пытаюсь обрисовать ситуацию, чтобы вы понимали какая у нас тут атмосфера.
– Я вам обрисую её ответно, – согласилась я, – вы меня вызвали и моё время идёт. Давайте к делу. Вы не одни.
            Ребекка закивала головой, поняла или испугалась, не знаю, в любом случае, в городе нет никакого другого агентства, похожего на наше и если я сейчас уйду, разгребать ей дальше!
– У нас есть палата. Она для тяжёлых. Мы её держим на самые особенные случаи, потому что там и до операционной ближе всего, и если что… словом, там где-то месяц назад умер пациент. Такое бывает. Иногда наши усилия оказываются всего лишь попыткой вырвать человека у смерти, и задерживают его на этом свете на минуты, часы или дни, но до конца…
– Умер и что? – я уже чуть повысила голос. Не надо мне тут этих разговор про то, что все мы не волшебники. Я их все наперечёт знаю. И в свой адрес слышала сколько раз!
            «Детка, ты должна понимать, что мы не волшебники. Мы сделали всё, чтобы спасти твою маму, но господь рассудил иначе…» – это ещё из детства.
            А если брать из недавнего, то:
– Послушайте, мы не творим чудеса. Но вы должны продолжать лечение…
            Так что не надо мне «мы не волшебники», завуалированного под разные извинительно-напоминающие фразы о том, что все мы всего лишь люди. Мне нужно дело.
– Его звали Джон Хейген. Он попал в аварию, мы пытались собрать его практически по кускам, у него почти полностью отказывали лёгкие, питание только через капельницу, он и глотал-то с трудом. Но был в сознании. Это было очень страшно. Ему было больно на этом свете, мы пытались, как могли, облегчить его страдание.
            Она снова заговорила о своём, о любимом. Кто знает – может так ей было легче снять с себя чувство вины?
– Он умер, – продолжила Ребекка, – а потом началось. Сначала всё привычно – стон по ночам из его палаты. Пустой палаты. Мы заходили, включали свет, но ничего. Потом звонки на пост из его комнаты. И снова ничего – пусто. Потом дверь сама собой распахивалась…
            Ребекка поёжилась. Это уже выходило из привычного.
– Ночью?
– Сначала да, но потом и днём. Пациенты стали жаловаться, что слышат стон из его палаты. А мы говорили, что там лежит новичок. Потом одна женщина, тоже пациентка, сказала, что видит человека у своей кровати. Её палата была напротив. И что он хрипит, пытается сказать ей что-то, но не может. Это же начали заявлять и все пациенты на этаже. Это было весьма хлопотно, но мы вроде справлялись, решили, что Джон угомонится. Но вчера… вчера был край.
– Продолжайте, – я старалась говорить бесцветно, равнодушно, хотя история меня против воли заинтересовала и я начала прикидывать варианты. Что нужно Джону? Поговорить? Попрощаться? Увидеть кого-то? или он хочет мести?
            Обычно это самые простые, прилипчивые варианты.
– Мы со старшей медсестрой обходили этаж. Дело было часов в пять. У нас в этом году запланирован ремонт, так что мы хотели посмотреть, где и что можно поправить и на третьем. И тут, когда мы были около его палаты, у палаты Джона, дверь распахнулась, нас пробило ветром, хотя, богом клянусь, все окна были закрыты! И тут из палаты… сначала стон. Потом мы сами его увидели. Он полз на четвереньках, хрипел и изворачивался как будто он резиновый. Эбби оказалась посообразительней и попыталась закрыть дверь, но она рванула и упала прямо с петель. Мы едва успели отскочить, а когда снова взглянули в палату, Джона там не было.
            Ребекка всерьёз разволновалась, пока вела свой рассказ. Но что же, оно и понятно. Обычно призраки и тени ведут себя тихо. Остатков их сил хватает на то, чтобы появляться в отражениях, оставлять отпечатки на запотевших зеркалах или просто висеть тенью в квартире. Ну если призрак посильнее, то ещё издавать звуки – как правило стон или скрежет. Но этот призрак решил проявить агрессию. Дверь сорвать с петель – это, конечно, сильно. Какая же энергия его держит на этом свете, не даёт уйти в вечность, что не познана им, но явно подходит больше?
– Вы возьметесь? – она восприняла моё молчание как угрозу.
            Я вздохнула – вот люди! Никогда не могла понять этого вопроса. А что я, по её мнению, тут делаю? Я пришла, значит, я уже готова взяться и, как минимум, осмотрю место происшествия. С меня же тоже спросят!
– Где эта палата?  – спросила я, надеясь, что Ребекка поймёт мой ответ.
– Я вас провожу, – она поднялась сразу же, её слегка знобило, но едва ли от холода, скорее, от страха. Но ничего, бояться полезно. Бояться – это значит быть живыми. Мёртвые, которые ходят вокруг нас, живых, толпами, ничего не могут уже бояться.
***
– Этаж почти тихий, мы закрыли это крыло, – объяснила Ребекка, когда мы стояли в пустынном коридоре третьего этажа. – Это, надо сказать, очень осложняет дело. Мы пока спихиваем на ремонт, но, сами понимаете, хотелось бы…
– Я не волшебник, – месть была мелкой и едва ли Ребекка её почувствовала, но хотя бы мне стало чуть легче. Я ступила в хорошо освещённый злым неживым светом коридор. Ребекка семенила следом – молча, стараясь не сбить дыхание, волнуясь. – Эта?
