П Ё С

П Ё С

Утром на балконе я обнаружил ласточку. Она словно спала: глазки её были подёрнуты жёлтой плёнкой. Впервые в жизни эту красивую птицу можно было потрогать рукой, но сейчас радости это не доставляло.

Она ничего не ела и не пила. Как мы ни старались. Лишь один раз судорожно вздохнула. Мы с домашними переложили её с цементного пола на тряпочки, приподняли бессильно упавшую головку. А она, хоть и еле дышала, упорно сползала с тряпочек.

В этот момент мне позвонили.

Это была какая-то тёмная полоса в моей жизни. После увольнения на бирже, я окончил курсы предпринимательства для безработных. Получил деньги, причитавшиеся мне сразу за год, и мечтал привлечь к делу хотя бы одного-двух помощников, или помощниц. Тем паче, что одна такая же, временно не работавшая, весьма симпатичная Ольга Николаевна, имевшая опыт бухгалтера, обещала подумать.

Как раз накануне я позвонил своей школьной подруге, тоже работавшей бухгалтером, с которой у нас много чего могло бы получиться. А получился лишь цикл стихов «Эхо белого танго». И то через сорок лет после того нелепого расставания. Когда на неё возвели напраслину, а я не смог не поверить…

И вот, уже много лет подряд, после возвращения её с вышедшим в отставку мужем, я звонил ей и поздравлял с днём рождения. В этот раз к телефону подошёл муж, а не она, как бывало до этого. Я повесил трубку. Остался горький осадок ещё одной ломки.

Теперь звонила мне тоже Ольга – Николаевна (отчество как у Натальи Гончаровой!) и обещала начать со мной сотрудничать. Наконец-то доброе известие. И как удивительно вовремя.

Приободрённый я возвращался к ласточке: вот он – знак доброй вести, хотя и слегка недужной. Теперь ласточка должна обязательно поправиться! Ну должна же быть в мире справедливость.

Я вышел на балкон. Ласточка исчезла… «Однако же – знак за знаком». Но времени на неспешное разгадывание таинственных знаков не было.

Надо срочно ехать к «Чарлику», ведь завтра – встреча с Ольгой Николаевной.

Ну вот и дом, где я прожил тридцать лет. Переулок Таманский, который знает меня уже с полвека.

По привычке, заранее, чтобы не Чарлик не гавкал, подходя, достал ключи…

А когда позволяла привязь, он норовил доскрестись лапами,

подсунуть мордочку под калитку и лизнуть хотя бы обувь.

Теперь он молчал. Не слышит – далеко. А я предупреждал новых постояльцев: «Теперь он дом не защитит!»

Поздоровавшись, Маргарита сказала:

- Сейчас расстраивать буду…

Помедлила. На кавказском смуглом лице – диковатая полуулыбка. Дурное предчувствие… Я осел на родительский сундук, обитый железом, для приданого:

- С Чарликом что-то?

- Да, - чуть виновато ответила она.

- Он умер?

- Нет!..– выдохнула с готовностью и запнулась.

«Жив, но ранен?! – как уже бывало. Ну быстрее же – не мучай!»

- Он повесился, - нелепо улыбнулась она.

- К а – а – ак?

И может быть, для нейтрализации негативной вести, подсознательно выплыло подленькое: «Ну вот и всё – закончились мои заботы о прокорме хотя бы его».

- Соседка утром позвала.… Смотрим: он повесился.

- Как … случилось?

- Она говорит: утром вышли, сморят – он висит… Соседка просила не думать о них ничего плохого…

- Трудно на них не думать.… Когда это...?

- Сейчас скажу, - стала высчитывать в уме Марга.

- Когда точно, - не помню, - рапортовала точно пионерка на линейке, - но четыре дня назад – точно…

- Это значит среди недели, в четверг… («Я был в воскресенье…»)

- Да, мы хотели Вам звонить, но нет телефона…

Я промолчал: «Так это вам было важно».

- Где?

- Пойдём, покажу.