            Палата 323. Вот какая ты… дверь и впрямь лежала на полу. Сиротливо и уродливо. Петли были сорваны. Внутренности палаты сверкали чистотой, хотя в этой чистоте и было что-то напоминающее о нездоровье, как это всегда и было в больницах. Запах. Да, наверное, дело в нём.
            Особенный запах больниц, чужих страданий, лекарств…
– Да, – Ребекка остановилась задолго до палаты. Ей явно не хотелось приближаться. Что ж, какое удивительно совпадение, мне тоже не хотелось видеть её рядом. Не надо никому висеть над душой, когда происходит контакт мира посмертного с миром живых. Люди не умеют сдерживаться. Если что-то пойдёт не по их привычному мировоззрению, они, в самом лучшем раскладе, начнут вздыхать и ахать от удивления и ужаса, в худшем – задавать вопросы.
            Это всегда особенно глупые вопросы:
– У вас получилось? А вы правда видите мёртвых? А что он вам говорит?
            Не знаю я что он говорит, я слышу только тебя, человечинка, и не слышу его. И лично я говорю тебе заткнуться!
– Можете идти. Я зайду к вам как закончу, – я снисхожу и милосердствую. Я это умею, а Волак всё равно утверждает всем и каждому, что я жестокая.
– Сколько…примерно? – нет, люди неистребимы в глупости.
– Как закончу, – повторяю я и Ребекка с облегчением уносится прочь, оставляя меня один на один с палатой.
            Какое облегчение! Никто не помешает мне поговорить.
            Сначала я осмотрелась. Палата как палата – ничего паранормального не наблюдается. Это хорошо. Будем надеяться, что призрак активен не постоянно, иначе от его активности, а он достаточно силен, уже пошла бы реакция в живом мире – обычно это бывает в виде плесени по стенам или трещин. Тут ничего не поделать: мёртвое убивает живое, если очень уж активничает.
            Я хотела разжечь привычные свечи, чтоб они прогрели нужные травы, что истончают барьер между мирами, но спохватилась: наверняка в больнице предусмотрена сигнализация, реагирующая на дым. Вот вызова службы спасения мне ещё не хватало!
            Ладно, и без того обойдусь.
            Нужно просто сесть на кровать. Да, вот так. Она жёсткая. Нужно закрыть глаза и попробовать представить, сколько здесь умерло за всё время, сколько страдало. Нет, сидеть неудобно. Надо лечь.
            Я легла и приятный покой разлился по телу. Всё-таки жёсткая фиксация матрасов – это то, что нужно позвоночнику.
            Закрыть глаза. Посмертие, отзовись мне. Здесь, я чувствую и знаю, прошло много боли. Здесь страдали и умирали люди. Но один из страдающих не покинул этой палаты и остался здесь. Покажи мне его, я смогу его утешить и, возможно, смогу помочь. Если он заблудился – я укажу ему путь. Если он не понял смерти – я расскажу ему. Если он хочет мести – я обещаю ему месть…
            Посмертие, мир живых взывает к тебе. Реки боли прошли через эту комнату, наполняя источник последнего царства. Реки страданий, слёз, кровь, гной… что тут только не случалось? Но всё уходит в ничто и жизнь делает это первой.
            Посмертие, яви мне того, кто не ушёл отсюда. Кто умер месяц назад. Кто при жизни носил имя Джона Хейгена…
            Я вздрогнула одновременно с тихим стоном, раздавшимся рядом со мной. Сработало! Медленно открыла глаза и села, стараясь не спугнуть подёрнувшийся серостью мирок и явившего мне его – Джона Хейгена.
            Откровенно говоря, назвать его человеком было сложно. Это было ужасно даже по моим меркам. Разбитое, изломанное, замотанное в окровавленные бинты тело. Но хуже всего – лицо. Пустое, с вытекшим полностью бесцветным глазом, наполовину обожженным лицом.
            Вместо рта осталась какая-то рваная рана, подернутая коркой, что явно ломалась при каждом движении губ, которых уже и не было.
            Что ж, последние дни Джон Хейген провёл в таком состоянии, в таком виде он себя и запомнил, и посмертие слепило его облик по последнему воспоминанию.
– Добрый день, – я могу сколько угодно хамить живым, но мертвые заслуживают вежливости. Никто о них кроме нас не позаботится.  – Ты Джон Хейген, верно?
            Джон Хейген вперил в меня свой единственный глаз и я даже потерялась, не зная, на чём сосредоточить свой взгляд – на уцелевшем глазе или делать вид, что я не вижу пустой второй глазницы и смотреть как обычно?
            Он кивнул, медленно и тяжело далось ему это движение. Ему уже не было больно, но боль проводила его в последний путь, с нею он и остался.
– Ты умер, Джон, – сказала я спокойно. Методы у нас разные и далеко не все из них доброжелательны. Каждый действует по ситуации. Кто-то долго юлит и рассказывает о живых, кто-то спрашивает о последних воспоминаниях, но я стараюсь огорошить сразу.
            Так легче. Большая часть даже теряется настолько, что и думать не думает про то, чтобы напасть на меня. хотя сейчас я рискнула. Шагнув в мир посмертия, пусть и временно, пока оно меня терпит, я не могу себя защитить. У меня нет возможности начертить круг и зажечь нужные свечи. Но я рискнула.
– Я…знаю, – его голос был похож на хрип. Разобрать в нём что-то было очень и очень сложно. Но посмертие давало ему больше свободы и он мог хотя бы говорить – сильно подозреваю, что эта роскошь была ему недоступна в последние дни его жизни.
            Знает. Что ж, это уже облегчение! Не надо уговаривать, не надо объяснять о смерти. Всё уже понятно и ему самому. Зато теперь непонятно мне.