Мы пошли к Чарлику. Он служил нам пять лет. А до этого первые полгода про жил под моей кроватью. В новой квартире немало корешков книг, обглоданных его молодыми зубками…

Привычное место его будки, у дома, пустовало. По просьбе постояльцев, которым мешал собачий запах и какашки, будка была перенесена ими под забор соседей. Марга предлагала сделать это мне, а я понадеялся на них: раз, - мол, - вам это надо…

- Вот, мы перерезали верёвку…

На развилке старого «Белого налива» торчал вверх обрезок бельевой веревки. Осиротевшая будка втягивала меня подобно «чёрной дыре» в прошлое.… Было до оторопи странно, что теперь никто не встретил меня невыносимо неистовым лаем. Не бросился изо всех сил, не обхватил ноги своими лапами, не желая отпускать. Не заглядывал в глаза, пытаясь по возможности лизнуть, если не в губы, или в щёку, то уж куда придётся!..

М-да, редко доставались ему ласки, всё было некогда!.. Разве что зимой – регулярный массажик, да что-то наподобие борьбы – под его понятливый скулёж и приглушенное повизгивание, если я делал ему больно. А уж чтобы почесать с готовностью подставляемый животик – это редко: проклятое время!

Я отвёл взгляд от будки. Невыносимо.

- Если хотите, Артур возьмёт маленького щенка, овчарку… Мы, как положено, похоронили, могилку сделали… с виноватой и угодливой улыбкой Маргарита смотрела на меня.

- Где?

- Вот, - указала Маргарита место в конце двора. Это, как я и предчувствовал, было место для компостных удобрений. С краю компостной площадки примостился свежий холмик. В одном из микровозвышений уже вовсю кишели белые черви – «Наверное, глаза…»

- Это не место!

- Не место?! – разочарованно повторила Марга.

Двор этот всегда щедро встречал меня. Родители обязательно первым делом интересовались, буду ли я есть?

А после их «ухода» уже сам двор просил нагнуться, или наоборот залезть на дерево, чтобы угостить. Вот и теперь нужно собрать абрикосы, нападавшие уже не возле двора, где они попроще, а во дворе, где они медовые.

К моей досаде, Марга как будто не поняла и выбрасывала мусор не на компостную яму, как я просил, а за неё – прямо на проход к нашему ветхому сарайчику. Его с лёгкой руки дочки они с моим отцом-умельцем назвали мастерской.

За нею – летний туалет, а левее – в тупичке я когда-то похоронил нашего первого на новой квартире кота «Рыжего». То по дождю зачастил по скользким перилам балкона к соседям и не удержался…

Как раз накануне и начались у нас с женой серьёзные разборки, с криками и оскорблениями.

- …даже кот не выдержал, - сказал я ей.

Жена и на этот раз не приняла на свой счёт ничего. Как и тех двух голубков, которых я, не думая, вышвырнул под её вопле о чистоте с балкона шестого этажа. А они, не раскрыв крылья, лишь мягко шлёпнулись об асфальт…

Итак, теперь ещё нужно было прочистить проход к кладбищу моих домашних животных.

Но. Чтобы потом ничего не отвлекало, сначала нужно собрать презревшие абрикосы. Чарли любил сочные плоды. Нужно же было как-то пополнять дефицит витаминов.

А в последний наш с ним вечер он почему-то не ел абрикос. Ох, ну вот не нравилось ему новое место!

Задумка новых постояльцев была ещё и в том, чтобы защитить большую дыру в заборе от соседей. Соседи ещё те! Например, старшая соседка Варвара представилась моим постояльцам так:

- Я – алкоголичка!

Жили тем, что наворуют. Сдавали углы кому- и на сколько угодно, брали деньги за фиктивную прописку, варили самогон – сожгли оба сарая. Постоянно разбрасывали шприцы. Оба сына и временный гражданский муж дочери Варвары сиживали сроки за воровство и наркотики. В тот год случилось за забором ни много, ни мало – несколько трупов: «друга семьи» Варвары, её сожителя, а затем – вначале младшего, а через полгода – и старшего сына.