– Что ты здесь делаешь, Джон? – спрашивать надо как можно легче. Призраки не могут много думать. у них может случится срыв.
            Джон не сводил с меня единственного уже выцветшего глаза. Молчал.
– Джон, мертвым полагается быть не в мире живых. Им полагается идти дальше, разве не чувствуешь ты новой дороги? – нет, болтать всё-таки придётся. Что ж, надеюсь, мне не придётся лгать про вечный мир, про который лично я ничего не знаю. Узнаю, конечно, в свой срок. Но пока он видится мне как седой берег моря.
            Так я про него и рассказываю им.
– Им больно, – прохрипел Джон.
            Им? Близким?
– Твоим родным? – это тоже часто бывает. Призраки не могут оторваться от живых своих родственников и друзей. Они даже не понимают, насколько разрушительно действуют на живых. Верный совет: если чувствуете долгое время беспричинный упадок сил, если вокруг вас десятки мелких неудач и если у вас постоянно что-то ломается рядом, и вы ощущаете себя как будто бы вступившим во что-то липкое – вернее всего, у вас призрак где-то поблизости. Он не знает как действует на вас, но его эгоизм не дает ему вас покинуть. Как же вы без него!
            Ну или у вас какая-то противная болезнь, и вам надо в больницу – я не могу сказать наверняка, такое тоже бывает.
– Их нет, – каркнул Джон. Его рот закровил. Нет, он не мог кровить по-настоящему, но Джон помнил себя именно таким, поэтому сейчас на его посмертном облике появилась трещина в области рта и из нее потекло что-то серое, ленивое. Кровь всегда выглядит странно в мире мертвых. 
– Тогда кому больно, Джон?
– Им…– он мотнул головой так лихо, что та, кажется, была готова оторваться, и бинты заколыхались по всему его телу.
            Им больно. Пациентам?
– Людям, что здесь лежат? – а вот это уже интересно.
– Да.
– И ты…
– Успокаиваю их, – Джон снова смотрел на меня. – Я говорю им, что в смерти нет боли. Умирать не страшно. Иногда я прошу врачей дать им лекарство.
            Отсюда и пациенты, которые уверяют, что видели его, и он пытался им что-то сказать. Отсюда и то, что на посту медсестер раздаются звонки – не о себе печется Джон Хейген, его песня спета и он это знает. Но сострадание к ближнему не дает ему уйти.
            Нет, не сострадание. Он чувствует себя тем, кто контролирует ситуацию, владеет ею всецело.
– Ты видишь других? – я спросила уже незапланированное, но мне надо было его отвлечь перед другим вопросом.
– Их толпы, они приходят и иногда исчезают. А иногда я вижу их снова.
            Но они тихие, поэтому к ним нет вопросов. По-хорошему, зачистить бы эту больницу полностью. Но у больницы нет таких бюджетов.
– Дверь с петель зачем сорвал? – спросила я строго. С призраками нельзя бояться. Это они должны бояться тебя, твоей жизни.
            Они должны помнить что мертвы.
– Они…все они. Они хотели меня закрыть. Чтобы я не видел. Не видел боли. Не хочу быть в палате. Не хочу не видеть…
            Ну да, ну да, а то, что ты, собственно, бестелесен и можешь везде пройти – это, конечно, тебе шутки!
– Так нельзя, Джон, ты мертв, а они живы. Ты пугаешь людей, а не помогаешь им.
            Джон нервничал. Пытался нервничать. Мои слова ему были не по вкусу, но затрагивали какие-то глубины остатков его личности.
– они забудут… забудут о тех, кому больно.
– Кто? Врачи?
            Кивок.
– Врачи сами знают когда и как кого лечить. Не надо их контролировать. Не надо их пугать и уж тем более – нельзя пугать пациентов. Когда они видят тебя, они не чувствуют друга. Они видят смерть. Они боятся, а страх убивает хуже любой болезни. Понимаешь?
            Он понимал, но хотел быть нужным. Наверное, он и при жизни был таким. С обостренным чувством контроля и желанием отследить всех и вся. И прикрыть это заботой о ближнем. Отвратительно! Но его время прошло, а меня уже жало посмертие, напоминая, что пора и честь знать…
            Сейчас, только кое-что попробую и постараюсь уйти.
– Джон, давай вот как договоримся. Я передам твою просьбу главному врачу. Она передаст врачам и медсестрам. Они будут следить, следить за всеми. А ты…
– Я буду здесь.
            Снова здорово!
– Тогда не пугай их.
            Джон молчал. Посмертие меня уже теснило, у меня все уже плавилось перед глазами, сминая и палату, и Джона.
– Я буду пугать их, если почувствую, что они снова не справляются.
– Нет, не будешь. Ты мертв. Не тебе решать, как жить живым.
            Ненавижу эти торги. Но и уходить, почти вырвав победу, нельзя.
– Я буду следить…
– В крайнем случае, Джон! В крайнем!
***
            Ребекка встретила меня волнением. Она поднялась мне навстречу, пытаясь прочесть в моих глазах ответ. Я коротко кивнула и без сил рухнула в кресло. Знобило теперь уже меня – выбираться из посмертия та еще задача. Тут будет всё – от озноба и тошноты, до откровенной потери сознания, потому что посмертие пьёт силы. Пьет жизнь.
– Короче так, – я с трудом говорила, язык отказывался шевелиться, утомившись не хуже меня и будто бы даже распухнув от долгой, непривычной речи, – Джон остаётся. Но будет вести себя иначе. Можете возвращать на этаж пациентов. Но… вам придется кое-что сделать.