Собирать абрикосы мне «помогали». Это Манан, чёрноглазка трёх лет, стриженная под ноль. Её брат Сейран, полутора лет, прозванный «Тарзаном», совершенно голый, оттягивающий руками своё наследство…

Реально мне помогала шестилетняя внучка Ива. Пригласила её в гости супруга. Хотя её собственного времени хватало разве что на сверхвнеочередную работу, от которой ну никак не отказаться, так как, «уйдут заказы, а на что жить будем?»

Жаль Ивку. Ведь наш сын ушёл к женщине, «с которой ему просто хорошо рядом». А Ивка осталась жить с мамой. А её тоже на всё не хватает. Тем более что наш сват оказался алкоголиком. Допился до того, что стали гнать конечности … правда, пить он стал после того, как от него ушла жена, и оказался он никому не нужен…

Сейран и Манан всё время крутятся то под, то прямо на лестнице, отвлекая меня. А на мою попытку отвлечь их вопросом, где Чарлик, Манана отвечает так:

- Чарлик куса-а-тся…Чарлик папа-мама куса-а-ит («А зачем же он окурок Чарлику бросал. Я видел…»)… воня-я-ит, - вызыая во мне раздражение к существу, искренне желающему помочь.

Чарлик всегда пытался привлечь моё внимание неистовым лаем. В нём угадывалось желание получить поощрение.

А ведь, по чести, он его заслуживал. Терпеть не мог наглости, и так же, как и я, только открыто, не переносил развязных воплей соседей.

Регулярно нервным лаем указывал, если кто-то находился крайне близко от двора…

А если знал человека, то начинал задолго до появления того вилять хвостом. А уж если это были супергости типа моей дочери, которая появлялась в период сбора черешни, то нетерпеливо повизгивал с изумлённой радостью, подпрыгивая и вытягиваясь к дочери – сколько хватало верёвки, пытаясь доскрестись лапами…

Активность спасала его от порока сердца: прогулки бывали крайне редки. Зато, когда он чувствовал, что это может произойти, например, видел, что я надел прогулочные брюки, а уж тем паче – взял в руки прогулочный поводок, радости не было предела. Лай раздавался в самых отдалённых окраинах Тюринки!

А как раз этого мне и не хотелось – чтобы соседи знали, когда мы покидаем двор, учитывая их крайне подлые повадки. Они своровали автоводонагреватель АГВ, стальные уголки для забора, мало того – не погнушались алюминиевым чайником, даже – цепью с ошейником Чарли, и, наконец, – стальной пластиной для чистки обуви от грязи…

Но Чарлику всего этого было не понять, и уговорить его выбраться тихо почти никогда не удавалось: упрямы были мы оба. Я пытался хоть в этом его вымуштровать. Ох, как же он страдал тогда, не понимая, отчего это я вдруг вновь и вновь откладываю в сторону поводок и вновь, и вновь повторяю:

- Чарлуша, замри!

Когда он не мог согласиться, то бешено, будто от укусов вшей, вращал мордой:

- Нет, - мол, - ну нет же!..

Это было второе существо, после матери, прощавшее мне всё.

Но иногда, словно в отместку, полушутя-полуиграя, покусывал меня:

- «Что ж ты, - мол, - и приходишь редко, и времени почти не уделяешь, и гуляешь раз в месяц, и ещё и издеваешься, уже одевшись гулять?!»

И почти неслышно, но прежалобно скулил, изо всех собачьих сил пытаясь понять, чего же я от него хочу?

А однажды довелось увидеть, как он замер даже без моей команды. Это было как раз во время прогулки к пруду.… Среди приближавшейся к нам толпы людей находилась огромная собака. Видимо, наученный опытом, когда цыганом на Чарли была натравлена беспривязная овчарка, а я, одетый в шорты, ничем не мог помочь, опасаясь укусов.… Когда теперь кубообразная собака приблизилась на расстояние прыжка, Чарли резко выпрямился, ощетинившись, и грозно взвился на поводке, норовя в высоком прыжке первым поразить соперника!