– Может воды? – Ребекка, глядя на мое состояние, всё-таки догадалась до вежливости.
            Я кивнула и продолжила только когда её дрожащие руки передали мне стакан с водой. Теплая. Фу. Но горло саднило и пришлось принять и это.
– Словом, чтобы дежурство ваше шло спокойно, каждый раз заходим вечером в палату и сообщаем, что всем пациентам дано обезболивающее. А он будет молчать. И если раздастся вдруг какой звонок из палаты, значит, дело плохо и действительно нужно идти туда.
– Вы что, не избавились от него? – Ребекка смотрела на меня с презрением. Ну надо же! я ей рассказываю как с призраком ужиться и обернуть его на службу да на пользу, а она кривится.
– Я решила вашу проблему. Он умер в боли, но пока не готов уйти. Однажды это случится, а пока это единственный метод, который я вам предлагаю. Ему кажется, что другим больно и если он будет слышать, что другие… в порядке, то вы просто получаете стража, который сообщит вам о реальном проблеме.
– Но он остается здесь? – Ребекка дернулась. – Снова? А двери?
– А вы его не игнорируйте и он будет полезен.
– Но он будет здесь! – Ребекка не желала понять того, что мне стало понятно ещё четверть часа назад.
– Он будет безобиден, он будет вам даже помогать, если будет слышать одну фразу каждый день. От вас или от кого-либо из персонала. Согласитесь, это не такая уж…
– Мы договаривались, что вы нас от него избавите!
            Ну уж орать на меня не надо. Не заслужила.
– Мы договаривались, что я решу вашу проблему, – напомнила я, – я это сделала. Теперь я пойду отсюда, а вам пришлют чек.
– За то, что он здесь? – возмутилась Ребекка. – Вы должны были избавить нас от этого существа! А теперь мы что, должны подстраиваться под его требования? А если он снова нападет.
– Не нападет, – я хмыкнула, – мы договорились. И я предлагаю ему попробовать поверить, а если не получится, звоните и мы изгоним его уже силой.
– А сейчас почему нельзя?
            Волак, прости, разгребать тебе ещё одну жалобу.
– Потому что он мертв и будет мертвым вечность, и чтобы эта вечность не была такой же паршивой, как стены этого кабинета, можно пойти ему хоть в чем-нибудь навстречу!
            Ребекка возмущенно взглянула на меня:
– вы должны заботиться о живых, а не об этих, этих…
            Мне стало легко. Жалоба так жалоба. Я честно пыталась.
– Я должна мертвым и не должна живым. И скажи спасибо, что я не посоветовала ему других призраков на вас напустить. Но я уже жалею об этом. до свидания, чек пришлют.
            Она ещё возмущалась за моей спиной, но я уже шла прочь. Плевать, я считаю себя правой. Я не изгнала призрака, но я дала ему немного жизни. Это роскошь, а потом он уйдет. Посмотрит на мир живых поближе и это неизбежно случится.
– Простите! – меня догнали. Но не Ребекка, нет.  Медсестра. Крайне озадаченная, встревоженная…
            Я узнала её имя ещё до того как она назвалась. Эбби. Про нее мне и рассказала Ребекка.
– Что, говорите, надо ему сказать? – спросила Эбби, смущаясь.
– Что все пациенты получили лекарство от боли, и всё под контролем, – сказала я. – Вы…будете это делать?
– А почему нет? – удивилась Эбби, – по-моему, это немного. И потом, нам лучше дружить с ним. Разве не так?
(*) из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде»,  «Тишина», «Та квартира»,  «Об одной глупости» и «Слово». Каждый рассказ можно читать отдельно.
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0536548

от Сегодня в 06:33

[Скрыть] Регистрационный номер 0536548 выдан для произведения: – Заказов из больницы у нас, если честно, ещё не было, – впервые за долгое время мне было действительно не по себе, но не от самого заказа, и не от призраков – к ним я привыкла уже давно и понимаю их куда охотнее, чем живых, а от самого места. Не люблю больницы. Не выношу.
– Это потому что больницы привыкают к своим… пациентам, – женщина улыбнулась мне самой искренней улыбкой. Даже странно было, как она может улыбаться с такими усталыми глазами? Но у неё хватало сил на это. – Я не берусь утверждать, но полагаю, что в каждой крупной больнице есть свои тени. Вы их зовёте тенями, верно?
– Призраками, слепками души, тенями, гостями, – я перечислила привычные названия для сверхъестественных явлений, с которыми сталкивалась. Откровенно говоря, у всех были свои различия и называть всех грубо «призраками» было скорее профдеформацией, потому что Волак ещё в начале обучения разъяснял мне классификацию всего потустороннего, не сумевшего или забывшего уйти.
– Пусть будут тени, – согласилась женщина. – Так вот, начистоту…можно?
– Нужно.
            Она поколебалась. А чего от меня ещё ждать? Вежливости? Так она живая. Вот умрёт – тогда и пожалуйста, поговорим с сочувствием. А пока это просто очередной заказ, да ещё и в таком месте, где я вовсе находиться не желаю.
– Как вас зовут? – она всё же овладела собой. – Мне не назвали в агентстве.
            И я, конечно, не представилась. Не люблю когда моё имя знают и треплют без повода. Имя – это что-то тайное, во всяком случае, я ощущаю это так.
– Ниса, – я кивнула.
            Она слегка удивилась, но не стала высказываться на счёт того, что я не назвала ей фамилии, кротко представилась сама:
– Ребекка Карингтон. Можно просто Ребекка. Так вот, если говорить начистоту, то я, как, наверное, и любой другой врач или медсестра, слышала эти байки. Их нельзя не услышать ещё в годы учёбы, что где-то в больнице ходит неупокоенный дух пациента или даже врача. А уж потом, когда проходишь практику…
            Ребекка покачала головой:
– Нет, не укрыться от всего этого. Кто-то сочиняет, просто не умея развлекаться иначе. Кто-то пугает доверчивых новичков, а кто-то и правда делится своими настоящими историями. Наверное, у каждого из нас есть история о странном звуке из пустой палаты, похожем на стон. Или звук вызова кнопки медсестры там, где накануне умер пациент и никого еще не успели перевести на то место…понимаете?
– Да вроде на одном языке говорим, – отозвалась я со смешком. Это для них  подобные истории повод для памяти, а для меня это рутина как для них уколы и капельницы. Я помню только то, что меня потрясло, но с годами притупляется сама возможность потрясения. Думаю, у них также.
            Ребекка не отреагировала на мою колкость, молодец!
– Когда я была ещё в начале карьеры, – она сделала паузу, украдкой взглянула на новенькую, ещё блестевшую табличку с должностью главного врача – ещё бы – повод для гордости! – Я боялась…их. Но у нас не принято жаловаться. И не принято истерить по всяким странностям. Наши пациенты должны восстанавливаться и отдыхать, зачастую им и без того приходится переживать острые и болезненные моменты, так что никаких лишних переживаний.
            Она взглянула на меня с гордостью. Вот, мол, какие мы молодцы! Боимся, но не показываем страха.
            Наверное, это должно было произвести на меня впечатление, но вот не вышло. Я просто ждала сути. Закрепить своё молчание решила замечанием:
– И вот вы меня вызвали…
            Свои байки о терпении и о том, какие они тут все герои она может рассказывать в другом месте. У меня есть факт вызова. Значит, что-то стало их пугать. С этого и пойдём.
– Да. Да, знаете, я просто пытаюсь обрисовать ситуацию, чтобы вы понимали какая у нас тут атмосфера.
– Я вам обрисую её ответно, – согласилась я, – вы меня вызвали и моё время идёт. Давайте к делу. Вы не одни.
            Ребекка закивала головой, поняла или испугалась, не знаю, в любом случае, в городе нет никакого другого агентства, похожего на наше и если я сейчас уйду, разгребать ей дальше!
– У нас есть палата. Она для тяжёлых. Мы её держим на самые особенные случаи, потому что там и до операционной ближе всего, и если что… словом, там где-то месяц назад умер пациент. Такое бывает. Иногда наши усилия оказываются всего лишь попыткой вырвать человека у смерти, и задерживают его на этом свете на минуты, часы или дни, но до конца…
– Умер и что? – я уже чуть повысила голос. Не надо мне тут этих разговор про то, что все мы не волшебники. Я их все наперечёт знаю. И в свой адрес слышала сколько раз!
            «Детка, ты должна понимать, что мы не волшебники. Мы сделали всё, чтобы спасти твою маму, но господь рассудил иначе…» – это ещё из детства.
            А если брать из недавнего, то:
– Послушайте, мы не творим чудеса. Но вы должны продолжать лечение…
            Так что не надо мне «мы не волшебники», завуалированного под разные извинительно-напоминающие фразы о том, что все мы всего лишь люди. Мне нужно дело.
– Его звали Джон Хейген. Он попал в аварию, мы пытались собрать его практически по кускам, у него почти полностью отказывали лёгкие, питание только через капельницу, он и глотал-то с трудом. Но был в сознании. Это было очень страшно. Ему было больно на этом свете, мы пытались, как могли, облегчить его страдание.
            Она снова заговорила о своём, о любимом. Кто знает – может так ей было легче снять с себя чувство вины?
– Он умер, – продолжила Ребекка, – а потом началось. Сначала всё привычно – стон по ночам из его палаты. Пустой палаты. Мы заходили, включали свет, но ничего. Потом звонки на пост из его комнаты. И снова ничего – пусто. Потом дверь сама собой распахивалась…
            Ребекка поёжилась. Это уже выходило из привычного.
– Ночью?
– Сначала да, но потом и днём. Пациенты стали жаловаться, что слышат стон из его палаты. А мы говорили, что там лежит новичок. Потом одна женщина, тоже пациентка, сказала, что видит человека у своей кровати. Её палата была напротив. И что он хрипит, пытается сказать ей что-то, но не может. Это же начали заявлять и все пациенты на этаже. Это было весьма хлопотно, но мы вроде справлялись, решили, что Джон угомонится. Но вчера… вчера был край.
– Продолжайте, – я старалась говорить бесцветно, равнодушно, хотя история меня против воли заинтересовала и я начала прикидывать варианты. Что нужно Джону? Поговорить? Попрощаться? Увидеть кого-то? или он хочет мести?
            Обычно это самые простые, прилипчивые варианты.
– Мы со старшей медсестрой обходили этаж. Дело было часов в пять. У нас в этом году запланирован ремонт, так что мы хотели посмотреть, где и что можно поправить и на третьем. И тут, когда мы были около его палаты, у палаты Джона, дверь распахнулась, нас пробило ветром, хотя, богом клянусь, все окна были закрыты! И тут из палаты… сначала стон. Потом мы сами его увидели. Он полз на четвереньках, хрипел и изворачивался как будто он резиновый. Эбби оказалась посообразительней и попыталась закрыть дверь, но она рванула и упала прямо с петель. Мы едва успели отскочить, а когда снова взглянули в палату, Джона там не было.