Вспомнилось ещё два случая.

Как-то шли гулять на пруд. И он, не утерпев, бросился без команды перебегать улицу. Глухой удар авто-:

- Кави! – мгновенный взгляд на меня: «Как же так?!» - и голову бессильно набок, к обочине. «Неужели вот так глупо, и всё?» И вдогонку этим мыслям, мгновенно – на автомате:

- Чарли, нельзя! Чарли, ко мне!

«Хоть какой бы, но живой!»

Пёс едва оторвал голову от шоссе, несогласно помотал ею, и поволок себя ко мне, жалобно взвизгивая. Я бережно гладил его. Он лизнул меня в щёку, я не отклонялся на этот раз, готовый разрыдаться. Несколько минут мы сидели на бордюре, обнявшись, и не двигаясь. Я тихо говорил, поглаживая чёрную вьющуюся шёрстку…

Долго ещё после этого случая он гавкал на авто-, потом перестал, но теперь всегда стал ждать команды, а уж потом мчал стремглав через улицу, натянув до предела поводок, врезавшийся в шею.

Он, как и мама, терпеть не мог ждать, и очень плохо переносил одиночество.

А то ещё зимой был случай.

Цокаю с улицы ключом о замочный ободок – и невиданный случай – Чарли молчит! – в волнении открываю калитку и отказываюсь верить глазам: Чарли молча стоит, распятый на туго натянутой верёвке – между будкой и сиренью – под снегом, дождём, на морозце. Не может пошелохнуться, уже едва живой. Наверное, сам же и накрутил, всё время прыгая, как волчок, в одну сторону.

Наверное, то были два первых звонка-знака…

Теперь он совсем умолк…

Меня неспешным холодным удавом постепенно охватывал смысл происшедшего.

Пустовала будка, купленная ещё мамой. И! – диво горькое! – никто не несся из будки, оглашая всё вокруг неистовым лаем, вместившим все мыслимые собачьи эмоции – радость, признательность, а то – обиду и гнев, желание ласки и признания заслуженного!..

Лай будоражил «до мозга костей» - такой уж это был пёс: неистово любил, неистово служил, и выл – тоже неистово.

Тогда я привычно причмокивал, стараясь попасть между приступами лая:

- Чарли!

И он затихал… на пару минут максимум.

Невыносимо давили тишина и будка-пустышка между «Белым наливом» и грушей – почти моими ровесниками…

Эти груши собирала и сушила моя мама.

И в последний мамин день я сушил груши в духовке. Маме это было уже вовсе некстати. Она всё время оголялась. И мне приходилось её насильно хоть как-то прикрывать…

Когда я завёл Чарли утром попрощаться с мамой, он застыл намертво у двери и втянул воздух. Он понял всё, как никто. После этого он сделал нечто, за что ему досталось: обмочил край кресла-качалки, моего подарка. Позднее я понял: он брал это место под личную охрану.

Ему тоже не хватало матери. Они составляли друг-другу хоть какую-то живую кампанию.

Мама чухала ему ногой брюхо, хрипло приговаривая «Чар-ли!» а он млел, поджимая лапки…

Ну, вот, наконец, два ведра абрикос собраны.

И я начинаю провоцировать Ивку на подготовку костра – как приманку для разгребания наваленной постояльцами кучи мусора, чтобы затем быстрее перезахоронить Чарли.

Вначале дело идёт быстро. Но уже через полчаса Ивка понимает, что это далеко не пионерский костёр.

И впрямь – в наваленной куче и косточки от абрикос, и выброшенный из-за Чарликовой стоянки многогодичный сор, - земля и кирпичи, остатки плакатов от выборов, пластиковые бутылки, тряпьё, - всё вперемежку. С ужасом обнаруживал я то одну из своих футболок – старую, но ещё вполне подходящую для работы, то станки своих дорожных шахмат, и даже – резную шашку из моего подарка отцу – заядлому шашисту…, то мешок для картошки с выписанной тушью фамилией.