            Ребекка всерьёз разволновалась, пока вела свой рассказ. Но что же, оно и понятно. Обычно призраки и тени ведут себя тихо. Остатков их сил хватает на то, чтобы появляться в отражениях, оставлять отпечатки на запотевших зеркалах или просто висеть тенью в квартире. Ну если призрак посильнее, то ещё издавать звуки – как правило стон или скрежет. Но этот призрак решил проявить агрессию. Дверь сорвать с петель – это, конечно, сильно. Какая же энергия его держит на этом свете, не даёт уйти в вечность, что не познана им, но явно подходит больше?
– Вы возьметесь? – она восприняла моё молчание как угрозу.
            Я вздохнула – вот люди! Никогда не могла понять этого вопроса. А что я, по её мнению, тут делаю? Я пришла, значит, я уже готова взяться и, как минимум, осмотрю место происшествия. С меня же тоже спросят!
– Где эта палата?  – спросила я, надеясь, что Ребекка поймёт мой ответ.
– Я вас провожу, – она поднялась сразу же, её слегка знобило, но едва ли от холода, скорее, от страха. Но ничего, бояться полезно. Бояться – это значит быть живыми. Мёртвые, которые ходят вокруг нас, живых, толпами, ничего не могут уже бояться.
***
– Этаж почти тихий, мы закрыли это крыло, – объяснила Ребекка, когда мы стояли в пустынном коридоре третьего этажа. – Это, надо сказать, очень осложняет дело. Мы пока спихиваем на ремонт, но, сами понимаете, хотелось бы…
– Я не волшебник, – месть была мелкой и едва ли Ребекка её почувствовала, но хотя бы мне стало чуть легче. Я ступила в хорошо освещённый злым неживым светом коридор. Ребекка семенила следом – молча, стараясь не сбить дыхание, волнуясь. – Эта?
            Палата 323. Вот какая ты… дверь и впрямь лежала на полу. Сиротливо и уродливо. Петли были сорваны. Внутренности палаты сверкали чистотой, хотя в этой чистоте и было что-то напоминающее о нездоровье, как это всегда и было в больницах. Запах. Да, наверное, дело в нём.
            Особенный запах больниц, чужих страданий, лекарств…
– Да, – Ребекка остановилась задолго до палаты. Ей явно не хотелось приближаться. Что ж, какое удивительно совпадение, мне тоже не хотелось видеть её рядом. Не надо никому висеть над душой, когда происходит контакт мира посмертного с миром живых. Люди не умеют сдерживаться. Если что-то пойдёт не по их привычному мировоззрению, они, в самом лучшем раскладе, начнут вздыхать и ахать от удивления и ужаса, в худшем – задавать вопросы.
            Это всегда особенно глупые вопросы:
– У вас получилось? А вы правда видите мёртвых? А что он вам говорит?
            Не знаю я что он говорит, я слышу только тебя, человечинка, и не слышу его. И лично я говорю тебе заткнуться!
– Можете идти. Я зайду к вам как закончу, – я снисхожу и милосердствую. Я это умею, а Волак всё равно утверждает всем и каждому, что я жестокая.
– Сколько…примерно? – нет, люди неистребимы в глупости.
– Как закончу, – повторяю я и Ребекка с облегчением уносится прочь, оставляя меня один на один с палатой.
            Какое облегчение! Никто не помешает мне поговорить.
            Сначала я осмотрелась. Палата как палата – ничего паранормального не наблюдается. Это хорошо. Будем надеяться, что призрак активен не постоянно, иначе от его активности, а он достаточно силен, уже пошла бы реакция в живом мире – обычно это бывает в виде плесени по стенам или трещин. Тут ничего не поделать: мёртвое убивает живое, если очень уж активничает.
            Я хотела разжечь привычные свечи, чтоб они прогрели нужные травы, что истончают барьер между мирами, но спохватилась: наверняка в больнице предусмотрена сигнализация, реагирующая на дым. Вот вызова службы спасения мне ещё не хватало!
            Ладно, и без того обойдусь.
            Нужно просто сесть на кровать. Да, вот так. Она жёсткая. Нужно закрыть глаза и попробовать представить, сколько здесь умерло за всё время, сколько страдало. Нет, сидеть неудобно. Надо лечь.
            Я легла и приятный покой разлился по телу. Всё-таки жёсткая фиксация матрасов – это то, что нужно позвоночнику.
            Закрыть глаза. Посмертие, отзовись мне. Здесь, я чувствую и знаю, прошло много боли. Здесь страдали и умирали люди. Но один из страдающих не покинул этой палаты и остался здесь. Покажи мне его, я смогу его утешить и, возможно, смогу помочь. Если он заблудился – я укажу ему путь. Если он не понял смерти – я расскажу ему. Если он хочет мести – я обещаю ему месть…
            Посмертие, мир живых взывает к тебе. Реки боли прошли через эту комнату, наполняя источник последнего царства. Реки страданий, слёз, кровь, гной… что тут только не случалось? Но всё уходит в ничто и жизнь делает это первой.
            Посмертие, яви мне того, кто не ушёл отсюда. Кто умер месяц назад. Кто при жизни носил имя Джона Хейгена…
            Я вздрогнула одновременно с тихим стоном, раздавшимся рядом со мной. Сработало! Медленно открыла глаза и села, стараясь не спугнуть подёрнувшийся серостью мирок и явившего мне его – Джона Хейгена.
            Откровенно говоря, назвать его человеком было сложно. Это было ужасно даже по моим меркам. Разбитое, изломанное, замотанное в окровавленные бинты тело. Но хуже всего – лицо. Пустое, с вытекшим полностью бесцветным глазом, наполовину обожженным лицом.
            Вместо рта осталась какая-то рваная рана, подернутая коркой, что явно ломалась при каждом движении губ, которых уже и не было.
            Что ж, последние дни Джон Хейген провёл в таком состоянии, в таком виде он себя и запомнил, и посмертие слепило его облик по последнему воспоминанию.
– Добрый день, – я могу сколько угодно хамить живым, но мертвые заслуживают вежливости. Никто о них кроме нас не позаботится.  – Ты Джон Хейген, верно?
            Джон Хейген вперил в меня свой единственный глаз и я даже потерялась, не зная, на чём сосредоточить свой взгляд – на уцелевшем глазе или делать вид, что я не вижу пустой второй глазницы и смотреть как обычно?
            Он кивнул, медленно и тяжело далось ему это движение. Ему уже не было больно, но боль проводила его в последний путь, с нею он и остался.
– Ты умер, Джон, – сказала я спокойно. Методы у нас разные и далеко не все из них доброжелательны. Каждый действует по ситуации. Кто-то долго юлит и рассказывает о живых, кто-то спрашивает о последних воспоминаниях, но я стараюсь огорошить сразу.
            Так легче. Большая часть даже теряется настолько, что и думать не думает про то, чтобы напасть на меня. хотя сейчас я рискнула. Шагнув в мир посмертия, пусть и временно, пока оно меня терпит, я не могу себя защитить. У меня нет возможности начертить круг и зажечь нужные свечи. Но я рискнула.
– Я…знаю, – его голос был похож на хрип. Разобрать в нём что-то было очень и очень сложно. Но посмертие давало ему больше свободы и он мог хотя бы говорить – сильно подозреваю, что эта роскошь была ему недоступна в последние дни его жизни.
            Знает. Что ж, это уже облегчение! Не надо уговаривать, не надо объяснять о смерти. Всё уже понятно и ему самому. Зато теперь непонятно мне.
– Что ты здесь делаешь, Джон? – спрашивать надо как можно легче. Призраки не могут много думать. у них может случится срыв.
            Джон не сводил с меня единственного уже выцветшего глаза. Молчал.
– Джон, мертвым полагается быть не в мире живых. Им полагается идти дальше, разве не чувствуешь ты новой дороги? – нет, болтать всё-таки придётся. Что ж, надеюсь, мне не придётся лгать про вечный мир, про который лично я ничего не знаю. Узнаю, конечно, в свой срок. Но пока он видится мне как седой берег моря.
            Так я про него и рассказываю им.
– Им больно, – прохрипел Джон.
            Им? Близким?
– Твоим родным? – это тоже часто бывает. Призраки не могут оторваться от живых своих родственников и друзей. Они даже не понимают, насколько разрушительно действуют на живых. Верный совет: если чувствуете долгое время беспричинный упадок сил, если вокруг вас десятки мелких неудач и если у вас постоянно что-то ломается рядом, и вы ощущаете себя как будто бы вступившим во что-то липкое – вернее всего, у вас призрак где-то поблизости. Он не знает как действует на вас, но его эгоизм не дает ему вас покинуть. Как же вы без него!
            Ну или у вас какая-то противная болезнь, и вам надо в больницу – я не могу сказать наверняка, такое тоже бывает.
– Их нет, – каркнул Джон. Его рот закровил. Нет, он не мог кровить по-настоящему, но Джон помнил себя именно таким, поэтому сейчас на его посмертном облике появилась трещина в области рта и из нее потекло что-то серое, ленивое. Кровь всегда выглядит странно в мире мертвых. 
– Тогда кому больно, Джон?
– Им…– он мотнул головой так лихо, что та, кажется, была готова оторваться, и бинты заколыхались по всему его телу.
            Им больно. Пациентам?
– Людям, что здесь лежат? – а вот это уже интересно.
– Да.
– И ты…
– Успокаиваю их, – Джон снова смотрел на меня. – Я говорю им, что в смерти нет боли. Умирать не страшно. Иногда я прошу врачей дать им лекарство.
            Отсюда и пациенты, которые уверяют, что видели его, и он пытался им что-то сказать. Отсюда и то, что на посту медсестер раздаются звонки – не о себе печется Джон Хейген, его песня спета и он это знает. Но сострадание к ближнему не дает ему уйти.
            Нет, не сострадание. Он чувствует себя тем, кто контролирует ситуацию, владеет ею всецело.
– Ты видишь других? – я спросила уже незапланированное, но мне надо было его отвлечь перед другим вопросом.
– Их толпы, они приходят и иногда исчезают. А иногда я вижу их снова.
            Но они тихие, поэтому к ним нет вопросов. По-хорошему, зачистить бы эту больницу полностью. Но у больницы нет таких бюджетов.
– Дверь с петель зачем сорвал? – спросила я строго. С призраками нельзя бояться. Это они должны бояться тебя, твоей жизни.
            Они должны помнить что мертвы.
– Они…все они. Они хотели меня закрыть. Чтобы я не видел. Не видел боли. Не хочу быть в палате. Не хочу не видеть…
            Ну да, ну да, а то, что ты, собственно, бестелесен и можешь везде пройти – это, конечно, тебе шутки!
– Так нельзя, Джон, ты мертв, а они живы. Ты пугаешь людей, а не помогаешь им.
            Джон нервничал. Пытался нервничать. Мои слова ему были не по вкусу, но затрагивали какие-то глубины остатков его личности.
– они забудут… забудут о тех, кому больно.
– Кто? Врачи?
            Кивок.