Здесь же и учебник по экономической географии Украины. После дождя он один сохранился сухим под плотной обложкой.

- Ну, уже скоро хватит? – торопит Ивка.

- На что хватит, манюня?

- На костёр.

- А ты подойди и посмотри.

Но она отчего-то не очень интересуется мусором. Я её понимаю. Ей хочется и возле костра посуетиться, и домой не поздно вернуться, как наказывала бабушка. И я уже готов бежать ей вслед, когда она решительно бросает через плечо:

- Всё, я иду переодеваться!

Возвращается с работы Артур.

Он также взволнованно сообщает мне, когда это произошло:

- Это было в тот же день, когда Вы были, двадцать первого…

«Так, сегодня суббота. Я был в воскресенье…»

Чарли, как обычно, жадно набросился на угощения «из дома».

Так было всегда. Хотя в последнее время в этих передачках вкусными могли быть разве что обрезки сыра.

Причём, особо не церемонились очищать: «Чарлик и так всё съест! И ещё спасибо скажет. Это, хе-хе, наша помойка».

А я вспоминал, в каких страданиях умирал от почечной недостаточности наш милейший кот «Матрос». А всё из-за «Вискаса». Поэтому перед «Таманским» (так обезличенно жена говорила вначале о моих походах к матери, затем – к Чарли), старался очистить сырные обрезки от краски.

В тот вечер, собрав ведро абрикос, я непривычно долго был с «Чарлом», хотел подбодрить его на новом месте, чтобы он не чувствовал, что от него хотят избавиться.

Мне показалось, я его успокоил. И я заспешил умываться, уже смеркалось.

Удивительно, но он молчал!

Может быть, не знал, что я ухожу: ему теперь не видно. Ещё проскользила мыслишка: ну хоть гавкать-разрываться теперь не будешь…

Раньше он всегда суетился, когда я уходил, как когда-то мама.

Старался хоть чем-нибудь привлечь внимание. И если не оттянуть, то хотя бы скрасить мой уход: не по-собачьи мудро глядел и медленно вилял чуть приспущенным хвостом…

Ещё была такая традиция прощания. Специально приоткрыв калитку, я уже в её проёме быстро-быстро измельчал ему хотя бы кусок хлеба «на память», бросал и приговаривал:

- Чужого взять, куси-фас! Чужого взять, фас-куси!.. и так далее, пока ни закрою калитку. Если мы были одни, добавлял:

- Прости, малыш! Я должен идти. Остаёшься за старшего.… Ждать!

Казалось, он понимал. Хоть и старался побыстрее найти всё до крошки и проглотить. И тогда уходить было ещё тяжче.

Но чаще всего, когда хлеба было много, такой ритуал помогал.

А порой, когда я проходил всего несколько десятков метров, иногда это было в молодёжном парке, на месте старого еврейского кладбища и ещё проглядывали сквозь тропинку недобитые плиты надгробий, вдруг слышался безутешный лай. Этот лай очень раздражал некоторых соседей.

Как-то «куцый Андрей» даже пригрозил забрать у меня собаку, если я её не утихомирю. Только руки у него коротки. Недавно я узнал, что он скоропостижно умер.

На новом месте, за тонкими реечками забора («Не для воров…», - говаривал отец), Чарли отчаянно бросался на проходивших в туалет соседей. Это им не нравилось. Старшая половинщица Варвара высказала мне:

- Вы, наверное, нарочно привязали Чарлика поближе к забору?

- Да знаете, «новая метла по-новому метёт»…

Я попросил Артура, чтобы тот вбил кол и перевёл Чарли от забора. Тот даже посетовал, что я не сказал этого сразу и пообещал сделать…

Итак, я тогда хотел уйти поскорее, поскольку уже смеркалось. «Наверное, Чарли уже залез в будку, как бывало с ним, когда его прилично покормили, и он уже преодолел своих вечных врагов – блох. Не видит меня, потому не скулит даже. Наверное, дремлет…»

Повсему поэтому я нарушил традицию. После Маргаритиного чая уже не хотелось тратить время на мытьё рук после Чарли, ибо уйти просто, не пообщавшись, для него было просто немыслимо!..