– Врачи сами знают когда и как кого лечить. Не надо их контролировать. Не надо их пугать и уж тем более – нельзя пугать пациентов. Когда они видят тебя, они не чувствуют друга. Они видят смерть. Они боятся, а страх убивает хуже любой болезни. Понимаешь?
            Он понимал, но хотел быть нужным. Наверное, он и при жизни был таким. С обостренным чувством контроля и желанием отследить всех и вся. И прикрыть это заботой о ближнем. Отвратительно! Но его время прошло, а меня уже жало посмертие, напоминая, что пора и честь знать…
            Сейчас, только кое-что попробую и постараюсь уйти.
– Джон, давай вот как договоримся. Я передам твою просьбу главному врачу. Она передаст врачам и медсестрам. Они будут следить, следить за всеми. А ты…
– Я буду здесь.
            Снова здорово!
– Тогда не пугай их.
            Джон молчал. Посмертие меня уже теснило, у меня все уже плавилось перед глазами, сминая и палату, и Джона.
– Я буду пугать их, если почувствую, что они снова не справляются.
– Нет, не будешь. Ты мертв. Не тебе решать, как жить живым.
            Ненавижу эти торги. Но и уходить, почти вырвав победу, нельзя.
– Я буду следить…
– В крайнем случае, Джон! В крайнем!
***
            Ребекка встретила меня волнением. Она поднялась мне навстречу, пытаясь прочесть в моих глазах ответ. Я коротко кивнула и без сил рухнула в кресло. Знобило теперь уже меня – выбираться из посмертия та еще задача. Тут будет всё – от озноба и тошноты, до откровенной потери сознания, потому что посмертие пьёт силы. Пьет жизнь.
– Короче так, – я с трудом говорила, язык отказывался шевелиться, утомившись не хуже меня и будто бы даже распухнув от долгой, непривычной речи, – Джон остаётся. Но будет вести себя иначе. Можете возвращать на этаж пациентов. Но… вам придется кое-что сделать.
– Может воды? – Ребекка, глядя на мое состояние, всё-таки догадалась до вежливости.
            Я кивнула и продолжила только когда её дрожащие руки передали мне стакан с водой. Теплая. Фу. Но горло саднило и пришлось принять и это.
– Словом, чтобы дежурство ваше шло спокойно, каждый раз заходим вечером в палату и сообщаем, что всем пациентам дано обезболивающее. А он будет молчать. И если раздастся вдруг какой звонок из палаты, значит, дело плохо и действительно нужно идти туда.
– Вы что, не избавились от него? – Ребекка смотрела на меня с презрением. Ну надо же! я ей рассказываю как с призраком ужиться и обернуть его на службу да на пользу, а она кривится.
– Я решила вашу проблему. Он умер в боли, но пока не готов уйти. Однажды это случится, а пока это единственный метод, который я вам предлагаю. Ему кажется, что другим больно и если он будет слышать, что другие… в порядке, то вы просто получаете стража, который сообщит вам о реальном проблеме.
– Но он остается здесь? – Ребекка дернулась. – Снова? А двери?
– А вы его не игнорируйте и он будет полезен.
– Но он будет здесь! – Ребекка не желала понять того, что мне стало понятно ещё четверть часа назад.
– Он будет безобиден, он будет вам даже помогать, если будет слышать одну фразу каждый день. От вас или от кого-либо из персонала. Согласитесь, это не такая уж…
– Мы договаривались, что вы нас от него избавите!
            Ну уж орать на меня не надо. Не заслужила.
– Мы договаривались, что я решу вашу проблему, – напомнила я, – я это сделала. Теперь я пойду отсюда, а вам пришлют чек.
– За то, что он здесь? – возмутилась Ребекка. – Вы должны были избавить нас от этого существа! А теперь мы что, должны подстраиваться под его требования? А если он снова нападет.
– Не нападет, – я хмыкнула, – мы договорились. И я предлагаю ему попробовать поверить, а если не получится, звоните и мы изгоним его уже силой.
– А сейчас почему нельзя?
            Волак, прости, разгребать тебе ещё одну жалобу.
– Потому что он мертв и будет мертвым вечность, и чтобы эта вечность не была такой же паршивой, как стены этого кабинета, можно пойти ему хоть в чем-нибудь навстречу!
            Ребекка возмущенно взглянула на меня:
– вы должны заботиться о живых, а не об этих, этих…
            Мне стало легко. Жалоба так жалоба. Я честно пыталась.
– Я должна мертвым и не должна живым. И скажи спасибо, что я не посоветовала ему других призраков на вас напустить. Но я уже жалею об этом. до свидания, чек пришлют.
            Она ещё возмущалась за моей спиной, но я уже шла прочь. Плевать, я считаю себя правой. Я не изгнала призрака, но я дала ему немного жизни. Это роскошь, а потом он уйдет. Посмотрит на мир живых поближе и это неизбежно случится.
– Простите! – меня догнали. Но не Ребекка, нет.  Медсестра. Крайне озадаченная, встревоженная…
            Я узнала её имя ещё до того как она назвалась. Эбби. Про нее мне и рассказала Ребекка.
– Что, говорите, надо ему сказать? – спросила Эбби, смущаясь.
– Что все пациенты получили лекарство от боли, и всё под контролем, – сказала я. – Вы…будете это делать?
– А почему нет? – удивилась Эбби, – по-моему, это немного. И потом, нам лучше дружить с ним. Разве не так?
(*) из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде»,  «Тишина», «Та квартира»,  «Об одной глупости» и «Слово». Каждый рассказ можно читать отдельно.
 

 

Последние одежды

Мотив