И я поспешил с абрикосами в свой новый дом на песках, где жил с женой и детьми…

После случившегося Артур поспешил меня заверить, что того щенка, что они хотят взять, только через неделю можно оторвать от матери.

Я предупредил Артура, чтобы они сами подумали, нужен ли он им, поскольку денег, чтобы прокормить овчарку, у меня нет пока, и когда они будут переезжать, то заберут её, очевидно, с собой.

- Вы нас уже выгоняете?

- Нет, живите, пожалуйста, но чтобы знали, если что…

Нет, не зря задумался, прежде чем ответить, мой прежний постоялец Вартан. Я спрашивал его, так же ли будут интеллигентны новые постояльцы, как он и его семья – Нелли и две девчонки – трёхлетняя Нунэ и двухлетняя Ани?

Казалось бы – та же национальность, так же двое детей, даже супруги у обоих психологи. Разве что Вартан с высшим образованием, а Артур – нет, да и Марго он не позволил завершить пятый курс: «Зачем это тебе – замужем ведь ты уже».

А ещё Вартан любил, как и я. Шахматы. И хотя мы сыграли с ним около полусотни партий, а ничья была всего одна, но неприязни никогда не возникало. Наоборот – подчёркнутое уважение.

Но вот ведь какая закономерность. Чем жизнь духовнее, тем меньше денег. Отчего и пришлось съезжать Вартану. Хотя я не только не торопил их, наоборот – притормаживал. Как мог.

Они сказали:

- Сами понимаем…

Да и на новой квартире, хотя и много худшей, чем моя, им было бы материально выгоднее…

И вот теперь Артур приглашает меня на день рождения своей дочери. Я не обещаю. Более того, я прекрасно осознаю, что мне никак не хотелось бы присутствовать на именинах. Ведь в тот же день Чарлику девять дней. И я бы его предал, если бы гулял вместо того, чтобы хотя бы перезахоронить…

Артур со всем семейством уходит готовиться к своему празднику. А мы с Ивкой поддерживаем костёр, куда я кладу и принесенную Чарлику последнюю передачку – кусочки хлеба и обрезки сыра.

Сегодня я всё ещё надеюсь успеть хотя бы расчистить последнюю дорогу Чарли.

И внученьке нелегко. Она не очень здорова. Всё время нос заложен. Дом её детства – в низинке вдоль Мерефянского шоссе, возле аэропорта.

Да и бабушка того и гляди, вот-вот нагрянет. Она ведь, как назло, приказывала: » - Ну, не до девяти, конечно…» А мы приедем точно позднее.

И просто не привык маленький ребёнок к чёрной монотонной работе.

Я понимаю. Но чувствую и другое. И говорю ей:

- Друзей ведь нельзя предавать, правда?

Она поняла сразу:

- Чарлика?

Я киваю головой молча, чтобы не выдать слёз. Спазмы мешают нормально говорить. Но я собираю волю в кулак, и всё же спрашиваю:

- тебе ведь тоже жаль Чарли?

Она с готовностью кивает и внимательно смотрит на меня. А знала она-то его всего-ничего. Была ещё крохой, когда гоняла его, тоже щеночка, норовя подцепить ногой. И вот теперь она говорит мне:

- Но не всем жаль Чарлика, да?!

Я молча киваю, продолжая выносить на костёр то из кучи мусора, что можно сжечь.

Но внученька решает уточнить:

- Ты же понял, кому не жалко Чарлика?

Я конечно понял. Как понял и то, что всего сделать не успеем. И приобнял Ивку за плечи. А затем, вытерев нос тыльной стороной ладони, наконец, выдохнул:

- Конечно.… Ну, Ивуля, сегодня – всё: уже солнце садится, а нам ещё ехать. Пойдём собираться.

На пути к новому дому нас встретила моя супруга, бабушка. Эмоции её понятны. Но Ивка вызвалась меня защитить, предварительно заверив меня, что знает как:

- Бабушка, - начинает она очень по-взрослому, - не ругайся, мы так и собирались сделать, как договаривались.… Но Чарли…

Бабушка тоже вытягивается в струну, нахмурив брови и нервно сжимая кисти рук:

- Что?!

- Он, - внучка выжидательно смотрит на меня, - он…, - я киваю головой, и она выпаливает:

- … умер! – повесился, что ли…

Тридцатого я приехал к «Чарлу». На кухне помогала готовить Сюзанна, младшая невестка постояльцев. Лёгкая у неё рука: высаженная нею в июле фасоль растёт на удивление. Она же теперь быстренько находит в мамином сундуке марлю и ловко повязывает её мне на лицо. Я отказался выпивать водку, попросил грамушку вина, а водкой полил марлю.

И снова я разжёг ради Чарли костёр. И положил очередную засохшую горбушку хлеба с новой квартиры…

Дочка вначале пыталась отговорить:

- Чарлик простит…

Я переубедил:

- Он-то простит.… Прощу ли я…

Она вздохнула и перевела потускневший взгляд в окно.

В первый раз в жизни я отрывал труп. Черви кишели вовсю. Я чуть не откинул в сторону длинную кость:

- Что она тут делает? – Чарли, что ли не догрыз, или дали ему с собой?!..

Присмотрелся!... – это же была его задняя нога! На которую я столько раз наступал, когда мы «боролись», но тогда он хоть попискивал! Да и он, конечно, тоже специально наступал мне нею и другой задней лапой на ноги: так они выказывают своё высшее расположение.… А плакать теперь нельзя – руки грязные…

Его не обрубленный, как у ротвейлеров, с которыми его путали в детстве, некогда роскошный хвостик, также был отъеден…

Перед тем, как перенести тело, я разровнял рукой верёвку, закрученную от прыганья Чарликом. Длина её оказалась около метра, а закрученная и того меньше вполовину. А до забора – сантиметров сорок пять… Ну не Брумель же он, чтобы так запрыгнуть – перекидным. И тонкие планки забора нигде не сломаны…

Нет, не похоже, чтобы повесился.

Зубки аккуратно сжаты, - может, - прикрыли? Но когда я подсунул лопату, чтобы нести, зубы ощерились во всю свою возможную ширину.

Будто и теперь он старался докричаться – до меня, до всех, кто мог его услышать, помочь, вмешаться…

О чём он хотел докричаться до нас?!..

+

А в этом очеловеченном мире взрывались самолёты, падали протараненные небоскрёбы, выдуманные террористы убивали настоящих, и себе подобных…

Мой верный Чарли и в последний миг пытался довыться, быть услышанным хотя бы хозяином…

Теперь и меня на Таманский уже больше не тянет: там нет ни одной родной души. Приснился сон.

Я еду на вело – к пруду – на скорости, аж в ушах ветерок. И вдруг на горке, перед самой «графской лестницей» меня прошибает холодный пот, и я резко торможу: здесь живёт Чарлик!..

Я, как и при его жизни, когда он куда-то исчезал, несколько раз подряд выкрикиваю его имя, оглядываю кусты. И вот, как всегда неожиданно, с размаху бросается он – пушистое чёрное и лохматое – тычется лохматой мордой с прохладным пятачком под рубаху!

Обнимаемся, как раньше, после долгой разлуки…

Из-за штакетника выходит хозяйка, высокая, статная, властная. Замираю: она чем-то неуловимо напоминает маму.

Идёт неспешно, уверенно. Подходит и кладёт нелёгкую, но необременительную руку, пахнущую оладьями, на мою голову, мягко проводит пальцами по ней, легко прижимает к себе, и, наконец, говорит:

- Я понимаю!..



Третье тысячелетье от Р.Х.